Война глазами участника Парада Победы. От Крыма до Восточной Пруссии. 1941–1945

Прерывистый, нервный сон рядом с девушкой закончился в час рассвета. Расставались мы с грустью, понимая, что больше встреч не будет и что война определила наши судьбы на долгие годы. И только «командор», обстиранный, чисто выбритый, с наклейкой на носу, всем своим видом выражал удовлетворённость и даже радость.

Наша автомашина, отдохнувшая за ночь, завелась с полуоборота и ринулась, поднимая пыль, навстречу новому дню. Несмотря на тряску, крутые повороты и страшный шум от мотора, я всю дорогу дремал, вспоминал события прошлой ночи и убеждался, что всё было не так, как хотелось, но так, как было нужно. И ещё я убедился, что удача бывает только тогда, когда ты можешь быть самим собой, не маскируясь под другую личность. Лизунов также переживал, и поэтому мне было не столь печально. Его дальнейшие настойчивые попытки вовлечь меня в различные аферы не имели успеха, я постепенно стал его сторониться.

Ближе к вечеру мы были на аэродроме Ново-Царицыно, где три наших самолёта уютно стояли в новых, хорошо укреплённых капонирах. Личный состав размещался в домах, расположенных совсем рядом с взлётной полосой, которые очень удачно маскировали и капониры, и аэродромные службы. Благодаря хорошей маскировке немцы не знали о существовании аэродрома в населённом пункте. Мы спокойно готовили самолёты к полётам и встречали их с боевых вылетов, а также спокойно отдыхали по ночам.

Оставшийся в живых лётный состав изучил на практике наземную и воздушную обстановку на нашем фронте, научился уходить от истребителей, внезапно появляться над целью и летать на малых высотах, маскируясь фоном местности. С каждым удачным вылетом накапливался опыт пилотирования и использования боевых возможностей самолёта. В результате эффективность вылетов увеличилась, а боевые потери уменьшились.

Я проверял перед каждым вылетом радиооборудование, заменял радиолампы, неисправные блоки, а также подвешивал бомбы, маскировал самолёты, дежурил по стоянке и ходил в очередные наряды. Было приятно смотреть, как взлетают самолёты, и ещё приятнее встречать их на земле. Однако сам момент приземления мне не нравился. Как правило, самолёт на большой посадочной скорости касался земли одним колесом, подпрыгивал и стукался другим. Даже на грунтовой посадочной полосе момент посадки сопровождался характерным скрипом и шумом, которые прекращались только после соприкосновения с землёй всеми тремя точками.

Радиооборудование самолётов, которое я проверял и готовил к полётам, работало вполне прилично, за исключением переговорного устройства СПУ-6, на работу которого в полёте сильно влияли помехи от сложного электрооборудования, систем зажигания и плохой металлизации элементов управления самолётом. Я делал всё, что от меня зависело, и так, чтобы не было замечаний лётных экипажей.

В середине октября, в тихий и ещё достаточно теплый день с севера послышался невероятный треск и шум от множества маленьких, совершенно игрушечных самолётиков, летевших на уровне стеблей кукурузы и поэтому долго невидимых. Они появились как саранча, плюхались со всех сторон на аэродром и заруливали самостоятельно в капониры. Эти самолётики типа И-5, Ут-1 и Ут-2 были объединены в штурмовой авиационный полк и в силу своих возможностей выполняли боевые задания по уничтожению противника. (Возможно, это был 11-й ШАП.) Первое время лётчики этого полка из-за отсутствия технического состава сами обслуживали самолёты, были не в меру грязными, уставшими и недовольными.

Механики и мотористы нашего полка помогали им проверять моторы, меняли свечи, чистили пулемёты. Эта помощь не приносила удовлетворения, а вызывала жалость к маленьким самолётикам и к их лётчикам, которые, несмотря на очень большой риск, героически выполняли боевые задания. Количество самолётиков в капонирах уменьшалось с каждым боевым днём.

На крымских перешейках шли упорные оборонительные бои. 26 октября, перегруппировав свои силы и введя в бой резервы, немцы прорвали правое крыло наших оборонительных позиций и начали быстрое продвижение на Джанкой. Не встречая сопротивления, немецкие войска подходили к Симферополю и к Ново-Царицыно.

На аэродроме заканчивался лётный день. Произвёл посадку самолёт 09. Ещё не успели остановиться винты, а наш молодой командир, не в меру возбуждённый, выскочил из люка и стал махать руками, изрыгая энергичные ругательства и посылая проклятия в адрес всех святых и командования. В этот момент он напоминал погибшего майора Помазанова.

Оказалось, что немецкие танки и мотопехота, поднимая дорожную пыль, приближались к нашему аэродрому. Наш командир, старший сержант Лёша, быстро принял решение. Лётному составу разрешался ужин и ночной отдых на стоянках вместе с техниками, чтобы с рассветом взлететь, отбомбиться по ближайшим немцам и перелететь на аэродром Семь Колодцев. Техническому составу вместе со штабными и политработниками было приказано двигаться ускоренным маршем на Карасубазар. Командиру БАО (батальон авиационного обслуживания) поручалась оборона аэродрома до момента взлёта последнего самолёта.

То ли немцы очень хотели спать, то ли у них был плановый субботний отдых, но их передовые подразделения не дошли до нашего аэродрома ни ночью, ни рано утром, когда последний самолёт с грузом бомб уходил на север.

Мы же, не зная распорядка немцев, под предводительством комиссара полка торопливо двигались пешим порядком по каменистой пыльной дороге на Карасубазар. Сначала движение было организованным, затем темп движения стал замедляться, а небольшая колонна стала растягиваться. Начальный темп движения задавал уже немолодой комиссар, его поддерживали ветераны из механиков.

Среди ветеранов выделялся механик по вооружению старший сержант Кравченко, который обладал здоровым оптимизмом и необходимым жизненным опытом, чтобы в критических ситуациях быть решительным и целеустремлённым. Его твёрдый характер и ровное отношение ко всем однополчанам делали его в моих глазах честным и авторитетным. Это мне нравилось, и я старался быть рядом с ним.

Нам предстояло пройти около 30 километров по дороге, по которой передвигались караваны XIII века. На первом же коротком привале выяснилось, что новый замполит не сможет продолжать марш в нашей колонне из-за полной непригодности ног и сапог. Я же потуже перемотал портянки, вспоминая добрым словом своих командиров по училищу, натянул яловые сапоги и двинулся дальше, навстречу заре и подальше от немцев.

Когда вдоль дороги стали различаться кипарисы и тополя, начал накрапывать приятный, освежающий дождик, который ускорил движение и даже несколько снял усталость. На окраине Карасубазара нас поджидала грузовая автомашина БАО, на которой привезли горячий завтрак и сухой паёк на целые сутки вперёд. Проворные официантки нас быстро накормили и напутствовали озорными словами:

– Ждите нас, мальчики, в Керчи, купаться будем вместе.

Но пока нам была нужна Феодосия. По дороге на Феодосию довольно часто ехали автомашины с какими-то штабами и тыловыми командами. Некоторые машины, потеряв покрышки, ехали на дисках, создавая шум и вызывая удивление. На одной из таких автомашин мы, три сержанта, без особых приключений добрались до приморского города, в котором я бывал несколько раз до войны.

Город по кривым наклонным улицам спускался к тихому, серому морю. Однообразные одноэтажные дома выглядели серыми и грязными. Окна были закрыты ставнями. По мощённым булыжником улицам суетливо двигались прохожие. Они волокли, тащили, катили и перевозили на тележках мешки, ящики, бочки и другие упаковки, содержащие продукты и промтовары. Горожане выглядели сосредоточенными и не в меру озабоченными. Видимо, их удручали те дела, которыми они занимались, их не совсем приветливые взгляды как бы говорили: «Смотрите, или можете не замечать, но во всём этом вы виноваты сами. Свой долг каждый должен выполнять до конца».

Слухи значительно опережали события. Войска отступали под натиском немцев поспешно и неорганизованно. А стихия наживы уже захватила городское население, которое, заботясь о своём дальнейшем существовании, тащило по домам всё, что было в обширных портовых пакгаузах, складах и в магазинах. Растаскивали склады и магазины без сутолоки, даже как-то организованно. На улицах валялись мешки с пшеницей, горохом, мукой, овсом, макаронами и крупами. По водосточным канавкам текло вино из разбитых бочек. Всюду были видны следы позорного обогащения и безразличия к судьбе приморского города. Каждый думал о себе и поступал как все.

Ветра не было. Звуки приглушались низкой облачностью. Запахи были устойчивыми и сопровождали нас вниз, по улицам – к приморскому парку. Пахло вином, копчёной рыбой, мукой, морем и соляркой от стоящих у причалов судов. Согнувшись под тяжестью ноши, устало поднимались в гору пожилые женщины, а мужчины занимались перевозками с использованием тележек и тачек. У некоторых домов останавливались и разгружались автомашины. Город жил особой прифронтовой жизнью.

В поисках попутного транспорта мы обошли многие кварталы города и оказались на железнодорожном вокзале. Здесь было тихо: на путях – ни вагонов, ни паровозов. Буфеты и ларьки закрыты. Служащих железной дороги нигде не видно. Запомнились остеклённые ларьки, витрины которых были заполнены банками крабов, бутылками шампанского, папиросными коробками и другой мелочью.

Мы сидели на удобной вокзальной скамейке, не зная, что предпринять дальше. К нам подошёл железнодорожник и попросил прикурить. Он подсказал, что скоро на Владиславовку пойдёт последний паровоз, который сейчас стоит у водокачки. Принято единодушное решение – ехать на этом паровозе. Ехали мы в тендере, усевшись на мешки с углём. Уже вечером, уставшие и грязные, но очень довольные, мы сидели в столовой и знакомились с грустными новостями.

На аэродроме Семь Колодцев, куда мы добрались с таким трудом, чтобы улететь на «большую землю», скопилась почти вся фронтовая авиация. Из-за нехватки боекомплектов и бензозаправщиков наши «сотки» стояли в капонирах. Техническая столовая находилась в пяти километрах от наших стоянок и плохо справлялась со своими прямыми обязанностями. Ужин заканчивался поздно вечером, когда наступала полная темнота. Шли ночные дожди.

Для своевременной подготовки самолётов к полётам в тех сложных условиях приходилось совмещать обед и ужин. Поэтому мы были вынуждены ездить по вечерам в столовую на нашем ПАРМе, смонтированном на шасси ЗИС-5.

Однажды, возвращаясь по скользкой грязной дороге с ужина, мы встретили небольшую колонну танков, которая оттеснила нашу автомашину с накатанной колеи в глубокий кювет. В результате чего мастерская резко перевернулась. Те, кто находился внутри мастерской, оказались придавленными тяжёлым оборудованием. Наиболее опасными предметами были: токарный станок, верстак, кислородные и ацетиленовые баллоны. Раздались дикие крики и стоны. Танкисты остановились и стали помогать пострадавшим. В кромешной темноте трудно понять, кого куда вытаскивать. Только чёткие команды начальника ПАРМа и его находчивость позволили разобраться в куче раненых. Многие из них были отправлены в санчасть на автомашине.

Я же в течение этих неприятных минут сидел в небольшой яме, наглухо придавленный кузовом мастерской, слушал крики и стоны моих товарищей и тихо ждал своей очереди. В эту яму меня направила неведомая сила в тот момент, когда машина только начала переворачиваться, а я с подножки отскакивал подальше от опасности.

Прыгнув в темноту, я проскользил по крутым откосам счастливой для меня ямы и оказался плотно прикрытым кузовом. Винтовка, с которой в то время я не расставался, была сломана, а её погнутый ствол упирался в обшивку кузова. Я был невредим и терпеливо ждал. Один из танков натянул трос и аккуратно поставил ПАРМ на все четыре колеса. Я вылез из ямы, присоединился к другим здоровым товарищам, и мы пошли к самолётам по грязной, избитой танками дороге.

На следующий день обещанный командованием самолёт ТБ-3 за нами так и не прилетел. Кажется, он был сбит ещё на «большой земле». Тогда была дана команда: добираться до станицы Абинская своими средствами и силами. Силы у нас ещё были, но средств не было.

Немцы приближались. 1 ноября был взят Симферополь, 3 ноября – Феодосия, 4 ноября бои начались на ак-монайских позициях. Войска, оборонявшие Крым, были измотаны непрерывными боями, не пополнялись резервами, управление войсками было нарушено. Ко всему прочему моральный дух 51-й армии был настолько низок, что местные красноармейцы были готовы разойтись по своим домам. Некоторые так и делали.

Мы, трое авиационных механиков, готовились к отступлению: собрали и сожгли все чемоданы и парашютные сумки, в которых находились личные вещи погибших лётчиков и техников; подобрали по вкусу новое обмундирование (я почему-то заменил тёплый хороший комбинезон на демисезонный); прихватили с собой бортпайки и небольшой бочонок с коньяком, который нашли среди вещей погибших лётчиков. Коньяк был отличным, и мы даже решили его сохранить до первой большой победы. Однако обстановка на пути в Керчь была настолько сложной, что нам пришлось его обменять на места в грузовой автомашине ГАЗ. Этот бочонок позволил нам достаточно быстро добраться до Керчи.

6 ноября 1941 года мы проснулись в небольшом опрятном домике местного жителя, который нас довёз до Керчи на автомашине без покрышек. Утро было тихое и приятное. Хозяин был доволен отсутствием стрельбы и перспективой остаться в своём доме, воображая, что война для него закончилась. Мы же немецкой пропаганде не поддались и неспешно двинулись к переправе. Оказалось, что переправы, как мы её представляли, в виде постоянно курсирующих паромов или больших барж, не было. Были маленькие катера, маленькие баржи, которые как-то и кем-то загружались, отплывали от берега и попадали под атаки немецких самолётов. Только за редким исключением некоторые из них благополучно доплывали до узкой песчаной косы с названием Чушка или до нашего берега. Хотя на обоих берегах стояли зенитные батареи, но их огонь не причинял особых неприятностей немецкой авиации. А наши истребители, в основном это были самолёты И-153, были не способны эффективно прикрыть переправу от самолётов противника.

Вдоволь насмотревшись на условия переправы и убедившись, что попасть на передовую значительно проще, чем на противоположный берег, мы отправились в сторону от порта, ближе к горе Митридат. Здесь нам повезло. Появились тучи, начался мелкий дождик, море накрыл туман. Немецкие самолёты больше не летали. Мы сидели на берегу и соображали, что нам делать дальше. Неожиданно прямо перед нами появился катер с блестящей медной трубой и военно-морским флагом. С катера сошли двое в телогрейках, а мы попросили моряков переправить «авиацию» на «большую землю».

Нас пригласили на катер, и он, стуча дизелем, не спеша отошёл от берега. В маленькой каюте нас угостили чаем, сухарями, галетами и сахаром. Высадились на пустынном берегу в густом тумане при сильном дожде. Приморскую Тамань нашли по лаю собак. Приветливая хозяйка дома, у которой мы попросились переночевать, поджарила колбасу с яйцами, достала из погреба молока и поставила на стол молодое вино. От вина и плохого настроения меня так сильно развезло, что это событие запомнилось на всю жизнь.

Расставание с Крымом было хотя и временным, но трагичным как из-за больших потерь, так и из-за той фатальной неорганизованности и неразберихи, которые будут преследовать меня до ноября 1942 года.

До свидания, Крым, до скорой встречи!

Теперь некоторые итоги пребывания на Крымском фронте.

Примерно через год, уже на Кавказе, я узнал, что за получение по подложным документам вещевого и продуктового довольствия и совершение других афер Лизунов был судим военным трибуналом. Об этом сообщалось в приказе командующего 4-й воздушной армией генерала К.А. Вершинина.

Моим другом в Крыму был самолёт Пе-2 «сотка» 22-й серии производства Казанского завода, с хвостовым номером 09 и боевым экипажем: командир – Лёша, штурман – Толик, стрелок-радист – Вася. Я готовил это оружие фронтовых друзей к боевым вылетам, охранял при вынужденной посадке самолёт, ремонтировал его после воздушного боя и встречал после каждого полёта.

После войны названия памятных для меня населённых пунктов поменялись: Сарабуз именуется Гвардейское, Ново-Царицыно – Советский, Карасубазар – Белогорск, Семь Колодцев – Ленино.

Все изложенные события и эпизоды – реальные, однако некоторые фамилии и имена могут быть искажены из-за давности времени.

Переправа

В этот день погода была тёплой, хотя и пасмурной. Над морем сгущалась дымка, а сплошная облачность постепенно прижималась к земле. Собирался вечерний дождик. Тяжёлый и безрезультатный для нас день подходил к своему концу.

Одиночный немецкий бомбардировщик Me-110 вынырнул неожиданно из облаков и сбросил серию из шести бомб на наше расположение. Было полное впечатление, что они, падая с ускорением и характерным свистом, летят прямо на нас. Однако их разрывы разбросали прибрежные мелкие камни не ближе семидесяти метров от места, где мы залегли.

Возможно, экипаж бомбардировщика либо очень боялся зенитного огня, либо у него была иная причина, которая вынудила сбросить бомбы, не долетая до вероятной цели – Керченского порта. Немецкий самолёт сделал крутой разворот и со снижением ушёл в сторону моря.

Зенитного огня с берега не было. Большинство наших зенитных батарей было отправлено на передовую для борьбы с танками 11-й армии генерала Манштейна, уже подходившими к городу, а на оставшихся батареях был израсходован весь боекомплект.

В этот момент на пустынном берегу нас было трое: все сержанты – механики 507-го авиационного полка пикирующих бомбардировщиков, прилетевших в Крым 26 сентября в составе полка из десяти самолётов. Через неделю боевой работы полка исправными осталось только два самолёта. Нас троих объединяла недолгая совместная фронтовая работа, полное взаимное доверие и дружба, горечь гибели товарищей и потерь самолётов, поспешное отступление.

Сегодня, 6 ноября 1941 года, с самого утра мы искали многообещающую переправу, которая позволила бы перебраться на Кубань и выполнить приказ – явиться на аэродром в станице Абинской. Действующей реальной переправы мы не обнаружили. Если она и существовала, то несколькими днями раньше, плохо организованная, слабо защищённая от налётов немецких самолётов и не обеспеченная необходимыми плавсредствами.

Некоторые подробности напряжённой обстановки на этой переправе я узнал значительно позже от начальника радиопеленгатора А.Ф. Ширяева и начальника приводной радиостанции РАФ, фамилию которого, к сожалению, не запомнил. Если первый составлял списки очерёдности погрузки автомашин и другой техники на баржи по указанию старшего командира на переправе и смог за рулём автомашины вместе с подчинёнными переправиться на косу Чушка, то второй был вынужден утопить в водах Азовского моря в районе Мамы-Русской новую радиостанцию вместе с набором очень модных пластинок.

У нас же после долгих поисков переправы складывалось впечатление, что таковой уже не существовало, а те, кто продолжал защищать полуостров, должны были на нём и остаться.