Интернатские. Мы – интернатские

– Аллах милосердный! Целых две с половиной тысячи…

А когда Фатхулла, после молчаливого кивка одноглазого, бросил вслед за денежной пачкой ещё и новенькую двуствольную «вертикалку», то и вовсе онемел, прижимая дрожащими руками к груди драгоценные подарки.

В счастливом волнении старик не сразу заметил перекинутую поперёк седла одной из запасных лошадей ещё и вторую, кроме проданной им девчонки, точно в таком же, как у неё, но целом платье и такую же хрупкую, как она, женскую фигурку со свисающими косами. А заметив, поднял вопросительный взгляд на всадников. И тем самым подписал себе приговор, логично следовавший из неписаного закона тайных сообществ: «Не задавай лишних вопросов, даже безмолвных…»

– Дал бы ты, отец, отвару усыпляющего. Девчонке лучше спать в такой нелёгкой дороге, да покрепче, – попросил Фатхулла.

Старик незамедлительно исполнил просьбу, и когда снова повернулся к дому, чтобы притворить дверь, а затем проводить гостей хотя бы до ближайшей развилки, в спину его полетел нож.

На этом миссия старика в этой жизни закончилась – не во всяких делах нужны свидетели, даже если это стократно проверенные люди.

– Ну, на Кундуз! – провозгласил один из всадников, забрав назад уже не нужные старику ружьё и деньги.

– А через Кундуз, волей Всевышнего, – и на Кабул! – вторил ему другой, и лёгкой рысью всадники тронулись в путь.

В ОДНОЙ СТРАНЕ, ВОЗМОЖНО, ГДЕ-ТО РЯДОМ…

– Вот так мы и превратились в иностранок, – Динара отвела голову Николая Николаевича от своей груди. – О, как я хотела все эти годы, чтобы ты был рядом! Особенно когда советские войска вторглись в страну – чувствовала, что ли, что в военные ты пошёл. Душа кричала… звала. Но и в то же время боялась увидеть тебя в стане завоевателей, силой насаждающих в чужой стране свои порядки.

– А я мог убить свою любимую… разбомбить с воздуха её жилище, как много других домов.

– Нет, не мог, Коленька. Не мог! Не верю, что не почувствовал бы, и не прекратил бомбёжку или стрельбу в мою сторону, даже не зная доподлинно, а всего лишь допуская, что я здесь.

– Динка, ты как в воду глядишь! Кое-что подобное было ведь.

– Рука в какой-то момент дрогнула у такого доблестного воина? Неужели?

– Я серьёзно, не смейся. Знаешь… как раз на тему «не мог» твой Коленька совершил, таки, в Афгане именно подобное воинское преступление. Однажды, во время завершающей воздушной атаки на душманов, дал команду «отставить». Не смог заставить себя стрелять, и всё.

– «Врагов социализма» пожалел? А как же военная присяга?

– Да не врагов социализма… ну, хватит иронизировать, прошу тебя… дети там были, в развалинах кишлака этого. И, рискуя жизнью, бежали по открытому пространству, чтобы спасти от наших залпов привязанную к дереву собаку. Точно такую же собаку, и под точно таким же деревом, как у нас с Илюхой в детстве были… в общем, самого себя легче убить.

– Убить… слово-то какое. Вы слишком много убивали, не задумываясь.

– Убивали и нас немало, порой зверски, со страшными пытками… нередко коварно – не в честном бою… в спину. А мы просто выполняли приказ…

– Но люди, которых убивали вы, вторгшись в их земли, вмешавшись в их жизнь, тоже «просто» защищали, как умели, свой дом, свою веру, свой жизненный уклад. Зачем всех насильно делать коммунистами? Кто звал вас в эту огромную патриархальную, по сути живущую ещё средневековыми традициями исламскую страну? Кучка политически обанкротившихся

местных коммунистов, жаждущих власти над многомиллионным народом?

– Прости…

– За что? Не у меня, а у них, у тех, на кого вы напали, надо бы просить прощения.

– Это только теперь наши глаза немного раскрываться стали, да и то далеко не у всех. А тогда… тебе трудно, наверное, понять тот наш великодержавный патриотизм, гордость за причастность к великой освободительной миссии, которую в мировом масштабе осуществляла, как нам внушали с пелёнок, наша непобедимая советская армия. Хотя, и воспитывались вы с Гулькой вместе с нами в Советском Союзе, но покинуть его вам пришлось слишком рано, в том возрасте, который у мужчин называют доармейским… и вы ко времени начала этой войны – были уже не мы… а мы были ещё не вы.

– Может быть.

– Да, Динара, к тому времени, когда началась эта бойня под знаком «братской помощи великого советского народа великому афганскому», вы уже пожили за пределами нашей страны, видели, а значит и осознавали больше.

– Не буду отрицать, но и оправдывать вас не могу и не стану. Давай, отвлечёмся от этой военно-политической темы. Она неисчерпаема, да и не хочу я превращать нашу такую долгожданную встречу в дискуссию. Мы так давно не виделись…

– Да-да, ну её, войну, будь она неладна… поговорим лучше… в общем, как вы жили-то на чужбине столько лет? Прости ещё раз… если неудобно говорить, не говори. Я пойму.

– Нет, почему же, ничего такого постыдного, что нужно было бы скрывать, мы с Гульнарой, смею думать, не совершили. Хотя жили по-разному. Ей повезло больше, если это можно обозначить термином «везение». А вот мою историю не то что жизнью, а и существованием назвать трудно.

– Диночка, любимая, пожалуйста, не рассказывай, если больно.

– Но я же вижу – ты сгораешь от нетерпения. И, наверное, от ревности. Эх, Колюха, Колюха! – она опять прижала к груди голову генерала.

– Ты была замужем?

– Да.

– А сейчас?..

– Теперь нет. И, к счастью, давно.

– А Гулька?

– Гульнара тоже, как и я. Её мужа-миллионера коммунисты расстреляли без суда и следствия в самом начале войны, сразу после штурма аминовского дворца[13 - Штурм дворца Амина – спецоперация под кодовым названием «Шторм-333», предшествующая вводу советских войск и началу Афганской войны 1979-1989 гг., в ходе которой спецподразделениями КГБ (Комитета государственной безопасности) СССР и Советской Армии в резиденции «Тадж-бек» в районе Кабула «Даль-Уль-Аман» 27 дек. 1979 г. был убит президент Афганистана Хафизулла Амин. Также при штурме погибли два его малолетних сына и дочь.]. Осталась она богатой вдовой-наследницей, что дало ей возможность изменить в лучшую сторону и мою судьбу.

– То есть… ты свободна!

– Свободна, Коленька, свободна. Только, здоровье… ещё тогда, вскоре после нашего похищения Тохтамышевым, когда я сбежала от его людей в горах, сильно простыла, застудила себе всё на свете. Да и позвоночник повредила, скатившись со скалистой горы. Вот, теперь ноги временами отказывают.

– Вылечим!!!

– Лечилась я много. Но не всё подвластно даже передовой современной медицине. Например, после тех потрясений и невзгод, когда нас похитили и переправили за границу, я не могу рожать. А у Гульнары двое уже взрослых. Было бы больше, кабы… да ж я тебе только что рассказала о гибели её мужа.

– А этот мерзавец Тохтамышев, – слава Богу, покойный теперь, – как от вас отстал-то?

– Карим! Как от нас с Гулькой отстал тогда Тохтамышев? – позвала Динара Карима Умурдзакова, продолжавшего без устали и почти не пьянея

при всём обилии выпиваемого сегодня спиртного, излагать гостям историю, счастливую концовку которой с удовольствием наблюдали сейчас все.

– Как отстал? Гульк! Расскажи людям, – окликнул Карим Гульнару, не отрывающуюся от крепко обнимавшего её Ильи Николаевича.

– Чего? – не сразу очнулась Гульнара. – Как отстал? Кто? А-а… ясно. Так мы с ним с момента нашего похищения и не виделись. Мне, правда, было известно от одного более-менее человечного охранника, что он иногда наведывался тайком, наблюдал за мной, подсматривая через хитрое зеркало в стене, любовался… но не приблизился и не дал о себе знать ни разу. Боялся чего-то…

ЧЕРЕЗ КУНДУЗ – НА КАБУЛ

(продолжение ретроспективы)

– Гу-ль-на-ра!

Потерял я…