Двойная игра

– Пока руки не дошли до записей. Запишем сейчас.

Вооружившись ручкой, я начал писать. Получилось следующее:

«1. 17-45. Димон разговаривает с Витькой Комаровым. Ему звонит Вера, спрашивает, когда он придёт.

2. Приблизительно в 17-55 Димона видит в подъезде консьержка. До лифта он не дошёл – отправился в супермаркет.

3. 18-18. Димон на кассе. Купил конфеты.

4. Приблизительно в 18-28 Димона второй раз замечает консьержка.

5. 18-30. Димон появляется в квартире Веры.

6. В период с 19-00 до 19-20 на своей странице Вера обсуждает с Михаилом (Люськой) новинки кино. Как такое возможно после погрома и избиения?

7. 19-10. Консьержка видит Димона внизу с бутылкой в руках».

Перечитав несколько раз написанное, я задумался.

– Есть над чем поломать голову. Заметь, Алис, до восемнадцати тридцати всё более-менее понятно.

– С половины седьмого до семи тоже. Сидели, болтали… хм, целовались.

– А с семи часов начинается неразбериха. Вера включает компьютер, переписывается с Люськой.

– Хотя сама утверждает, что начала ликвидировать беспорядок.

– И где с семи до десяти минут восьмого находился Димон? Вряд ли он десять минут спускался на лифте до первого этажа.

– У меня такое впечатление, что Димки в квартире Веры вообще не было.

– А он там был. И сам это подтверждает. И слова консьержки… Чёрт, я запутался.

– Димка не мог напиться, Глеб.

– Чисто теоретически – не мог. Но его видели пьяным, с бутылкой в руках.

– И с царапинами на лице, которые Вера оставить никак не могла.

– А Димон весь исцарапан. Факт неоспоримый.

– Мозги закипают. Давай я кофейку сварю.

– Можно.

Пока Алиса варила кофе, я снова вчитывался в свои записи. Не знаю, но что-то меня беспокоило: то ли цифры, то ли действия Димона. Не могу сказать определённо. Читаю и понимаю – не всё здесь гладко. Опять читаю, опять возникает ощущение, что упустил нечто важное.

Кофе мы пили с Люськиными пирожками. От жуткой неразберихи и волнения, Алиса на время забыла о диете, машинально проглотив три пирожка с капустой.

– Алис, надо встретиться с соседкой Кузоватовой – Еленой Фёдоровной. Она живёт на седьмом этаже в сто сорок второй квартире. Консьержка говорит, Елена тоже видела Димона. Они столкнулись на крыльце. Вдруг удастся узнать что-нибудь значимое. Займёшься этим?

– Без вопросов. Только завра вряд ли получится. У нас репетиция. Но в ближайшие дни обязательно встречусь с соседкой.

– А я попытаю счастье в сквере. Не может такого быть, чтобы Димона не заметил никто из местных жителей. Наверняка он просидел в беспамятстве на скамье не один час. Вечером в сквере много собачников, возможно, кто-то обратил внимание на спящего парня.

– Или видели, как он там появился.

– Завтра уточню у Димона на какой скамейке он пришёл в себя и начну действовать. Блин!

– Ты чего, Глеб?

– Завтра у меня Балашиха!

– Димка сам может пойти в сквер.

– Никуда он не пойдёт. Димон мне прямым текстом сказал, что сдаётся. Умывает руки.

– На него это не похоже.

– Димон не верит в свою невиновность. Слова Веры воспринимает чистой правдой, потому и мучается.

– И Люську о помощи не попросишь.

– Не попросишь. Кстати, куда она ускакала на ночь глядя?

– К Прасковье пошла.

Я взял пирожок, повертел его в руках и положил обратно на тарелку.

– Не-е, этот уже не влезет. Пошли, пройдёмся по набережной.

Алиса кивнула. В тот вечер мы больше не разговаривали о расследовании; хотелось немного отдохнуть от суматошных мыслей.

Глава пятая

Паня, Прасковья

– Пань, не пугайся, это я, – крикнула Люська, хлопнув дверью.

Блюдо с пирожками она оставила на тумбочке и, прежде чем пройти в комнату, забежала на кухню, включить чайник.

– Люсь, принеси морковки, – слабым голосом попросила Паня.

– Сейчас почищу.

Опять Панька не в настроении, опять у неё дрожит голос – наверняка сидела перед телевизором и ревела. Скорее бы уже родила, думала Люська, подставив под струю воды очищенную морковку.

О том, что Паня превратится в квашню, нельзя было представить и в страшной фантазии. Красивая, весёлая, бойкая Прасковья – душа любой компании; за словом в карман не лезла, обожала шумные вечерники, розыгрыши, не могла долго усидеть на одном месте. Друзья называли Паню вечным двигателем и неисправимой оптимисткой.