И вот теперь я сижу на диване, в голове бардак, в желудке пустота, настроение на нуле. Люська опять топчется на кухне, чем-то громыхает, то и дело открывает холодильник, стучит посудой.
– У нас есть суп? – спросил я, пройдя на кухню.
– Нет. Но есть пирожки.
– А что на второе?
– Пирожки.
– Издеваешься?
– Могу сделать яичницу с сыром.
Желудок отозвался урчанием.
– Сделай, – согласился я.
– Как дела на писательском поприще?
– Никак. Я ушёл от Иннокентия.
– Да?! Он тебя уволил?
– Начнём с того, что я к нему не нанимался. Надоело горбатиться на деда.
– А как же хороший заработок?
– Подработку я всегда найду.
– Ну-ну. Только больше, чем платил Иннокентий, тебе никто не заплатит.
– Не факт.
Звонок в дверь и телефонный звонок раздались одновременно.
– Я открою, – Люська выскочила из кухни.
Мне пришлось снимать трубку. Звонил Иннокентий Иванович. Сказав, что вёл себя резко из-за плохого самочувствия, старик извинился (умеет он в нужный момент прикинуться жертвой), и предложил пойти на мировую. А чтобы придать своим словам значимости, утяжелил их сообщением об увеличении моего гонорара.
– В Балашиху можешь поехать после уроков, – осторожно сказал Иннокентий Иванович. – Не к спеху.
Я молчал.
– Всё-таки восемь месяцев работаем вместе, Глеб. Сработались. Что скажешь?
– По рукам, Иннокентий Иванович.
…В гостиной Люська болтала с Алисой. По всей видимости, разговор касался Димона, но с моим появлением девчонки замолчали.
– Глеб, у меня есть новости, я встречалась с Верой.
– Мне тоже есть что рассказать.
– А я… – принюхивавшись, Люська вскочила с кресла. – А мне кажется, твоя яичница сгорела.
Через минуту Люська крикнула.
– Глеб, она сгорела. Сделать новую?
– Уже не надо. Лучше иди сюда, тебе будет интересно послушать, что удалось нарыть.
– Не хо-чу! Я к Паньке ухожу. Алис, проголодаетесь, на кухне пирожки.
– Вся кухня в пирожках, – сказал я Алисе. – Люська съехала с катушек, супа в доме нет, зато полно печенья и пирожков. Ладно, не о пирожках речь. Что Верка говорит?
– Верка врёт и не краснеет. Но врёт складно. Такую жалостливую историю мне рассказала, чуть слезу не пробила. Она, конечно, жертва, вся такая бедная, затюканная, а Димка отпетый мерзавец.
– Алис, консьержка узнала Димона, – я поделился раздобытой информацией.
– У него в руках была бутылка?! Ох ты. Даже не знаю, радоваться или огорчаться. Верка мне сказала, Димка оставил бутылку у неё дома, и она, якобы, выбросила её в мусоропровод.
– Попалась на собственной лжи.
– Скорее, просто не подумала, что мы можем подловить её на таком пустяке, как бутылка.
– Консьержке нет резона говорить неправду. Она видела Димку, видела в его руках бутылку. Она, кстати, и осколки убирала.
– А лицо, Глеб, консьержка видела царапины на Димкином лице?
– В том-то и дело – видела.
– Это очень хорошо.
– Почему?
– Я несколько раз переспрашивала Веру касательно стычки с Димкой. Она сказала следующее: сидели на диване, Димка пил, потом резко запьянел, начал требовать деньги. Обрати внимание на последовательность его действий. Вера попросила его уйти, тогда он рассвирепел. Схватил её за руку и начал бить по лицу. Кузоватова, по её собственным словам, не сопротивлялась, а когда Димка оттолкнул Веру, и она упала, то подняться на ноги не решилась. Просидела на полу до тех пор, пока в коридоре не хлопнула входная дверь.
– Ты к чему-то подводишь, Алис?
– Подвожу. Обрати внимание, Глеб, Вера не оказывала Димке сопротивления. Она не пыталась вырваться, не звала на помощь, Вера молча сносила удары. А теперь сопоставь её покорность, покорность в кавычках, с расцарапанным лицом Димки.
– Очередная нестыковка.
– Уже которая по счёту. Бутылка, царапины на лице.
– Непонятки со временем, – напомнил я.
– А что у нас получается со временем, ты всё записал?