Война глазами участника Парада Победы. От Крыма до Восточной Пруссии. 1941–1945

На улицах города было спокойно, хотя порт и Керченский пролив непрерывно контролировались немецкой авиацией и периодически подвергались бомбёжкам. Население занималось своими делами, мародёрства, какое мы наблюдали в Феодосии, в Керчи не было. На наши наивные вопросы: где, как и когда можно переправиться через пролив на кубанскую землю, случайные прохожие, в том числе и военные, отвечали как-то неуверенно и двусмысленно.

Один лейтенант сказал более откровенно и достаточно ясно:

– Если хотите попасть на передовую – ищите переправу или заградительные отряды. Это одно и то же. А те, кому нужно было переправиться на Большую землю, – уже там. Остальные – за той горой. – Он показал на гору Митридат.

После этого разговора стало ясно, что наши документы были пригодны только для зачисления нас в стрелковый взвод или роту, которые формировались прямо на берегу.

И ещё было ясно, что как в военном, так и в идеологическом понятиях Крым был уже сдан нашему противнику. Отсутствие организованной переправы, кроме всего очевидного, не позволило многим беженцам из южных районов Украины продолжить свой путь на восток. Этим воспользовались фашисты, и не без помощи местного населения организовали расстрелы многих беженцев в Багеровском противотанковом рву. Всего там было расстреляно активистов, евреев и коммунистов около семи тысяч человек. Но это было уже позже.

Мы же сидели на пустынном берегу и обдумывали наиболее оптимальные решения по преодолению пролива. Самыми благоприятными условиями для нас были: наша молодость, тёплая вода, сгущающийся туман, небольшой ветерок и ширина пролива – менее трёх километров. Несмотря на некоторые трудности, была одобрена идея по сборке из подручных средств деревянного плота, обязательно с парусом и вёслами. Нам казалось, что если плот будет спущен на воду севернее Керчи, то успех будет гарантирован.

Это решение получило полное одобрение.

Море было в дымке. С юга надвигался туман, который был явным предвестником дождя. Маленькие волны с шёпотом накатывались на берег и бесшумно возвращались в свою стихию. Туман быстро сгущался и приглушал звуки близкой войны, доносящиеся с запада.

Только мы собрались покинуть берег Чёрного моря, чтобы пойти к берегу Азовского, как тишину нарушил неторопливый рокот дизельного, малооборотного двигателя. Туман уже накрыл берег, а прямо из тумана, рядом с нами, уткнулся в берег тупым носом катер с военно-морским флагом. С катера как-то поспешно спрыгнули два худощавых человека в телогрейках, кирзовых сапогах и в кепках. За спиной у каждого был солдатский вещевой мешок. Они быстро прошли береговую полосу и скрылись в туманной мгле. Кто были эти люди? Зачем они высадились на пустынном берегу? Для нас это осталось тайной.

С катера послышался спокойный голос командира:

– Как дела, авиация? У вас что, разбор полётов?

Мы ответили, что у нас проблема с переправой на кубанскую землю и что, возможно, скоро здесь будут немцы. Захарыч, так величали командира катера, деловито пригласил нас на свой корабль и просил по возможности не пачкать его своими сапогами.

На катере была чистота, блеск и полный порядок. Все медные детали были надраены, надстройки, выкрашенные в чёрный цвет, блестели. Правый борт катера украшала больших размеров рында. Возможно, это был адмиральский разъездной катер времён японской войны, сохранившийся в хорошем состоянии, а сейчас выполняющий важную морскую работу.

В маленькой каюте рядом с машинным отделением было тепло и пахло перегретой соляркой. Прозвучала команда:

– Всем на корму!

Катер без лишнего напряжения, легко, приятно тарахтя дизелем, отошёл от берега. Уже через несколько десятков метров он буквально нырнул под тёплый сильный дождь.

Команда катера состояла из трёх достаточно пожилых по нашим меркам человек, одетых в бушлаты без знаков различия, но с начищенными пуговицами. Моряки, возможно из уважения к авиации, встретили нас очень гостеприимно – угостили горячим чаем с сахаром, сухарями и галетами. То, что мы принадлежали к уважаемому роду войск, подтверждала наша одежда и некоторые авиационные атрибуты. Так, у Петра Кравченко была авиационная фуражка с крабом и крылышками, а на командирском ремне висела кобура с парабеллумом. У Ивана поверх воротника габардиновой гимнастёрки выступал ворот лётного свитера, скрывающего знаки различия (два треугольника). На мне был демисезонный лётный комбинезон, тёмно-синяя пилотка, курсантский ремень со звездой, яловые сапоги и планшетка без карт. В планшетке были документы, бритва и тетрадка с фронтовыми записями.

Появление катера в нужном месте и в нужное для нас время, а также поразительное сходство Захарыча с тем машинистом, который вывез нас из Феодосии на последнем паровозе из-под носа фашистов, невольно пробуждали сокровенные мысли об ангеле-спасителе. Этому можно было только удивляться и радоваться. Такое настроение у нас сохранилось на долгое время. Утвердилась прочная вера в успех и взаимную выручку.

Тем временем катер, на котором было по-домашнему уютно и ласково, во мгле и уже под проливным дождём плыл к неведомым берегам. К нашему удивлению, Захарыч выдал странную команду:

– Заглушить двигатель, всем слушать! Должен сработать слуховой компас.

И тогда все услышали обычный собачий лай, который доносился прямо по курсу движения катера. Захарыч сказал:

– Это Тамань. Приготовиться к швартовке и высадке!

Уже в полной темноте, по лужам и грязи, вдоль высокого дощатого забора, мы подошли к первому дому, попавшемуся на нашем пути, и постучались. Открыла нам средних лет казачка, которая согласилась приютить на ночь совершенно мокрых трёх сержантов. Она оказалась гостеприимной и очень заботливой хозяйкой. Быстро накрыла стол, который ломился от изобилия вкусных, добротных продуктов: была яичница, молоко, колбаса, виноград, молодое вино и прочее.

На радостях мы много съели и выпили. Подробности того застолья не сохранились в моей памяти, но разумные и очень конкретные выводы из анализа случившегося запомнились навсегда. Неразумное потребление молодого вина, к большому стыду, привело к солидному опьянению и болезненному состоянию. Кружилась голова, была нарушена координация движений, желудок не выдерживал разнообразия несовместимой пищи. После того как, уже утром, отмыл от скверны свой новый комбинезон и извинился перед хозяйкой, я дал себе зарок – знать всему меру и думать о тех последствиях, которые бывают после чего-то неразумного. Мои товарищи также привели себя в порядок и были в хорошем настроении.

Повезло нам и на этот раз – по грязной дороге, достаточно комфортно, на телеге, доехали до станицы Гастогаевской. Спасибо за это вознице и его двум лошадкам. На окраине большой станицы я встретил бывших курсантов 3-й роты нашего московского училища, которые теперь обслуживали радиостанцию РАТ. После приятной встречи и разговоров мы хорошо устроились в одной из автомашин радиостанции и без особых происшествий доехали до конечного пункта нашего отступления.

В станице Абинской несколько ночей спали в местном кинотеатре после окончания сеансов на стульях, а затем перебазировались на аэродром в станице Крымской.

Приближалась очень холодная зима и жестокие кровопролитные бои на южном фронте.

Крым. Начало 1942 года

Заканчивался первый, самый тяжёлый военный 1941 год. После успехов под Москвой новый 1942 год был полон ожиданий. Ожидали многое. Но только не тяжесть поражения, больших потерь и той неразберихи, которая ослабила усилия войск по обороне страны. Для победных боёв ещё не хватало опыта, сил и средств, так необходимых для успешного противодействия сильному и беспощадному противнику. Однако опыт появлялся, появлялась та ненависть, без которой невозможна наша военная победа. Ненависть к врагу в некоторой степени компенсировала наши слабости, в том числе и недостатки вооружения.

507-й ближнебомбардировочный авиационный полк, в котором я числился радиомехаником, ещё существовал и выполнял боевые задачи. На аэродроме станицы Крымской в капонирах стояли две исправные «пешки» (самолёты Пе-2), командовал остатками полка по-прежнему сержант Лёша. Управление полком отсутствовало, но мы продолжали воевать.

Перед Новым годом получили зимнее, сравнительно новое обмундирование, а я расстался со своим демисезонным комбинезоном, наполненным беспокойными существами, бороться с которыми было довольно сложно. Забавным было то, что вместо обычных шапок-ушанок мы получили кубанки и превратились сразу в казаков. Сочетание кубанок с нашим разнотипным авиационным обмундированием было настолько необычным, что острых и злых высказываний по этому поводу хватило до полного их износа.

Новый год встречали на нарах, застланных соломой и покрытых самолётным чехлом, в маленькой мазанке, которая стояла в ряду обычных домов на прямой длинной улице, примыкающей к аэродрому.

В тот день в обязанности дневального, кроме обычных задач и сжигания тары из-под бомб в железной бочке, вменялась дополнительная задача: разливать из бочонка, с учётом потребности, добротное кубанское пиво. Всё шло нормально. Наш коллектив уже был проверен армейской службой, тяжестями отступления и тем доверием, без которого нельзя готовить сложную технику к бою.

Кроме подготовки самолётов к полётам, мы ходили в гарнизонный караул, внутренний наряд, посещали баню и кинотеатр. В нелётную погоду или в свободное время между нарядами ходили в центр станицы. Там иногда покупали хорошее крепленое вино, но чаще заходили в закусочную, где с удовольствием ели вкусные блинчики с вареньем.

В грустные минуты около костра или печки пели украинские и русские песни, а также слушали рассказы и байки бывалых авиаторов и асов житейских реальностей.

Когда ночи стали холодными, у меня прибавилось работы. На одном самолёте при предполётной подготовке я обнаружил, что радиостанция РСБ-Збис неисправна. После поиска причин неисправности было обнаружено следующее: нет высокого напряжения, умформер РУК-300 не работает, сгорел предохранитель. Причиной отказа радиостанции оказался маленький полевой мышонок, забравшийся погреться в умформер между ротором и статором. Пришлось выполнять целую серию мероприятий по защите самолётов от полевых мышей.

А в это время 11-я немецкая армия под командованием грозного и опытного Манштейна завязла в боях под Севастополем. Создалась благоприятная обстановка для высадки большого десанта в Крыму. 26 декабря 1941 года подразделения моряков высадились на Керченском полуострове. Под Новый год завершилась самая крупная десантная операция. Был полностью освобождён Керченский полуостров, города Феодосия и Керчь. Командир румынского корпуса, оборонявшего побережье, был предан суду за плохое управление войсками и позорное поражение. Однако наше командование не смогло своевременно оценить реальную обстановку и воспользоваться успехами, которые были достигнуты на первом этапе операции. В результате непонятной медлительности в первые дни января противник перехватил инициативу и не позволил 51, 47 и 44-й армиям развить успех. Немцы в сложных условиях холодной зимы смогли организовать оборону на Ак-Монайском перешейке и основательно закрепиться.

Начались упорные, жестокие бои по прорыву обороны противника. Для оказания помощи нашим войскам в Крым направлялись все наличные резервы Кавказского фронта. В их числе была 151-я отдельная разведывательная авиационная эскадрилья, в составе двенадцати самолётов скоростных бомбардировщиков типа СБ. Не помню кем и как, но я был назначен в эту эскадрилью радиомехаником вместо пропавшего при таинственных обстоятельствах воентехника второго ранга, который был отравлен ещё в Иране каким-то газом. Как рассказывал радиомеханик Ченчирашвили, техник получил блестящий кувшин с заворачивающейся пробкой от красавицы персиянки, возможно содержащий этот газ. Как это было на самом деле, мне неизвестно.

Кроме меня, для пополнения эскадрильи, прилетевшей из Ирана, с нашего аэродрома направлялось ещё несколько человек. После обеда, получив сухой паёк, мы на полуторке, в пургу и мороз, выехали на Темрюк. Засветло проехали покрытую снегом станицу Гастогаевскую. По дороге изредка попадались встречные автомашины и отдельные колонны раненых, которые шли в сопровождении нескольких автоматчиков. Лица этих людей, обожжённые южным солнцем и заросшие чёрной щетиной, выглядели однообразно, руки, преимущественно левые, перевязаны бинтами. Весь их вид и сама колонна подчёркивали безразличие и обречённость.

Снегопад прекратился. Темрюк проезжали уже в темноте при бледно-розовом свете немецких осветительных бомб и грохоте зениток. Въезжали в Крым при температуре —20 °C по толстому льду большой колонной автомашин, прошедших досмотр на пропускном пункте косы Чушка. Немцы переправу не бомбили – они не верили в крепость льда, а войска переправлялись только ночью.

В кузове автомашины я сидел, прижатый бочкой с бензином, на чём-то мягком. К концу пути это что-то мягкое пропиталось бензином, который начал проникать через бельё на голое тело. Более часа я не обращал особого внимания на это, но потом начали сказываться последствия бензинового компресса. Кожу разъело, началась жгучая боль, которая усиливалась при малейшем движении, и казалось, что избавиться от этой боли было невозможно. Однако после медицинской процедуры всё закончилось благополучно.

В первые дни пребывания в Крыму запомнилось холодное туманное утро, затерявшееся в этом тумане станционное каменное здание, заполненное до отказа шумом и привычным запахом людей в технических куртках, бушлатах и телогрейках, а ещё сырым, холодным паром.

Официантки, похожие на зимних рыночных торговок, разносили по длинным столам сухари, сахар и густой гороховый суп-концентрат. Эта столовая обслуживала технический состав аэродромов, на которые поспешно прибывали авиационные подразделения и части. Ближайшим таким и самым большим был аэродром Багеровский. Хорошо, что в этой столовой вскоре был установлен должный порядок, а наша отдельная эскадрилья стала питаться в своей столовой, рядом со стоянками самолётов на осоавиахимовском аэродроме Керчи.

Усилиями нашего командира майора Кулиша, хорошего организатора и руководителя боевой и хозяйственной деятельности эскадрильи, удалось обеспечить питание личного состава, близкое к установленным нормам для авиации. Для этого потребовалось организовать охоту на зайцев, лов селёдки, поиск трофейных складов и запасов, оставленных нашими войсками в ноябре 1941 года.

Обеспечение войск в Крыму в течение всей операции было плохим, являлось результатом неумелого руководства войсками, а не только господства немецкой авиации и удалённости основных морских портов (Новороссийск, Туапсе).

Мне было разрешено жить в частном доме посёлка Катерлез, рядом с аэродромом, на котором стояли наши самолёты. Хозяева дома, уже пожилые люди, имели корову, запасы картошки, кукурузы и зерна. Приняли они меня хорошо, дали что-то для постели, подкармливали молоком, мамалыгой и проявляли другую заботу. Вечерами наперебой рассказывали, со свойственной только старикам поспешностью и подробностями, с какой жадностью и нахальством проводили обыски румынские солдаты, как они забирали ножи и вилки, искали и отбирали пуховые подушки и совершали другие пакости. С какой-то настороженностью сообщали о расстрелах в Багеровском противотанковом рву и с восторгом вспоминали появление в их огороде трёх моряков, с головы до ног обвешанных оружием.

Хотя немцы и румыны укрепили побережье дотами и постоянно патрулировали берег, десант со стороны Мамы-Русской для них был полной неожиданностью, и это позволило нашим морякам успешно завершить захват побережья. К тому времени, когда я смог осмотреть места боёв, большинство трупов было уже убрано, но под снегом, особенно в низких местах и камышах, виднелись одетые в серое, с тёмными лицами, убитые румыны и немцы. Всюду валялось много различного оружия и боеприпасов. Было ясно, что противник пытался организовать оборону, но затем был вынужден поспешно отступить. Прежде всего, он боялся возможного окружения.

Впечатляюще выглядели большие, на конной тяге, с огромными колёсами и узкими железными ободьями, возможно, румынские пушки, очень похожие на орудия XIX века. Они застряли посреди улицы, окружённые зарядными ящиками и штабелями снарядов. Снаряды валялись по всей улице, и ребята бесстрашно катались на них с обледеневших горок. Здесь же, в снегу, лежали сильные породистые лошади, которые в спешке отступления не смогли протащить в гору по грязи тяжёлые пушки. На второй день после прибытия на одном из снарядов как-то случайно подорвался военный интендант.

Из-за большого желания пострелять по немецким самолётам меня больше всего интересовали зенитные пушки и спаренные эрликоновские установки. Их было много, но, к сожалению, все они были без прицелов и замков. Немецкие бомбардировщики несколько раз в день пролетали на малых высотах над аэродромом, а две зенитные батареи, защищавшие наши самолёты, стреляли не всегда удачно.

Бомбардировщики нашей эскадрильи СБ из-за малой скорости полёта и недостаточно эффективного вооружения, а также отсутствия опыта боевых полётов экипажей несли потери. Лётчикам приходилось вылетать на задания рискуя, а иногда жертвуя жизнями экипажей, в надежде на благоприятную случайность. В интересах подготовки очередного наступления с целью прорыва ак-монайских позиций противника эскадрилье поручались сложные и ответственные задания по разведке, которые она выполняла с большими потерями. В это время командир эскадрильи своим личным примером учил лётчиков лётному мастерству, выдержке и смелости. Возвращение самолёта с задания по фотографированию немецких позиций ожидалось всегда с нетерпением и надеждой. Переживали все члены лётного экипажа. Штурманы были вынуждены наблюдать разрывы зенитных снарядов по курсу полёта и ждать, когда артиллеристы противника уменьшат упреждение, также безропотно ожидать атак немецких истребителей с задней полусферы. Стрелки-радисты были не лишены тяжёлых переживаний. Прилетая на аэродром, они забывали разряжать пулемёт, не выключали радиостанцию, не убирали выпускную антенну. Лётные экипажи успокаивались и приходили в себя, только оказавшись на твёрдой земле аэродрома.