Поход Ивана-дурака за смыслом

– Нишкни, – постановил Кощей Бессмертный и зыркнул.

– У меня с воображением тоже не очень, – заскромничал Иван.

– Вот если я тебя заморожу – а я тебя непременно заморожу – ты не умрёшь, но застынешь. У будешь наедине со своей последней мыслью, мелькнувшей у тебя перед заморозкой. Ну как с мыслью – с чувством, переживанием, с чем-то таким. Так оно мимолётно, а при моей специальной заморозке оно загустевает до состояния полной стабильности. И вся суть пытки в том, что обычно у людей такое в голове, что останься оно там на мгновение дольше, тут же становится мерзким и постылым. А представь, если это мгновение растягивается и останавливается. Ад. Со смыслом же наоборот. Когда ты достиг своего смысла, ты можешь заморозиться в любой момент, и хоть бы хны. Потому что от смысла ты никогда не устанешь. Иначе какой же это смысл.

Иван-дурак так заслушался Кощея с его звенящим голосом, что совсем забылся, при этом усиленно ковыряясь в носу.

– Я называю это свойство никогда не надоедать, даже в самой глубокой заморозке – вечностностью, – Кощей даже причмокнул от удовольствия и тоже как-то забылся.

Один только федеральный адвокат помнил себя и угрозу своему благосостоянию. В голове у него было такое, что останавливаться было нельзя ни на микроскопический миг. Увидел он, что мимо вершины утёса проплывает облако странное. Тут Кощей очнулся и стал злобно предвкушать, как заморозит непрошеных гостей. Откуда только в Павлине Матвеевиче прыть взялась, как в молодом. Он хвать Ивана и как прыгнет с утёса прямо в облако. Иван только крякнул. Облако оказалось каким-то не то твёрдым, не то мягким, но во всяком случае не жидким и не газообразным, как можно было здраво подумать. Брыкля уцепился за его уступ и повис, держа Ивана. При исполнении трюка, однако, из-за пазухи Ивана вывалилась грамота самописная. Иван её только в самый последний момент за тесёмку удержал. Кощей же в это время как пульнёт леденящим взглядом по облаку.

– Ну всё, – интеллигентно подумал федеральный адвокат, – хана.

Облако, однако, изящно парировало леденящий луч и ускорилось в направлении от утёса. На облаке висел Брыкля, который держал Ивана, который держал за тесёмку самописную грамоту, которая передавала в Центр такие слова. Смысл можно почувствовать, смысл должен быть осуществим, смысл равен целой жизни, к смыслу стремятся, смысл ценят выше всего, смыслом оценивают всё остальное, смысл открывает своё измерение, смысл для всех, смысл для любых обстоятельств, смысл рождает картины мира, смысл неисчерпаем, смысл имеет свой прообраз в вечности.

Глава XIV. Запредельность

Уклоняясь от леденящего взгляда Кощея, странное облако устремилось в стратосферу, что в тоже странно, так как в стратосфере тоже прохладно. Видимо, облако или тот, кто им управлял, это внезапно осознало или осознал или осознала, так как стремительный подъём резко остановился. Брыкля, Иван и грамота по инерции продолжили свой полёт, в результате чего прорвались своими телами сквозь стены облака неизвестной консистенции и оказались внутри.

Внутреннее пространство облака оказалось гораздо больше его внешнего размера. Но при этом было как будто и не пространство вовсе, а нечто пространствоподобное. То есть двигаться в нём было можно, но границы его были не видны и определить, где верх, где низ, где право, а где лево, было затруднительно. Это была какая-то квинтэссенция Тёмного леса, которая сама по себе была настолько туманна, что уже нельзя было сказать, лес ли это.

И вот посреди этой неопределённости пребывали три чудесных существа. Они нагло контрастировали с окружающей тёмно-серостью. Если среда была хоть глаз выколи, то существа были цветастыми прямо-таки вырви глаз. Хотя, с другой стороны, хоть выколи, хоть вырви, всё равно остаёшься без глаз. Так что это была своего рода гармония. При этом они ещё переливались.

– Меня зовут Павлин Матвеевич Брыкля, федеральный адвокат, прикомандированный самим царём-батюшкой к присутствующему тут же Ивану, официальному дураку, откомандированному тем же царём-батюшкой для поисков потерянного смысла, – вырвалось у дровоката.

– Здравствуйте, – невольно продолжила мысль самописная грамота. – Не знала, что я могу обращаться к кому-либо, кроме Центра. Я грамота самописная, выделенная из казны Ивану, официальному дураку, для документирования случающихся с ним событий и своевременного информирования Центра о результатах его миссии.

– А я дурак, – остался невозмутимым Иван. – Поэтому больше ничего о себе сказать не могу.

Три существа то ли пошевелились, то ли не пошевелились, понять это было невозможно. Только в головах у Ивана и Павлина, а также на теле самописной грамоты чудесным образом отразилось, что перед ними птица Сирин, птица Гамаюн и птица Алконост. Они то ли пели, то ли не пели, то ли сидели, то ли стояли, то ли парили, то ли вообще неизвестно что. Судить об этом было решительно невмоготу. Однако чувство у всех вновь прибывших было такое, что… опять-таки непонятное какое-то чувство.

В ответ на то ли заданный, то ли незаданный вопрос Иван произнёс.

– Мы уже тут многих повидали, опросили, от многих получили ценные сведения. Почти все пытались нам как-нибудь навредить. Пока понятно только одно – что смысл не в деньгах. Хотя это и обидно.

– Значит, вы утверждаете, что смысл должен быть таким, чтобы его можно было представить в виде безусловного и предельного совершенства за пределами повседневности и природы, – язвительно отреагировал на то ли данный, то ли не данный ответ Брыкля. – Это даже мне непонятно, официальному адвокату, что же говорить об Иване, федеральном дураке. А если Ивану непонятно, как же он смысл до царства донесёт.

– У меня написалось какое-то слово, из-за которого, если я его передам в Центр, меня могут расстрелять вместе с семьёй, – чуть не плача сообщила самописная грамота.

– Какое? – хором заинтересовались дурак и адвокат.

– Тр… тр… транс… транс-цен-дент-ность.

– Это возмутительно, – констатировал Павлин Матвеевич. – Как есть препятствование выполнению задания государственной важности.

Грамоту прямо трясло от происходящего. Вся надежда теплилась только в отношении Ивана.

– Если вы меня спросите, зачем мы вообще тут шляемся, то я не смогу ответить. От всех этих примет, которые мы насобирали в Тёмном лесу, всё равно никакого толку.

Тут глаза всех трёх неземных птиц то ли расширились, то ли не расширились, крыльями они то ли замахали, то ли не замахали, и то ли стало, то ли не стало от них исходить волшебное сияние. Понять по-прежнему было нельзя.

Грамота всё это не выдержала и сломалась. Господин Брыкля позеленел от злости, всем своим показывая, что столкнулся с очевидным экстремизмом. Иван же продолжал функционировать как железобетонный официальный дурак, которому всё нипочём.

– Что вы мне объясняете – вы мне объясните. Допустим, всё это делается только для того, чтобы я просто привык к смыслу. Но сколько же можно? Мне нравится Тёмный лес, я тут как рыба в воде, но что-то и я замаялся.

Далее то ли последовал, то ли не последовал сеанс невыразимого общения, в ходе которого Ивану было категорически внушено, что так надо. Дескать, по тем признакам смысла, с которыми его знакомят чудища Тёмного леса, он потом сможет достоверно отличать истинный смысл от ложного. Прямо можно будет сверять по грамоте. А теперь-де важно усвоить очень важный признак смысла – его нездешнюю укоренённость.

– Да что же это вы надо мною, над дураком, издеваетесь. Я вообще не понимаю, что вы мне то ли говорите, то ли не говорите.

Тут Сирин, Гамаюн и Алконост то ли показали, то ли не показали Ивану абсолютного Брыклю, то есть идеального федерального адвоката – вне пространства и времени, вне телесных ограничений, вне законов человеческих и природных. Ужаснулся Иван. Не был бы дураком – обязательно поседел бы.

– Ну вот, например, деньги – их нельзя представить в виде таких идеальных денег вне пространства и времени. Или, например, костюмчик новый. Нет, нельзя. А что можно? Удовольствие можно. Или славу. Или власть.

Вот так и смысл, сказал про себя Иван, будто во сне. Коли его можно представить в виде абсолюта за пределами всего, он настоящий. А коли нет, то нет. Всё это теперь Ивану нужно было самому написать на грамоте, самописность которой сломалась. Но только он хотел это сделать, как облако исчезло, а они с грамотой и с Брыклей утратили всякую почву под собой и стали стремительно падать из стратосферы назад к родной земле.

Глава XV. Первичность

Иван и Павлин упали в болото, каковое является самым сердцем Тёмного леса. А сердцем этого сердца является Трясина зыбучая, она же Топь тягучая. Там на самом видном месте сидела Царевна Лягушка. Лягушка объявила им, что весь их маршрут заранее предопределён, а то сами они – ни дурак, ни адвокат – ни за что бы не сообразили, что у кого надо узнавать. Потому что перед этим надо было бы узнать, как узнать, у кого и о чём надо узнавать, и так до бесконечности.

– Так что не будем кривляться, – затараторила Царевна Лягушка, – будто я не знаю, кто вы такие и зачем здесь, будто вы меня пытаете, а я вам нехотя что-то сообщаю в обмен на какие-то ваши услуги в виде тешащих мою душу ваших страданий. Сразу перейдём к делу, потому что именно для этого я вас тут и ждала.

Иван и Павлин только переглянулись, устрашившись взаимообразного загрязнения.

– Важно тебе понять, Иван, что перед тобой смысл только в том случае, если он несводим к какому-то другому смыслу. Взять те же деньги на те же деньги. Деньги – это форма власти. Значит, смысл – это власть, а деньги вторичны по отношению к власти, поэтому они не смысл. Или вот престижный автомобиль или поездка, которыми ты бы хвастался перед соседями и коллегами. Они вторичны по отношению к славе. Ты хочешь славы у соседей и коллег, что ты вот такой богатый и можешь себе позволить, притом щедрый и не поскупился на покупку, притом ценный специалист и тебя ценят высокой зарплатой. И много всякого такого. Смысл – слава. А машины и поездки лишь средства, знаки или виды этой славы. Вопросы.

Иван благородно молчал. Не выдержал адвокат.

– А вот закон? Закон – это смысл?

– А зачем закон?

– То есть как, – опешил адвокат. – Закон – чтоб был закон.

– Просто так? Ни для чего больше?

– Мы, федеральные адвокат, именно так и работаем.

– Разве вы не требуете, чтобы новые законы принимались, а старые отменялись. Разве вы не говорите иногда, что законы плохие и надо бы их поменять.

– Ну говорим. Но это только так. Не считается.

Тут очнулся Иван.

– Я начинаю подозревать, что федеральные адвокаты – это такие официальные дураки, только специального назначения. Уважаю.

– А как же царская воля? – не унималась Царевна Лягушка, – Неужто закон выше царской воли.

– Попрошу без провокаций, – парировал Павлин Матвеевич.