Война глазами участника Парада Победы. От Крыма до Восточной Пруссии. 1941–1945

Молодые сержанты – лётчики и техники сидели тихо, вслушиваясь и запоминая то, с чем им придётся встретиться в ближайшее время, о чем не написано в учебниках и чего пока не было в их жизненной практике.

Часто в военном городке появлялись заросшие щетиной, в лохмотьях, измученные физически и морально люди, о которых говорили, что они вышли из окружения или были сбиты за линией фронта. К ним относились с сочувствием и уважением, они приглашались на наши посиделки.

После изучения радиооборудования самолёта Пе-2 и сдачи зачёта я был зачислен механиком по радио в 507-й ближнебомбардировочный авиационный полк. Пе-2 были новейшими нашими самолётами – пикирующими бомбардировщиками с броневой защитой лётного экипажа, с достаточно хорошим оборонительным вооружением, бомбовой нагрузкой около 700 килограммов, максимальная скорость до 545 км/ч.

В этом полку я отвечал за надёжную работу радиопередатчиков РСБ-Збис, приёмников Ус-П, радиополукомпасов РПК-2, переговорных устройств СПУ-6 и лётных шлемофонов.

Через пару дней, 26 сентября 1941 года, полк вылетел на фронт в Крым. На аэродром Саки прилетела только десятка самолётов во главе с командиром и комиссаром, а также один транспортный самолёт, на котором летел технический состав полка. Второй самолёт СИ-47 «Дуглас» с командирами управления и штаба полка был сбит при подлёте к Ростову.

Крым. 1941 год

Только в начале сентября 1941 года советскому командованию стало ясно, что немецкие войска после форсирования Днепра в районе Борислава и Каховки направят удар на Крым. Для немцев Крымский полуостров был основным плацдармом для проникновения на Кавказ, а также территорией, удобной во всех отношениях для базирования авиации и морского флота вермахта. Об обороне перешейков, соединяющих полуостров с материком, не было и речи, как до войны, так и в её начале. Поэтому перед Красной армией не существовало задачи по обороне этих перешейков. До 12 сентября у Перекопа появлялись только отдельные разведывательные группы немцев, наблюдаемые некоторыми подразделениями 51-й отдельной крымской армии. Но уже 24 сентября у Перекопа были сосредоточены основные силы 11-й армии Эриха фон Манштейна, в том числе семь пехотных дивизий, около двадцати артиллерийских полков, 350 самолётов, из них около 300 бомбардировщиков. Кроме этого, для захвата Крыма предназначался румынский горный корпус (две бригады).

26 сентября немцы, не встретив достаточно стойкого сопротивления со стороны 156-й дивизии 51-й отдельной армии, прорвали оборону перешейка и заняли Армянск. Однако войска Манштейна, несмотря на большое превосходство в силах, были остановлены в районе села Ишунь. На ишуньских позициях не было серьёзных оборонительных укреплений, тяжёлой артиллерии, не было обстрелянных в боях, хорошо организованных частей, способных длительно сдерживать натиск немецкой армии.

В Крыму не было резервов и оборонительных рубежей, которые могли бы задержать немцев в степных районах, а войска Одесского оборонительного района запаздывали с прибытием. Угроза захвата полуострова стала реальной.

Командованием Крымского фронта были приняты организационные меры по укреплению обороны. После ряда переподчинений частей и соединений и выработки конкретных задач по обороне управление войсками, как ни странно, не улучшилось, а даже ухудшилось. Особенно плохо обстояли дела с авиацией. Так, в составе отдельной армии в начале операции было около ста устаревших самолётов под командованием генерала А.А. Ермаченкова, в том числе 45 бомбардировщиков Краснодарских курсов усовершенствования под командованием Героя Советского Союза Г.М. Прокофьева (36 самолётов типа СБ и 9 – ДБ-3). Разведывательных самолётов и экипажей таких самолётов практически не было, а в числе боевых самолётов были и такие устаревшие конструкции, как И-5, Ут-1 и Ут-2.

Немецкая авиация, используя своё превосходство в количестве и качестве самолётов, существенно ограничивала эффективность боевого применения нашей авиации и господствовала в воздухе. К концу сентября практически все наши бомбардировщики отдельной армии были уничтожены. Однако 27 сентября наши самолёты всё же нанесли бомбовые удары по штабу 11-й немецкой армии, по Геническу, Салькову, Юзную и по войскам на дорогах, ведущих на Таганрог. Это стало возможно в результате использования авиации Черноморского флота и появления на аэродроме Саки самолётов 507-го ближнебомбардировочного авиационного полка. Полк (командир полка майор Помазанов) был сформирован в Липецком центре переучивания и должен был в полном составе перелететь в Крым, но вторая эскадрилья, возможно только для меня, исчезла бесследно. (Недавно я обнаружил упоминание о 507-м БАП в составе Воронежского фронта.) Кроме того, транспортный самолёт Си-47 со штабом, документами и командирами управления полка был сбит около Ростова.

В моём чудом уцелевшем дневнике сохранилась запись о первом дне пребывания на фронтовом аэродроме:

«26 сентября 1941 г. Вот и Крым. «Дуглас» сразу кидать стало меньше. Под нами сопки Керченского полуострова. Смотреть в окно больше не хочется. В голове шумит. В кабине жарко и много паров бензина. Летим на бреющем, я это замечаю по сильной качке и поведению отар овец. Пытаюсь заснуть, но не могу. Постепенно забываюсь. Очнулся, почувствовав, что самолёт делает крутой разворот. Посмотрел в окно и ничего, кроме голого, без заметной растительности, поля и песчаных холмов, не увидел. Идём на посадку. Машина сделала несколько подскоков и затем плавно покатилась. Я на земле! Борттехник открыл дверцу, и технари стали вываливаться из объёмистого фюзеляжа как мешки с мукой. Нас сильно укачало. Никто, кроме знойного, сухого ветра да южного солнца, нас не встретил. В ушах ещё стоял гул от моторов, но уже были слышны далёкие разрывы.

Бои шли на Перекопе. На самой земле была знойная тишина. Почва под ногами была непривычно сухая с громадными трещинами. После короткого раздумья все пошли к нашим «соткам». Они стояли в капонирах искусно замаскированными. Машины стояли с бомбами. Ожидали приказа. У «девятки» встретил Лёшу – командира, Толика (Коваленко) – штурмана и стрелка-радиста Фёдорова Васю.

Со стороны Саки показался пикап комиссара – есть приказ на вылет. Самолёты, поднимая пыль и непрерывно изменяя обороты моторов, заполнили полевой аэродром звуками и шумами, ласкающими слух и души тех, кто остался на земле. Для нас – механиков это были самые приятные, ответственные минуты.

Первая тройка выстроилась на старте. Штурманы и лётчики закончили проверку пулемётов. Всё готово к первому боевому вылету. Десятка скрылась в голубовато-серой дымке. Счастливого пути, товарищи!

Я остался с механиком «девятки». Примерно через полчаса мы её закатили обратно в капонир и замаскировали.

Вот и наши герои. Все говорили сразу. Вылет был удачным: фрицев застали за обедом в плавнях. Вася пуганул их из пулемёта ВТ, пускай, мол, посмотрят, какие гильзы у русских пулемётов.

Подвесили вновь бомбы. Взрыватели вворачивали при свете переносок. Неожиданно наступила тёмная, звёздная крымская ночь. Немцы бомбили Евпаторию. Наши ДБ летали на Яссы и Плоешти. В чистой, изнутри обшитой досками землянке в ту ночь я уснул мгновенно».

На следующий день было совершено три вылета всей группой самолётов. И опять все экипажи вернулись без потерь, хотя на обратном маршруте были встречи с немецкими истребителями. В последующие дни немецкие истребители плотно прикрывали наземные цели и передвижение войск, что не позволяло эффективно наносить бомбовые удары, экипажи начали нести потери. В полку стали практиковаться одиночные вылеты самолётов или только вылет звеном.

Примерно через неделю после начала наших успешных вылетов немцы собрали группу асов, летающих на скоростных самолётах «Хейнкель-113» и модернизированных «Мессершмитт-109». Наши потери резко возросли. Командир полка майор Помазанов стал не в меру раздражительным, нервозным и недоверчивым к своим боевым товарищам. Командирские требования и замечания сыпались как из рога изобилия. Возможно, его такое состояние объяснялось боевыми потерями, плохой организацией полётов или прежними переживаниями, которые он не забыл со времён полётов в составе Народно-освободительной армии Китая в 1939 году.

Для личного состава, особенно для лётного, такое поведение было невыносимо. Я не знаю, как проходил разбор полётов с лётчиками, а с техническим составом – примерно так:

– Китайцы! Трижды китайцы!

Потом шёл беспорядочный набор отборных матерных слов, выражающих духовное состояние, боевой настрой и ненависть командира к нам, стоящим перед ним в одной шеренге. После паузы, во время которой мы ещё не успели осмыслить наши грехи и всё сказанное, он продолжал:

– Сбит сержант Анохин, лейтенант Александров подломал шасси, у меня над целью зависла бомба… Кто в этом виноват, выходи из строя!

Тягостное, длительное молчание. Глубоко посаженные глаза ощупывают каждого.

– Считаю до трёх. Раз… Два… Три…

Тишина и молчание в строю. Каждый далёк от мысли, что он конкретно виноват в перечисленных грехах, но совместная работа накладывает на каждого определённую ответственность, и поэтому слова командира каждому не безразличны. Каждый продолжает смотреть в сторону пыльного заката, совершенно не осознавая, что это, возможно, последний закат в его короткой жизни.

Командир вынимает из кобуры пистолет, ставит его на боевой взвод и несколько писклявым голосом продолжает:

– Если никто не выйдет, буду расстреливать каждого пятого как пособника фашизма и лично Гитлера.

Никто не двигается.

– На первый – пятый рассчитайсь!

Пятые номера отвечают по-разному, но в основном тихо и обречённо.

– Пятые номера, шаг вперёд. Марш! Направо! В балку, шагом марш! Остальные – разойдись!

Ждём, что будет дальше. Из балки раздаются пистолетные выстрелы. Вскоре появляется майор Помазанов и своим обычным, нервным шагом направляется на командный пункт полка, расположенный в палатке. На этом разбор полётов закончился.

«Расстрелянные» возвращаются из балки с неприятным чувством свершившегося и с ожиданием новых событий завтрашнего дня.

В то тяжёлое военное время такой командир, как Помазанов, не имел права так обращаться с подчинёнными, хорошо понимающими, что общий успех в борьбе зависит от сплочённости, дружбы и доверия в коллективе. И чем сложнее боевая техника и труднее боевые задачи, тем эти требования и роль отдельного человека становятся более значимыми.

Майор погиб при загадочных обстоятельствах. Подтверждением этого было то, что флагманский штурман и стрелок-радист не произнесли ни единого слова о гибели командира.

Новым командиром нашей группы стал старший сержант Лёша, командир самолёта с хвостовым номером девять. С этим самолётом и его экипажем меня связывали взаимная фронтовая дружба и общие боевые задачи.

4 октября самолёт моих друзей был подбит и не дотянул до аэродрома Сарабуз трёх километров. Стрелок-радист Вася Фёдоров сбил истребитель «Хейнкель-113», но и сам получил более десяти ран. В санчасть его увезли ещё живого. Лёша и Толик были живы.

На место вынужденной посадки «девятки» поехало пять человек. Из Саки выехали на полуторке, по дороге несколько раз приходилось выскакивать из кузова и прятаться в канавах от обнаглевших немецких самолётов. И каждый раз я стрелял из винтовки по этим наглецам с надеждой на успех.

В Сарабуз (военный городок ВВС Черноморского флота) приехали во время бомбёжки, когда первые самолёты уже отбомбились и уходили на бреющем полёте в степь. Одна из многочисленных бомб попала в котёл со щами, убила повара и лишила нас обеда. В первом же магазинчике купили несколько бутылок шампанского и четыре банки крабов.

Не дожидаясь появления новой волны самолётов, быстро помчались по пыльной дороге на своей автомашине к подбитому самолёту. Мы были уже на полпути к цели, когда на высоте 100–150 метров появился «Юнкере». Его стрелки открыли огонь по нашей полуторке, но пыль нас прикрыла от прицельного огня, а затем мы расползлись по придорожным канавам. Второй заход «Юнкерса» я встретил прицельным огнём из винтовки, заряженной патронами от авиационного пулемёта ШКАС. Второй мой выстрел был удачным – трассирующая пуля пробила фюзеляж немца и, изменив направление полёта, вылетела наружу. Удобно устроившись в канаве, волнуясь от неравной борьбы и её скоротечности, на этот раз в патронник я загнал бронебойный патрон. Третьего захода не было.

Прежде чем ехать дальше, кричали и искали лейтенанта, нового особиста (сотрудника особого отдела НКВД), который перед этим оставил в кузове винтовку и вещи, а сам перебежками удалялся в сторону кукурузного поля. Его нашли убитым разрывной пулей рядом с неубранным полем кукурузы.

Доехали до места, где лежал наш самолёт, без дополнительных приключений. Труп особиста в новом, но испачканном кровью обмундировании, резко отличавшемся от нашего пыльного и грязного, отправили на нашей автомашине в Сарабуз. Мы же, оставшиеся живыми и здоровыми, уселись на земле, открыли бутылки и банки, налили шампанское в алюминиевые кружки и выпили за погибших.

Ещё о чём-то поговорили и расслабились. Командир оставил меня на ночь охранять «девятку». Южная тёплая ночь наступила так неожиданно, что я не успел как следует осмотреться и подготовиться к боевому дежурству в окружении зловещей темноты, подступившей со всех сторон к самолёту.

Ожидание наихудшего и внутреннее беспокойство были вызваны свежими рассказами о просочившихся через ишуньские позиции немцах, о десантах со стороны Азовского моря и диверсантах в форме красноармейцев. Кроме того, сведения погибшего лейтенанта о том, что ближайшие деревни заселены немецкими колонистами, а в их домах уже появились боевые группы, не могли не повлиять на моё настроение. Оно определялось как военной обстановкой, сложившейся на полуострове, так и реалиями этой ночи.

Я сознавал своё сложное положение, одиночество и готовился к появлению врагов. Тишину ночи нарушали приближающиеся с севера далёкие разрывы снарядов и отдельные винтовочные выстрелы, слышимые со всех сторон.

Зарядив винтовку, я обошёл несколько раз вокруг самолёта, лежащего на земле среди сухих стеблей кукурузы, сломал или вырвал с корнем те стебли, которые, на мой взгляд, могли скрывать места появления врага. Перенёс в кабину лётчика пулемёт ШКАС, установленный в шаровом узле блистера стрелка-радиста, и с большим трудом перезарядил пулемёт лётчика. Проверил вращение турели пулемёта штурмана и зарядил пулемёт.

Кроме штатного вооружения самолёта и винтовки, у меня были ракетница и граната. Ни тщательное приготовление к ночной обороне, ни лёгкий хмель от выпитого шампанского не могли притупить моих чувств. Бронированное кресло лётчика, в котором я сидел притаившись, и сознание того, что я обладаю солидным вооружением, начали успокаивать и снимать напряжённость. Освещения кабины я не включал, но от приборов и переключателей, размещённых на панелях, кабина была наполнена мягким светом. Этот свет создавал приятный уют, а также позволял без помех наблюдать за окружающей обстановкой. Подбитый самолёт оставался живым существом. Можно было включать гироскопы и слушать их приятное, мелодичное жужжание, отклонять триммеры, закрылки, включать и управлять различными электромоторами, которых было около трёхсот наименований. Аккумуляторы обеспечивали питанием сложный организм самолёта, и он, повинуясь моим желаниям, отзывался, вздрагивал и даже шевелился. Тиканье часов штурмана и лётчика, а также весёлое перемещение секундных стрелок утверждали, что я не одинок.