2028, или Одиссея Чёрной Дыры

Следом за первым мучителем пришел другой, тоже невидимка, – и многочисленными щупальцами присосался к оголенным участкам. Чувствуя, что он весь опутан десятками склизких щупалец, по которым струится его жизненный сок, Дорофеев вновь отключился. Привиделась ему рука, неестественно длинная, многосуставная, она несколько раз обернулась вокруг его тела, накрепко спеленав. Виктор сделал попытку дотянуться до руки зубами. Но, как ни напрягал шею, максимум того, что ему удалось, – коснуться ее волосков вытянутой лодочкой верхней губой. От бессилия на него напала такая злость, что он стал оплевывать собственную руку. Он ворочал во рту сухим языком, набирал с десен немного слюны и выхаркивал. Плевки были жалкими, и это его еще больше злило. Наконец он проснулся, привлеченный чьим-то сбивчивым бормотанием. Прислушавшись, Виктор стал разбирать слова: «…Правой не загребай, левой не отставай, глаза от ветвей защищай… ночь пережди, снова иди, на солнце гляди… к озеру придешь, в воду войдешь, меня позовешь… рыбу лови, как в фонтане Треви, дальше живи, плавниками греби…»

Когда утром обоих развязали, они не сумели самостоятельно распрямить позвоночник – пришлось тащить в больничку. Виктора волокли скорченным, и на каждом повороте коридора он пытался рукой дотянуться до стены, но до стены дотягивалась только фантомная рука. Она вновь появилась и никак не хотела пропадать. Виктор чувствовал, что вот-вот потеряет сознание, но обошлось.

К вечеру политические кое-как оклемались. В больничке им выдали по две таблетки аспирина. Измерили давление. И на этом все. На последнюю поверку в отряд оба приковыляли на своих двоих. По дороге Петр прошептал:

– Надеюсь, все худшее позади.

– Не-а, Питер, – откликнулся Виктор. – Ты разве не понял? Худшее только начинается.

У Петра хватило сил повернуться к товарищу удивленным лицом.

– Эта гадина с нас не слезет, пока не раздавит. И отряд будет ему помогать. Потому что только так здесь можно обезопасить себя. Пребывать в стане большинства – это ж для человека такая манкая штука.

– Но ведь это не из-за ягод…

– Да с ягодами было все окей. Не в них дело.

Когда они вошли в помещение, отряд уже стоял полукругом, внимая паточным речам Волчка.

– А вот и наши болезные…

Виктор с Петром нашли свое место в человеческой дуге. Стояли и втыкали взгляды в деревянный пол.

Волчок привстал, вознес руки к потолку. Прочистил кхеком горло.

– Спаси, Господи, и помилуй рабов твоих словесами божественного Евангелия, и да вселится в них благодать твоя, опаляющая, освящающая всякого человека во имя Отца и Сына и Святого Духа.

– Аминь, – промычал юродивый Шершень, сидящий у Волчка в ногах.

– Ну что, политические? Что, послушники вашингтонского обкома? – Волчок уселся на свой трон. – Пошли вам ночные страдания во благо? Или, наоборот, черные мысли о мести загромоздили ваши интеллигентские мозги?

Виктор не поднял глаз от пола. Петр тоже. Волчок закинул ногу на ногу, отчего его белое одеяние съехало набок. Отряд увидел, что белья урка не носит.

– Что молчите, йоба… – он спросил. – Я вчера не мог заснуть, все думал о недостающих ягодах в вашем кузове. Так все же, полон был кузов или не полон… Вы, мои политические, настаивали, что было до краев. Даже с горкой. В таком случае куда делись те четыре недостающие горсти? Отряд, какие есть мысли?

Дорофеев уже понял, куда он клонит. Буквально каждое мгновение следовало ожидать конца света. По позвоночнику вновь пробежали колючие ежи. Плечо свела судорога, Виктор вздрогнул, чем напугал Петра, который стоял к нему впритирку.

Вася Трофимов сделал шаг вперед. Волчок устало поглядел на него. Вздохнул.

– Трофим, тебе чего?

– Я видел, кто ягоды из их кузова съел.

Волчок осенил Трофима крестным знамением.

– Молви, отрок!

– Южный съел.

Шестерка Волчка Южный, дюжий пацан из Ростова, стоявший вразвалку за левым плечом своего патрона, в три прыжка добрался до Васи Трофимова и резким толчком в грудь уложил того на пол. И уже был готов прыгнуть на Васино тельце согнутыми коленями – да Волчок его остановил.

– Южный, застопься!

Тот замер.

– Ну-ка скажи мне, голубчик, правду ли Вася нам молвит?

Южный не понял, что это вопрос к нему. Волчок повторил вопрос. Тогда до Южного дошло.

– Не я это, Волчок, гадом зашибусь. Во рту даже не держал, гадом заши…

– Поднимите Трофима, – перебив, скомандовал Волчок.

Тот сам поднялся. По лицу его было видно, что он не в себе, глаза стрекуляют, руки ерзают по подмышкам.

– Говори, Трофим!

– Южный съел. Отнял кузов у Бородавки и ладонью черпанул в рот несколько раз.

Виктор помнил, что передал свой кузов Бородавке.

Пастырь привстал. Следом Шершень вскочил, поняв, что сейчас его выход. Замер, поглощая Волчка глазами.

Тот пропел нехорошим голосом:

– Владыко, к тебе усердно благодарение по силе приносим и тебе вопием: слава тебе, Боже Всещедрый.

На последних словах он громко пустил газы. Две тугие несмолкаемые очереди. И еще одна пошла вдогон. Шершень принялся смачно вдыхать вонь, подгоняя воздух обеими руками к носу. Нанюхавшись вдоволь, он по-актерски выдержал паузу, поднял пальчик-закорючку и произнес манерно:

– Я чувствую аромат свежего печеночного паштета, ржаной подгоревшей корки, а также бьющие по шарам нотки колхозного поля с гуляющими по нему лошадками.

– Еще не все, – сказал Волчок. И пустил еще одну пулеметную трель благоутробия.

– Вот! – Шершень подпрыгнул на месте. – Нюансы азербайджанского коньяка, выдержанного в глиняном кувшине. Аромат свиной поджарки. И в послевкусии…

Шут с шумом вдохнул еще одну порцию тухлого амбре.

– …в послевкусии потная подмышка кавказского овчара, – Шершень осклабился всеми тринадцатью черными зубами.

Ноги у Виктора тряслись, сердце колотилось.

– Шершень, что ты видишь? – спросил Волчок.

Отряд стоял, стараясь не вдыхать смердящий воздух. Экономно цедили молекулы кислорода, чтобы хоть как-то поддерживать телесное питание – но не больше.

Волчок поторопил:

– Давай, шут, бомби в полный рост дробью!