Двойная игра

– Нет, нет, цветов точно не было. Только конфеты.

– А что было потом? Димка многого не помнит, говорит, сильно спиртного перебрали.

– Ой, перебрал он, сынок. Ещё как перебрал! На ногах еле держался. И всё к бутылке прикладывался.

– Как к бутылке?

– Обыкновенно. Шаг сделает и глоток, шаг – глоток. Я ему говорю, сынок, что же ты так силёнки не рассчитал. А он остановился, засмеялся и бутылку об пол. Опомниться я не успела, твой братец из подъезда выскочил. Ну, думаю, паразит. Это ж какому надо быть поросёнку, чтобы так набезобразить.

– Значит, бутылку разбил, – прошептал я, глядя на почтовые ящики.

– Разбил, сынок. Убирать пришлось, а руки у меня, сам видишь какие.

– Вы не помните, во сколько это произошло?

– В десять минут восьмого, – не задумываясь, ответила консьержка.

Я подскочил.

– Вы уверены?

– Не сомневайся. В тот день показывали последнюю серию моего сериала. Он начинается в девятнадцать десять. Только появилась заставка, твой брат на лестнице с бутылкой нарисовался.

– Не может этого быть. Девятнадцать десять… Скажите, а вы не могли спутать Димку с кем-то другим?

– С кем же я его спутать могла, когда он трижды передо мной появлялся. А уходил вообще с расцарапанным лицом. Царапины-то ещё не зажили, – консьержка кивнула на входную дверь. – Он потому и на улицу вышел, совестно парню. Набезобразил, а теперь глаза поднять боится. Ты не думай, сынок, я зря наговаривать на человека не буду. Тем более его не только я видела.

– А кто ещё?

– Елена Фёдоровна. Он когда из подъезда выбежал, чуть с ног её не сбил.

– В какой она живёт квартире?

– Лена? В сто сорок второй. На седьмом этаже.

На улице я пересказал Димону слова консьержки. Он был поражён.

– Вот и бутылка появилась, Глебыч. Оказывается, я прихватил её с собой и разбил.

– Не совпадает время.

– Зато остальное совпадает. Зря мы сюда пришли, только хуже стало. Если раньше теплилась надежда, что я не виноват, то теперь она окончательно уничтожена.

– Димон, ты куда?

– Домой.

– Подожди.

– Потом поговорим.

– В деле много нестыковок, надо обсудить.

– Без меня, – Димон махнул рукой и ускорил шаг.

– Не уходи.

– Я сдаюсь Глебыч, – крикнул он и перебежал через дорогу.

Дело – дрянь. Сначала от нашей четвёрки откололась Люська, теперь отвалился Димон.

Я позвонил Алисе, но разговор получился сумбурным. Разговаривать она не могла, спешила в школу актёрского мастерства, но успела сообщить, что появились важные новости.

– Тогда встречаемся у нас часов девять вечера, – сказала я, отсоединившись.

…Дома пахло пирожками. Люська опять колдовала у плиты.

– Глеб, налить чайку?

– С чем пирожки?

– С капустой, с мясом, с картошкой. Ещё сделаю с вареньем.

– А не многовато пирожков?

– Съедим, – вяло ответила Люська.

– Положи мне парочку в пакет, возьму с собой.

– А чай?

– Некогда. К Иннокентию бежать надо.

– Я положу побольше, угостишь старика.

Переодеваясь, я вдруг понял, что Люськина кондитерская активность напрямую связана с перенесённым стрессом. Сидя дома и пребывая в депрессивном состоянии, она таким образом решила заполнить образовавшуюся после расставания с Димоном пустоту. И теперь с утра до вечера печёт блины, пирожки, печенье.

Так дело не пойдёт, Люську надо спасать, иначе она начнёт кидаться из одной крайности в другую. Свою сестру я знаю очень хорошо – это чревато серьёзными последствиями.

Но вся загвоздка в том, что времени на спасение Люськи у меня катастрофически не хватает. Теперь, когда и Димон самоустранился, времени вообще в обрез. А столько всего необходимо узнать, проверить, обмозговать. Боюсь, в ближайшем будущем нам с Алисой придётся туго.

***

Вечером, вернувшись от Иннокентия Ивановича, я без сил рухнул на диван. Сегодня старик выжал из меня все соки: дважды гонял в библиотеку, потом устроил разнос за сделанную в тексте опечатку, заставив перепечатывать страницу целиком (в обычные дни я ограничивался штрихом), а под конец сообщил, что завтра с утра мне придётся ехать в Балашиху. Там живёт его друг, и у того есть столь необходимые Иннокентию Ивановичу справочные материалы. Напрасно я напоминал старику, что по утрам хожу в школу – Иннокентий меня не слушал. Хоть в лепешку расшибись, а материалы доставь ему к полудню.

Завтра у меня вторым уроком химия, и у нас будет контра. Пропустить никак нельзя, химоза потом живьём съест. Но Иннокентий Иванович отказывался входить в положение – упёрся и точка.

Пришлось сказать старику всё, что о нём думаю (а думал я в тот момент плодотворно), собрать вещи и хлопнуть дверью.