Интернатские. Мы – интернатские

– Бы, бы! Расколю вот сейчас твою тыковку на куски да сассенизирую в кучку! – взревел Слон, наскакивая с вилкой в руке на схватившегося тут же за столовый нож Тыкву.

– Илюх! – оперативно скомандовал сидевший рядом Карим Умурдзаков, и они оба в мгновение ока растащили в стороны готовых растерзать друг друга бывших одноклассников, которые в школьные годы, в общем-то, души друг в друге не чаяли.

Успокоив их, инициативу в ведении этого локального застолья взял на себя Карим.

– А вы знаете, друзья, – он чуть призадумался, обвёл взглядом сотрапезников, – Тыква ведь, по большому счёту, прав. Иногда, и даже не иногда, а довольно часто, именно под воздействием Бахуса[10 - В античной мифологии одно из имён бога виноделия (латин.)] в головы людей приходят особо интересные мысли и оригинальные решения, не всегда при этом бесполезные. Подковырка в отношении Тыквы, – ты уж не обижайся, дорогой, на Слона, это же не со зла, а просто хохма, – конечно, не в серьёз сказана, а шутки ради. А вот тот сюрприз, который все вы только что имели удовольствие лицезреть, – Карим с улыбкой кивнул в сторону забывших всё на свете счастливо шепчущихся генерала Николая Сухорукова с Динарой и подсевшего к сразу же нежно прильнувшей к нему Гульнаре не менее счастливого Сухорукова Ильи, – именно в результате хмельного застолья и оказался возможным. Илюх, подтверди!

– Не врёт Карим, могу побожиться!

– Причём… – Карим поднял указательный палец, и все, кто его слышал, стихли, – не одно, а два противоположных по назначению и эмоциям застолья тому причиной, конечному результату, то есть, коим явилась сегодняшняя встреча. Это радостное веселье по поводу встречи двух старых друзей, и – грустная панихида сразу по нескольким усопшим.

– Может, про панихиду не надо? – просительно вмешался в речь Карима Илья.

– Надо, надо! – загалдели вокруг. – Давай, Карим, рассказывай!

– Хорошо, но только если с позволения девчонок! – воспитанный Умурдзаков взглянул на Гульнару, затем – на Динару, так и продолжавшую у одного из соседних столов гладить склонённую голову генерала Колюхи. – Разрешаете, Гульк, Динк?

– Давай, чего уж там… – Гульнара проговорила это совсем беззвучно, и снова тесно прижалась к Илье.

А Динара, не меняя позы, только рукой махнула. Валяй, дескать, человек ты порядочный, лишнего не наговоришь, не сболтнёшь…

Долго ли, коротко ли витийствовал всеми уважаемый Карим, но слушали его с величайшим вниманием не только сидевшие за одним с ним столом, но и постепенно собравшиеся вокруг почти все гости. Не слышали рассказчика, а если и слышали, то только краем уха лишь те четверо из присутствовавших, кого это повествование касалось впрямую – каждый из этих четверых, млея от счастья ощущения рядом любимого человека, пребывал сейчас в неге сладкой полудрёмы, видя как во сне картины далёкого прошлого. Какие-то из этих картин были до мурашек приятными, милыми до слёз, а какие-то – наоборот, страшнее страшного. Что-то – общим для всех четверых видением, а что-то – известным только одному. Или двоим…

ПЕРВОЕ СВИДАНИЕ. ПОЧТИ ПО-ВЗРОСЛОМУ

(ретроспектива)

Почему Илюхе теперь так нравилось танцевать? Даже ещё сильнее, чем там, в танцевальном ансамбле в своём городке до интерната, когда они с братом начали было с азартным удовольствием заниматься, да, увы, ненадолго… Откуда такая неисчерпаемая энергия, такая точность и уверенность в движениях? Ноги его начинали двигаться в такт музыке сами

собой, даже не успев получить команду мозга…

И самое интересное, что с его братом Колюхой творилось, судя по некоторым признакам, примерно то же.

Братья ни друг с другом, ни с кем другим на эту тему ни разу не заговорили, но озадачены были оба одинаково: с чего это вдруг Илюху неудержимо потянуло исполнять танцы в паре только с узбечкой из их ансамбля Гулькой и ни с какой другой девчонкой, а его брата-близнеца Колюху – тоже самое с Гулькиной сестрой, тоже близняшкой, Динкой?

И почему в последнее время так тесно, буквально не отходя ни на шаг, особенно на репитициях, стал общаться с обоими братьями (а раньше дружил с одним Илюхой) брат девчонок Валерка, он же грозный интернатский драчун Богатырёв-Азимов? Если Илюхе ненароком удавалось перекинуться один на один хотя бы парой фраз с Гулькой, рядом, откуда ни возьмись, возникал Валерка. А стоило Колюхе выкроить минутку для общения так же «тет на тет» с Динкой, Валерка опять оказывался тут как тут…

Гадай, не гадай, а ничего не оставалось Сухоруковым, как принять данные обстоятельства за неизбежность. Валерка, давний друг Илюхи по их прошлой интернатской жизни, стал не менее близким «корешем» и для Колюхи, когда они начали теперь учиться все вместе. Человеком он был, как уже не раз доказал в деле, надёжным. А что касается чрезмерной семейной ревности по отношению к сёстрам – что ж, бывает… примем это за издержки, неизбежные в любом, наверное, серьёзном деле. Главное, что напросившись в состав ансамбля, он не сплоховал, в скором времени стал плясать как прирождённый артист, и сделался здесь своим в доску.

Но всё же, плюсы плюсами, а… мешал Валерка. Ведь был он пятым, как в народе говорится, колесом в телеге, нефункциональным элементом в идеально, по всем нормальным любовным параметрам, сложившейся группе. Хотя и не имели братья Сухоруковы, как и сёстры Азимовы, никаких предосудительных помыслов, но неосознанное стремление каждого из четверых остаться хоть на минутку наедине с предметом своего обожания остро ощущалось этим каждым, и лелеялось, пестовалось вопреки всем попыткам Валерки помешать этому. И стремление это, с дружной точки зрения четверых влюблённых, имело не меньшее право на существование, чем справедливое с точки зрения того же Валерки, его пусть не чересчур пока агрессивное, но жёстко-бескомпромиссное, генетически унаследованное, по видимому, от покойного отца Амирхана убеждение в необходимости беречь чистоту своей крови (какими бы хорошими ребятами ни были близнецы Академики, но ведь они – не мусульмане…) хотя и все народы по нашей советской Конституции, как говорят учителя, – братья.

Да и, как ни суди, ни ряди, как ни старайся, ни изощряйся, а не всякую тропку жизненных перепутий возможно понаставить достаточно капканов и заграждений.

Однажды после ежедневной так называемой «самушки» или, говоря официальным педагогическим языком, – самоподготовки, то есть, обязательного пункта интернатского режима дня, включающего в себя приготовление домашних заданий на своих учебных местах, Илюха решил не пойти на ужин, а выкроенное таким образом время провести в классной комнате, чтобы поболтать там один на один с Гулькой, проявившей к этой идее неожиданную благосклонность. Опьянённый таким скорым согласием Гульки пообщаться с ним в интимной обстановке, Илюха нетерпеливо погулял какое-то время по задним дворам интерната, а как только одноклассники ушли строем ужинать, зашёл в класс, где свет в это время не горел, и направился вслепую к парте, за которой обычно сидела на уроках, а согласно договорённости должна была ждать его и сейчас Гулька. Ощупью примостился на краешке скамьи. Прерывисто дыша от волнения, несмело протянул во тьму руки. Ему навстречу так же робко подались руки девчоночьи. Затаив и так почти уже остановившееся дыхание, Илюха взял эти руки в свои ладони и, дрожа как в ознобе, никак не мог сообразить, что делать дальше. Не придумав ничего более остроумного, удивлённым тоном пролепетал, как будто встреча эта вовсе и не планировалась:

– Ой, а ты чего тут делаешь?

В ответ ему прошептали, тоже как будто бы забыв о заданности свидания:

– Да чего-то задержалась…

– Ты меня любишь? – чего-чего, а таких глупых, нежданно вырвавшихся, совершенно не замышляемых слов Илюха от себя никак не ожидал, и готов был провалиться сквозь землю.

– А ты никому не разболтаешь? – от нежного звука этих пьянящих слов с трудом владеющий собой Илюха чуть не взлетел в небеса, еле слышно прошептав:

– Я тоже…

– Чего тоже?

И началось что-то непонятное. Руки Илюхи, дрожа всё сильнее, натыкались в темноте на так же лихорадочно дрожащие мягкие девичьи ладошки, сумбурно пытались обнять то, что так жарко трепетало сейчас совсем вплотную… и вдруг… к его губам прильнуло что-то горячее, слегка влажное и пугающе вкусное…

В голове его всё поплыло, тело сделалось каким-то невесомым. А губы самопроизвольно, независимо от растерявшегося разума, уже отвечали девчонке взаимностью, принявшись самозабвенно, судорожно сосать как соску её нежно-упругие уста…

Что, так и целуются люди? Неужели прямо вот так? А почему это так странно? А хорошо-то как! А стыдно… не дай Бог, Гулька сама же и засмеёт его потом как неумеху. Да, не дай опять же Бог, кто подсмотрит…

А как не хочется прерывать это сумасшедшее, непривычное пока удовольствие!

Наконец, оторвавшись друг от друга, запыхавшиеся он и она, озираясь даже в темноте, как застигнутые сами собой на чём-то крайне постыдном, начали делать вид, что приводят себя в порядок. Илюха встал и пошёл включить свет.

Вдруг ему почудилось, что в дальнем углу, на одной из задних парт кто-то тихо шебуршится. Неужели в классе есть ещё кто-то кроме них двоих? Притронувшись к выключателю, но света пока не включая, он осторожно окликнул:

– Это кто?

– Дед Пихто! – ответили ему подозрительно знакомым голосом (неужто, родной брат Колюха?..) – И бабка с пистолетом.

– Блин, а ты-то как здесь?

– Да так… уроки учим.

– В потёмках? И с кем же, если не военная тайна?

– Гуль, мы просто… – поданный из темноты голос Динки, готовой не то расплакаться, не то расхохотаться, дрожал от какого-то необычно-непонятного возбуждения.

– Да ну вас… – а в этой фразе, вырвавшейся из уст обеих сестёр разом,

звучало уже откровенное разочарование такой откровенно конфузной ситуацией, сложившейся не по чьей-то вине, а просто как назло.

Смущённая четвёрка влюблённых, продолжая находиться в полной темноте, никак не могла сообразить, что делать дальше – сразу же разбежаться всем в разные стороны, или, может быть, кому-то и остаться…

Надо ли рассказывать, что повисшая в воздухе неопределённость довольно быстро (непонятно, правда, с облегчением или полным уже огорчением для всех) разрешилась, тут и гадать нечего, конечно же – благодаря вмешательству вездесущего в поисках выпавших, хоть ненадолго, из его поля зрения сестёр Валеджана. Чутьё его становилось острее звериного, когда он замечал их отсутствие, а если это было отсутствие всех четверых – сестёр и Сухоруковых – одновременно, то… многие знаменитые киношные следопыты сняли бы почтительно шапку перед розыскными способностями этого юноши. Чутьё безошибочно вело Валеджана, как охотника по следу добычи туда, где и находились преследуемые. Спрятаться от него было невозможно.

Включив свет, Валеджан изобразил удивление:

– Привет всем! А чего это вы не на ужине?

– А ты чего? – братья, слегка похолодев, старались скрыть что-то вроде недостойного мужчин-джентльменов испуга, да ещё в присутствии дам, «дамы» же – стыдливую растерянность.

– Я? Так просто. Поел быстрее всех.