Избранное в 3 томах. Том 3: История и культура

Русская нация в тоталитарном советском обществе

Важной особенностью модернизации в России с петровских времен являлась концентрация ресурсов и рабочей силы на «приоритетных направлениях» – строительстве заводов для производства вооружений и боеприпасов, возведении крепостей и городов, имеющих стратегическое значение, совершенствование тех отраслей промышленности, которые, в свою очередь, обеспечивают военно-промышленный потенциал страны. Это оттягивало ресурсы из других, не связанных с военным производством отраслей хозяйства и порождало крайнюю неравномерность развития страны как в различных областях общественно-экономической жизни, так и в географическом разрезе по губерниям. Это была своеобразной ценой, которую русский народ был вынужден платить за сохранение независимости. Естественно, в таких условиях не могла происходить и демократизация общества, поскольку для проведения «догоняющих» модернизаций требовался мощный аппарат власти и управления, способный быстро мобилизовать ресурсы страны на решение задач повышения обороноспособности.

Для развития промышленности России в конце XIX – начале XX в. были характерны высокие темпы роста. Так, расчеты, сделанные на основе данных английских ученых Милуорда и Саула, показывают, что в течение 1870–1913 гг. промышленное производство в России увеличивалось в среднем на 5 % в год. Это были самые высокие темпы в Европе. Накануне первой мировой войны Россия обеспечивала свои потребности в продукции машиностроения, электрооборудования, станках и других видах машин от одной трети до половины за счет собственного производства.

Тем не менее проблему технико-экономического отставания страны от главных европейских государств полностью решить не удалось. А сами достижения ускоренного промышленного развития обеспечивались за счет чрезвычайно высоких социальных издержек. Эти издержки были обусловлены сохранявшейся аграрной отсталостью страны и низким уровнем потребления основной массы ее населения.

Фактически рост индустрии обеспечивался путем выкачивания ресурсов из аграрного сектора народного хозяйства, усугубляя отсталость русской деревни на фоне успехов капитализма в крупных городах. В целом же это обусловливало низкое качество рабочей силы в стране и порождало глубокий социальный и культурный раскол в обществе. В крестьянской стране с ее архаичной культурой подспудно зрело недовольство и ожесточение по отношению к тем, кто олицетворял собой иную, европейскую, западную культуру и явно выигрывал в ходе догоняющей модернизации. Причем следует заметить, что озлобленность широких народных масс распространялась на само государство, государственную власть, поскольку государство в условиях России являлось главным субъектом модернизации, нововведений, нарушавших традиционный уклад жизни десятков миллионов крестьян, заставлявших их приспосабливаться к непривычным для них изменениям. Естественно, это сдерживало модернизационные процессы, придавало им ограниченный и крайне противоречивый характер.

При том что главным субъектом «догоняющей» модернизации в России являлось государство, внутри правящей элиты постоянно возникали конфликты по поводу самых разных аспектов и вопросов внутренней и внешней политики. Такие конфликты и противоречия, разумеется, не способствовали проведению последовательного курса на ускоренное развитие страны, ослабляли государство и систему управления в стране. Попытки царя Николая II сглаживать их, как правило, не достигали цели. При этом в наименьшей степени подвергалась модернизации именно система управления. Закономерно, что из-за ее отсталости и неэффективности Россия сначала потерпела поражение в войне с Японией, а десять лет спустя оказалась неготовой к военному столкновению с более мощным и грозным противником – кайзеровской Германией.

Военные неудачи ускорили приближение двух революций – 1905–1907 гг и февраля 1917 г Однако не они были непосредственными причинами революционных потрясений, которые пережила Россия. Вопреки официальной советской историографии, обе революции, как, впрочем, и третья, Октябрьская революция 1917 г., были вызваны реакцией протеста народных масс традиционного, немодернизированного аграрного общества против чересчур быстрых перемен в жизни, против форсированного насаждения капитализма в стране, где значительная часть населения не была к нему готова. Приверженность традициям общины, архаичной культуре привели к тому, что попытка П. А. Столыпина решить аграрный вопрос путем формирования слоя фермеров в деревне была отвергнута большинством крестьянской массы, хотя в экономическом плане реформа принесла положительные результаты.

Фактически уже к началу первой мировой войны имперская модернизация, проводившаяся царским самодержавием, исчерпала себя. Однако проблема модернизации, ускоренного развития страны осталась. Чтобы решить эту проблему, нужна была принципиально новая сила, которая смогла бы провести такую модернизацию и в то же время примирить ценности западной культуры (в том числе ценности экономического развития, технического прогресса, массового индустриального производства, современного научного знания и т. д.) с архетипами традиционной народной культуры. Другими словами, задача состояла в том, чтобы народ принял новую модернизацию. Для этого социальная сила, способная провести такую модернизацию, должна была выступить под антирыночными, антикапиталистическими лозунгами, поскольку капитализм был дискредитирован в глазах основной массы народа. Такой силой, как известно, оказались большевики.

В конце XIX – начале XX в. противоположностью по отношению к капитализму был социализм. Социализм, который в Западной Европе рассматривался как результат капиталистического развития, в условиях России рассматривался большевиками по существу как способ развития, как условие индустриализации страны.

Ключевым моментом большевистской модернизации России явилась, безусловно, сталинская индустриализация. Была ли альтернатива индустриализации России (в виде Советского Союза) в 30-е гг.? Можно ли было сделать ставку пусть на быстрое, но все-таки эволюционное, постепенное развитие? Как нам представляется, в целом такой альтернативы не было. Это понимали и большевики, и специалисты, не принадлежавшие к большевистской партии. Например, известный русский экономист Н. Д. Кондратьев писал: «Против ставки на индустриализацию, как таковой, конечно, не может быть возражений. Индустриализация страны – и это подтверждается исторически – является необходимой предпосылкой повышения производительности всего народного хозяйства и повышения уровня благосостояния масс».

Фактически большевики воспроизвели модель имперской модернизации, которую проводило и царское самодержавие. Сталин, обосновывая необходимость ускоренной индустриализации, на Всесоюзной конференции работников социалистической промышленности, состоявшейся в 1931 г., говорил: «Мы отстали от передовых стран на 50–100 лет. Мы должны пробежать это расстояние в десять лет. Либо мы сделаем это, либо нас сомнут». Таким образом, в устах лидеров большевистской партии необходимость ускоренного развития страны объяснялась внешней угрозой, которая отныне представала как угроза со стороны мирового капитализма по отношению к «Стране Советов».

Вновь, как и при самодержавии, главным (и теперь уже единственным) субъектом модернизации стало государство, точнее, партийно-государственное чиновничество. Но, в отличие от царских модернизаций, большевистская индустриализация имела под собой широкую массовую базу – колоссальный слой маргиналов и люмпенов. В этом слое в наибольшей мере сохранялись реликты общинного, традиционного сознания, включая неодолимую тягу к уравнительности. Ему был нужен вождь, который бы указал путь в «царство справедливости», оберегал бы от врагов и обеспечил бы стабильную жизнь. Настроения этого слоя Сталин использовал в борьбе за власть в партии, расправляясь с гвардией большевиков, а также в проведении своей социально-экономической политики по искоренению наиболее активной и продвинутой части крестьянства (раскулачивание) и по насаждению индустриального производства.

Индустриальная техника и технология представала перед вчерашними крестьянами в качестве орудия избавления от врагов и создания упомянутого «царства справедливости», где, как им казалось, не будет никаких проблем. Таким образом, большевикам удалось внедрить ценности экономического роста, индустриальной технологии, технического прогресса в сознание отсталой крестьянской массы. Вследствие этого (помимо насилия по отношению к крестьянству) сталинский режим смог изъять колоссальные ресурсы из сельского хозяйства и обеспечить начальное накопление средств для индустриализации.

Однако это изъятие, как известно, сопровождалось необоснованным, волюнтаристским курсом сталинского руководства на форсирование темпов экономического роста. Именно тогда был нанесен решающий удар по генофонду русского народа, а сами первые пятилетние планы так и не были выполнены в полном объеме.

Тем не менее цели индустриализации – создание военной промышленности и сопряженных с ней отраслей – были достигнуты.

Несмотря на развитие массового образования и номинальную ликвидацию неграмотности, в СССР в 30-е гг. окончательно сложилось «общество маргиналов». Это общество в основном ориентировалось на низший уровень культуры и образования, тяготело к наиболее простым решениям касались ли они организации труда и технологии или вопросов внешней политики. Небольшие группы профессионалов были либо включены в механизм режима, либо уничтожены в ГУЛАГе, что надолго предопределило характер развития СССР, в том числе и национальную политику ВКП(б). Целенаправленное стремление правящего номенклатурного слоя опереться на низшие группы общества на практике приводило к тому, что преимущества при продвижении по службе или в науке получали выходцы из союзных республик, не обладавшие зачастую ни необходимой квалификацией, ни определенным уровнем общей культуры. Так переплетались между собой социальная и национальная политика большевиков. Вместо того чтобы подтягивать низшие слои общества до уровня верхних (а это, разумеется, требует колоссальных усилий и затрат времени на протяжении жизни трех-четырех поколений), был взят курс на некое «усреднение», что на практике обернулось снижением культурного и интеллектуального уровня тех, кто определял лицо страны, в том числе среди профессиональных кадров русской национальности. В то же время такая политика вела к чрезмерному перемещению ресурсов, необходимых для нормального социально-экономического развития, из Центра страны (где абсолютно преобладало русское население) на периферию, в союзные республики. Закономерным результатом этой политики явилось наметившееся еще в 30-е гг. ослабление (экономическое, культурное и геополитическое) Центра России и всего Советского Союза при малоэффективном использовании ресурсов на окраинах. Такое ослабление проявилось, в частности, в том, что уже в конце 30-х гг. сложившаяся система хозяйствования, обеспечившая поначалу «мобилизационный рывок», начала давать «сбои», несмотря на наметившийся во второй половине третьего десятилетия отход Сталина от интернационалистских лозунгов большевиков и крен в сторону прагматического русского национализма.

Великая Отечественная война и послевоенное восстановление разрушенного хозяйства способствовали консервации мобилизационной, административной системы управления экономикой. В то же время появился и новый фактор мобилизации людских и материальных ресурсов, теперь уже в наукоемкой сфере производства – «холодная война» и гонка вооружения в свете обладания Соединенными Штатами ядерного оружия. Это отчасти способствовало некоторому выправлению национальной политики советского руководства. Осознав необходимость развивать ускоренными темпами науку и образование, особенно в области точного и естественнонаучного знания, Сталин и его окружение были вынуждены уделить внимание развитию центральных регионов России, опираясь прежде всего на русское население как наиболее модернизированную часть населения страны в целом. (Очевидно, что разработка и налаживание серийного производства ядерного оружия были несовместимы с ориентацией власти на наиболее отсталые слои и этнические группы). Вместе с тем сохранялась унаследованная от самодержавия схема имперской модернизации, когда все ресурсы направлялись на развитие военно-промышленного комплекса. Это не могло не сказаться на положении основной массы населения.

Заметное улучшение социально-экономического положения народа России произошло в 50-е гг. вследствие реформ, проведенных под руководством Н. С. Хрущева, несмотря на ограниченность и непоследовательность этих реформ. Во второй половине 50-х – начале 60-х гг. народное хозяйство СССР в значительной мере переориентировалось на увеличение личного потребления (массовое жилищное строительство, некоторый, хотя и явно недостаточный, подъем сельского хозяйства, рост производства предметов потребления). В то же время эти годы отмечены крупными научно-техническими достижениями созданием основ ядерной энергетики, появлением реактивной гражданской авиации, началом освоения космического пространства и производства отечественных ЭВМ. Однако при всех крупных достижениях Советского Союза следует подчеркнуть, что никакой продуманной стратегии развития страны у Хрущева и у всего советского руководства тех лет не было. Хрущев действовал скорее по наитию, ориентируясь на образцы западного общества массового потребления, совершенно не понимая, каковы социальные механизмы его становления и развития.

При Хрущеве продолжилась ориентация прежде всего на отсталые слои населения, что выразилось в неумеренной поддержке местных этносов в союзных республиках (особенно неславянских). Замедлившийся в первые послевоенные годы процесс перекачки ресурсов из центральных регионов России на национальные окраины вновь получил ускорение. Естественно, это отразилось на всем социально-экономическом развитии Советского Союза уже в 60–70-е гг.

Стали быстро возрастать объемы капиталовложений в промышленность союзных республик, особенно в Закавказье и Средней Азии. Эти капиталовложения в конечном счете определялись не столько экономической целесообразностью развития республик, сколько умением местных руководителей устанавливать «нужные связи» в ЦК КПСС и Госплане Союза. Очевидно, что при этом оттягивались колоссальные ресурсы, которые можно было бы использовать для развития центральных районов СССР, т. е. центра европейской части России. Так, еще в сравнительно благополучные годы брежневского правления вызревали тенденции к локализации хозяйств союзных республик и их отпадению от ослаблявшегося Центра.

Другим важным фактором, который способствовал развитию данных тенденций, стала отчетливая ориентация руководства КПСС на определенные социально-профессиональные группы населения. Речь идет в первую очередь о многочисленных категориях занятых простым, неквалифицированным трудом (около 40 % – в промышленности, примерно 75 % – в сельском хозяйстве). Именно их благосостояние в годы брежневского застоя росло быстрее всего. При этом значительную долю этих категорий населения составляли представители народов Средней Азии и Закавказья (причем опять-таки наиболее отсталой в культурном и социально-экономическом отношении их части). Мало заботясь о повышении качества «человеческого материала» (что, повторяем, требует огромных усилий и времени в течение нескольких поколений), руководители КПСС пустили на самотек демографические процессы в этих регионах. В результате рост народонаселения окраин Союза, наименее готовых к модернизации, существенно опережал темпы роста населения в центральных областях СССР (России), что вызывало увеличение потоков средств, направляемых туда на социальные нужды (пособия по многодетности, расходы на низкокачественное образование, медицинское обслуживание и т. д.). В то же время брежневское руководство проявляло явное пренебрежение к нуждам и запросам основной массы высококвалифицированного рабочего класса, научно-технической интеллигенции, представителей инженерных специальностей. Однако не нужно забывать, что в составе именно этих социально-профессиональных групп, причем в ведущих отраслях промышленности, науки и образования, которые и определяли научно-технический прогресс, подавляющее большинство составляли представители русского и русскоязычного (преимущественно украинского и смешанного) населения. Таким образом, определенная социальная ориентация брежневского руководства КПСС, как и сталинского, но в еще большей степени, оказалась неотделимой от национальной политики, в результате которой русское население Союза фактически отодвигалось в тень.

Такая порочная политика КПСС застойных лет объективно провоцировала рост антимодернизаторских, антииндустриалистских настроений в союзных республиках, поскольку поощряла рост и деятельность социальных и этнических групп населения, не только неготовых психологически к модернизационным преобразованиям, но и отвергающих их, чуждых индустриальному труду и городской культуре. Это не просто тормозило развитие страны, но и грозило ее серьезным отставанием от мировых лидеров экономического и научно-технического прогресса.

Не случайно с конца 60-х гг. в структуре не только внутреннего производства, но и внешней торговли Советского Союза стали преобладать сырьевые и энергетические ресурсы. На рубеже 60–70-х гг внешнеэкономические связи СССР с зарубежными государствами, особенно с развитыми странами Запада, стали приобретать характер отношений между центром и отсталой периферией мирового хозяйства. Советский Союз все больше торговал с зарубежными партнерами по формуле «сырье в обмен на оборудование и предметы потребления». Так, с 1970-й по 1982 г. доля топлива и электроэнергии в экспорте СССР возросла с 15,6 % в 1970 г. до 52,3 %. Это являлось очень важным (хотя и не единственным) показателем вновь усилившегося отставания России (в границах СССР) от передовых стран Запада. Кроме того, нужно учесть, что на рубеже 70–80-х гг. в СССР наметилось сокращение реальных доходов на душу населения. Фактически перед Российским государством вновь встала историческая задача ускоренной модернизации, причем на принципиально новой наукоемкой и высокотехнологичной основе.

Воздействие тоталитаризма в СССР на социальную структуру русского народа

Большевистская революция 1917 г. имела своим итогом формирование тоталитарного режима – режима, при котором партия-государство поглощает гражданское общество. Коммунистическая революция была радикальным разрывом с русской историей. Большевики, писал А. И. Солженицын, «разрушали всю традицию мысли, всю традицию культуры, все сословия, религию, мировоззрение…». Тоталитарный режим всегда стремится к атомизации общества, стремится разрушить все социальные и референтные группы – вплоть до нации, религиозной конфессии и семьи – и превратить народ в бесструктурную массу. Известная исследовательница тоталитаризма Х. Арендт уже в начале 50-х гг. обратила внимание на такую закономерность: «…тоталитарное правление всегда превращает классы в массы».

Тоталитаризм стремится к подрыву всех корней и устоев, к элиминации всех структур, в которых человек мог найти опору. А поскольку нация является одной из важнейших традиционных основ, на которые опирается человек, тоталитаризм пытается ее уничтожить. Национальный образ жизни и национальные традиции подлежат разрушению. В тоталитарном стремлении денационализировать нации мы видим наложение марксистской философской концепции «слияния наций» на тоталитарную «волю к власти», стремящуюся к элиминации всех социальных единиц, ограничивающих (хотя бы потенциально) гегемонию партии. Цель тоталитарной революции, как заметил З. Бжезинский, заключается в том, чтобы «распылить все существующие социальные группы и заменить социальный плюрализм однородным и единодушным обществом, построенным в соответствии с принципами тоталитарной идеологии». Инструментом атомизации общества выступает террор. Идеалом тоталитарного правления является полностью атомизированное общество, в котором народ превращен в массу, разрушены все горизонтальные связи между людьми, а человек остается один на один с партией-государством, которое становится единственной референтной группой. СССР приблизился к этому «идеальному типу» тоталитаризма в конце 30-х гг., после Большого террора.

Процесс распада общества на человеческие атомы был инициирован уже политикой «военного коммунизма», гражданской войной и «красным террором».

Число жертв ВЧК за период 1918–1922 гг. составило, по разным оценкам, от 140 до 200 тыс. человек. Фактически размах «красного террора» был еще большим: по оценке Р. Конквеста, еще не менее 300 тыс. человек были расстреляны карательными отрядами, погибли входе подавления крестьянских антибольшевистских восстаний, забастовок и т. д. (Заслуживает упоминания тот факт, что деникинская комиссия по расследованию деяний большевиков в период 1918–1919 гг. насчитала 1 700 000 жертв «красного террора».

«Красный террор» ставил своей целью «ликвидацию буржуазии как класса» об этом заявлял один из руководителей ВЧК М. Лацис. Была подвергнута репрессиям прежде всего элита российского общества – аристократия, предприниматели, торговцы, «буржуазная интеллигенция», офицеры, чиновники старого государственного аппарата. Уже в 1918 г. были запрещены все оппозиционные большевикам партии – вплоть до самых левых, а их члены либо подверглись политическим преследованиям, либо были вынуждены эмигрировать. У Ленина, по удачному выражению А. Авторханова, было «намерение осчастливить страну на костях ее активного политического меньшинства и духовно-интеллектуальной элиты». Особого упоминания заслуживают начавшиеся сразу после Октябрьской революции кровавые гонения на православие, «от века служившее духовным фундаментом и идеологическим стержнем российской державы». В ходе гонений на Православную церковь в 1918–1923 гг. было уничтожено 8 тыс. священнослужителей. Массовый террор широко использовался при «расказачивании» (коммунистический геноцид в отношении казачества, по некоторым оценкам, привел к гибели более 1 млн человек) и при подавлении крестьянских восстаний против политики продразверстки. Для подавления антибольшевистских выступлений широко использовались башкирские, латышские и венгерские карательные отряды, общая численность которых к концу гражданской войны составляла около 250 тыс. человек. Таким образом, террор ленинской эпохи не только ликвидировал всякую политическую оппозицию большевистскому режиму, но и уничтожил сословия, т. е. в значительной степени разрушил существовавшую социальную стратификацию, атомизировал общество. Разрушение основ гражданского общества и существовавшей в России групповой структуры было инициировано первой же фундаментальной акцией большевистской власти – национализацией частной собственности, которая привела к этатизации всей экономической жизни страны. Уже в гегелевской концепции гражданского общества одной из его несущих опор выступала частная собственность. «…Как реальное условие осуществления начала свободы, как конкретный фундамент необходимого строения общества в форме гражданского общества, прочно утвержденное право личной собственности есть необходимая и неустранимая основа общественной жизни… – писал С. Л. Франк. – …Частная собственность есть реальное условие бытия человека как духовно-телесного существа; тем самым она есть реальное условие его свободы как члена общественного целого и, следовательно, условие бытия самого гражданского общества». Ликвидация частной собственности и частнопредпринимательских отношений в ходе «красногвардейской атаки на капитал» подорвала основы независимого существования личности, возможность личной самореализации. «У всего населения, вместе с правом собственности, принципиально отнята экономическая свобода и тем подрезаны самые корни личной свободы», – констатировал в 1921 г. П. Б. Струве. Упразднение собственности элиминировало основы существования любых автономных социальных групп и облегчило абсорбцию гражданского общества тоталитарным государством.

Итогом гражданской войны и «красного террора» была гибель в 1918–1920 гг. 10,2 млн человек. В результате ставшего следствием большевистской политики «военного коммунизма» голода 1921–1922 гг., затронувшего в основном Поволжье, страна потеряла 5,05 млн человек. Таким образом, число жертв первых пяти лет большевистского правления превышает 15 миллионов. Кроме того, из страны выехало в эмиграцию более полутора миллионов человек, среди которых было значительное число представителей политической, экономической и интеллектуальной элиты России. Последствия Октябрьской революции, гражданской войны и «красного террора» фактический основатель российской социологии П. А. Сорокин в 1922 г. суммировал следующим образом:

«Изменения, испытанные населением России… типичны для всех крупных войн и революций. Последние всегда были орудием отрицательной селекции, производящей отбор «шиворот навыворот», т. е. убивающей лучшие элементы населения и оставляющей жить и плодиться «худшие», т. е. людей 2-го и 3-го сорта.

И в данном случае у нас погибли преимущественно элементы:

а) наиболее здоровые биологически,

б) трудоспособные энергетически,

в) более волевые, одаренные, морально и умственно развитые психологически…

…Население Европейской России, – пишет далее русский социолог, – потеряло в войне почти одну седьмую часть, население Азиатской России – только 1/30. Это значит, что война и революция унесли главным образом те элементы, которые строили Россию, составляли ее ядро и по своим свойствам были выше азиатских инородцев».

Процесс разрушения традиционных социокультурных структур в России был стимулирован насильственной коллективизацией сельского хозяйства 1929–1932 гг. Этот социальный катаклизм нередко именовался «второй тоталитарной революцией», «революцией сверху». Коллективизация означала навязывание основных политических и экономических принципов тоталитаризма важнейшей социальной страте России – крестьянству. Она, писал Л. Колаковский, «лишила собственности самый многочисленный социальный класс в России, раз и навсегда установила государственный контроль над сельским хозяйством, аннигилировала последнюю социальную группу, в какой-то мере независимую от государства… и с помощью голода, массового террора и убийства миллионов сломила дух населения и беспощадно выжгла последние следы сопротивления режиму». Направленность коллективизации сельского хозяйства на разрыв с традицией подчеркивал французский советолог А. Безансон. «В проекте было уничтожение первичной ячейки крестьянского мира, последней материальной связи со старым режимом – деревни… – писал он. – Предусматривалась ликвидация деревни и избы, традиционных элементов организации сельской жизни, и поголовное переселение крестьян в крупные жилищные блоки». В русской деревне в 1929–1932 гг. был уничтожен слой наиболее трудолюбивых, продуктивных и зажиточных крестьян. В ходе коллективизации было ликвидировано более 1 млн крестьянских хозяйств и из деревень было депортировано в Сибирь и Казахстан, по некоторым оценкам, до 8 млн чел. В результате вызванного коллективизацией голода 1932–1933 гг. погибло, по-видимому, 56 млн человек; от голода особенно пострадали Украина, Северный Кавказ, Средняя Волга.

Коллективизация стала демографической и социальной катастрофой. Резко упала квалификация совокупного сельскохозяйственного работника страны. Фактически в ходе коллективизации крестьянство было отчуждено от земли и, следовательно, утратило свою социальную сущность.

Помимо этого, в результате коллективизации из деревни было выброшено от 15 до 25 млн крестьян, которые составили основную массу новых работников промышленности. Миллионы выходцев из деревни стали рабочими на стройках пятилеток, приняли участие в сооружении индустриальных гигантов. Если в 1928 г. примерно 80 % всего работающего населения СССР было занято в сельском хозяйстве, то в 1940-м – только 54 %, а городское население в 1926–1939 гг. увеличилось на 30 млн человек, численность же советского рабочего класса за тот же период возросла с 9 до 24 млн человек – преимущественно за счет крестьян, ушедших из деревни в ходе коллективизации.

С началом коллективизации в 1929 г. новая волна гонений обрушилась на православие. Всего в СССР с октября 1917-го по начало 1940 г. было физически уничтожено 42 000 священнослужителей Русской Православной Церкви. В 1932 г. была объявлена «безбожная пятилетка»: коммунистическое руководство к 1936 г. планировало закрыть последнюю церковь, а к 1937-му – добиться того, чтобы имя Бога в СССР не произносилось. Только стойкость верующих и их готовность идти на мученичество заставили Сталина впоследствии отказаться от плана полного уничтожения религии. Несмотря на все преследования и массированную атеистическую пропаганду, в 1937 г., по оценке руководителя Союза воинствующих безбожников Е. Ярославского, верующими оставалось около двух третей населения сельских районов и около одной трети в городах, т. е. около 45 % всего населения страны.

Итогом насильственной коллективизации стало полное уничтожение в деревне традиционного уклада и традиционных общественных структур. (Отметим, что разрушение русского крестьянского уклада и народных традиций было продолжено проводившейся в 60–70-е гг. политикой ликвидации «неперспективных деревень».) Как показано выше, в ходе «революции сверху» возросла и социальная мобильность населения. «Насильственная коллективизация и ускоренная индустриализация, – пишет французский историк Н. Верт, – вызвали в стране огромную миграционную активность и высокую степень социальной мобильности (как восходящей, так и нисходящей). На какое-то время советское общество превратилось в гигантский «табор кочевников», стало «обществом зыбучих песков». А в соответствии с оценкой итальянского историка, «с 1928-го по 1932 г советское общество в том виде, как оно сложилось во времена нэпа, претерпело своего рода всеобщее перемешивание, преображение целых общественных классов, переселение огромных людских масс, ломку обычаев и уклада жизни». Таким образом, в эти годы были сделаны дальнейшие шаги по превращению народа в массу атомизированных индивидов.

Завершающим этапом сталинской «революции сверху», окончательно превратившим общество в бесструктурную массу, стал Большой террор 1935–1939 гг. По оценке одного из крупнейших исследователей этого периода советской истории Р. Конквеста, во время апогея террора (с января 1937-го по декабрь 1938 г.) было арестовано примерно 7 млн человек, из них около 1 млн расстреляно, а численность заключенных ГУЛАГа в конце 1938 г. составила 8 млн чел. Всего же, согласно наиболее точным на сегодня оценкам, между 1929-м и 1953 г. в СССР погибло 21,5 млн человек.

Тоталитарный террор имел еще одно последствие, немаловажное для правильного понимания современной ситуации в России. «В иных странах, – пишет А. Солженицын, – нынешней ситуации было бы достаточно для крупного социального взрыва, – в России после 70-летнего обескровления, селективного уничтожения всех активных протестующих элементов… на такой взрыв не осталось сил, он не воспоследует».

Помимо террора, для поглощения гражданского общества тоталитарное государство использовало и другие методы. Гражданское общество, представляющее собой совокупность социальных связей и добровольных объединений людей (ассоциаций, союзов, клубов), подвергается разрушению путем унификации всей социальной жизни. Все независимые и добровольно образовавшиеся негосударственные организации и союзы в ходе тоталитарной революции либо распускаются, либо подвергаются этатизации и превращаются фактически в филиалы партии-государства, «приводные ремни» от партии к массам. К середине 30-х гг. советское общество было полностью охвачено системой официозных массовых организаций, в которые было принудительно объединено большинство населения страны. Таким образом, советский социум был, с одной стороны, бесструктурным, а с другой – сверхструктурированным.

Конечно, эти официозные организации (ВЦСПС, ВЛКСМ, всевозможные «творческие союзы» интеллигенции, спортивные, женские организации и т. д.) не выражали и не защищали интересы своих членов. Все они выполняли «трансмиссионные» функции, т. е. занимались индоктринацией своих членов и мобилизовывали их на выполнение директив партии. Огромные различия в заработной плате и произвольно предоставляемые привилегии внесли острые социальные конфликты в среду советского рабочего класса. «Править огромной, сведенной к ничтожеству человеческой массой – и притом ненавидящей власть – невозможно, не внося классового разделения в эту массу, – писал в 1936 г. Г. П. Федотов. – Извлекая непрерывно все активные и даровитые элементы народа для создания новой аристократии, режим обеспечивает себе добровольную и крепкую основу… Стахановское движение ставит своею целью вовлечь в эту новую аристократию верхи рабочей и крестьянской массы, расслоить ее, соблазнить наиболее энергичных и сильных высокими окладами и поставить их на недосягаемую высоту над их товарищами». X. Арендт совершенно верно констатировала, что стахановское движение «подорвало солидарность и классовую сознательность рабочих».

Не смогли консолидироваться в прочный социальный слой ни интеллигенция, ни партийно-государственная бюрократия. С помощью охвата интеллектуалов официозными союзами и террора подлинные интеллигенты были уничтожены или превращены в маргиналов. На смену им пришли посредственности, преданные режиму полуинтеллигенты-конформисты («образованщина», по удачному выражению Солженицына). Тоталитаризм у власти, как показала Х. Арендт, неизменно замещает все первостепенные таланты фанатиками и посредственностями, «недостаток умственных и творческих способностей у которых остается лучшей гарантией их послушания».

Периодические чистки не дали возможности консолидироваться в подлинную властвующую элиту и партийно-государственно-хозяйственной бюрократии (номенклатуре). К концу 30-х гг. бюрократия «стала частью огромной массы работающих принудительно». Такое положение сохранялось вплоть до смерти Сталина в 1953 г.

Таким образом, гражданское общество в России в течение примерно двадцати лет после Октябрьской революции 1917 г. было разрушено с помощью национализации частной собственности, подорвавшей возможность человека действовать самостоятельно и проявлять личную инициативу, террора и охвата населения сетью официозных массовых организаций. Ликвидация дореволюционных классов, атомизация общества и рост социальной маргинализации привели к тому, что советское общество к концу 30-х гг. представляло собой, по словам Н. Верта, «общество разрушенных структур». Коммунистическая тоталитарная революция в России на своей «горячей» стадии (1917–1953 гг.) не только деструктурировала социум, но и аннигилировала традицию, уничтожила национально-исторические, моральные ценности и устои и денационализировала русскую нацию. В итоге сложилась «новая историческая общность людей», безнациональная нация – советский народ. Как и другие тоталитарные революции (1922 г. в Италии и 1933 г. в Германии), большевистская революция создала новый антропологический тип. «…Коммунизм в России и фашизм в Италии (я спрашиваю себя: и расизм в Германии?) имели одинаково денационализирующее действие на подвергшиеся им народы, – писал Г. Федотов. – Все новейшие революции создают один и тот же психологический тип: военно-спортивный, волевой и антиинтеллектуальный, технически ориентированный, строящий иерархию ценностей на примате власти… В нем нет ничего русского, немецкого, итальянского». Таким образом, большевизм принес русскому народу не только демографическую (гибель значительной части генофонда нации в 1917–1953 гг.), но и социокультурную и антропологическую катастрофу.

Русская нация в системе тоталитарного советского государства

Появление асимметричной федерации на территории России имеет свою предысторию. В самом начале XX в. социал-демократы, рассматривая возможности решения национального вопроса в Российской империи, предложили образование национально-территориальных автономий, в рамках которых этнокультурные проблемы, в том числе языковые, решались бы демократическим большинством. Эта идея была отражена в Программе РСДРП (1903 г.) тезисом о праве наций (народов) на самоопределение, вплоть до полного отделения и создания своего независимого государства. Парадоксальная логика вождя большевиков привела его к выводу, что подобное право – необходимое условие процесса интернационализации пролетариата, интеграции народов в единую общность, лишенную этнонациональных различий. Кроме того, национальный вопрос в России усложнялся многоукладностью экономики, которая им же постоянно отмечалась. Если в центральных и западных губерниях развитие капитализма привело к межнациональной экономической интеграции и этнически дисперсному расселению, то многие народы Сибири, Северного Кавказа и Средней Азии находились на стадии родового строя. Но в данном случае он не обращает на это внимание и утверждает: «Целью социализма является не только уничтожение раздробленности человечества на мелкие государства и всякой обособленности наций, не только сближение наций, но и слияние их». Естественно, находясь на такой позиции В. И. Ленин, критиковал концепцию национально-культурной автономии, наиболее подробно разработанную О. Бауэром. Им даже отрицалась целостность национальной общности: «Есть две нации в каждой современной нации – скажем мы всем национал-социалам. Есть две национальные культуры в каждой национальной культуре». Здесь нет необходимости в детальной критике этого положения. Но именно установка на поддержку только так называемой пролетарской культуры имела весьма негативные последствия.