Аденома простаты

– Наверное, потому что Александр Сергеевич здесь впервые увидел Наталью Николаевну. Ты помнишь? Я знаю – век уж мой измерен. Но чтоб продлилась жизнь моя, я утром должен быть уверен, что с вами днем увижусь я, – ответил Борис, целуя девушку в целомудренную щеку. – А все-таки?

– Не знаю. Так, наверное, захотелось хозяевам. Они, может, тоже стихи пишут про любовь.

– А ты поэт?

– Писал когда-то в юности, как, впрочем, все нормальные люди.

– Прочитай.

– Я трясусь по бездорожью между правдою и ложью. Больше не помню.

Действительно, а почему «Пушкин»? Ресторан был одним из самых дорогих в Прикамске. Хотя располагался в Индустриальном районе, далеко не самом центральном. Ранее здесь процветала, а потом напрочь загнулась деревня Балатово. Затем китайцы, когда дружба между Советским Союзом и Китаем была на самом высоком уровне, в конце 50-х годов прошлого века застроили ее однотипными пятиэтажками, серыми и безликими. Дома эти были предназначены для работников возводимого за городом нефтеперерабатывающего комбината.

Менялись времена, менялись правительства, останавливались заводы и фабрики, летели в тартарары банки, закрывались на клюшку государственные учреждения, а нефтепереработка работала, пыхтя пламенными трубами, как ни в чем не бывало, превращая тягучее черное золото в бензин и мазут.

Поэтому собирались здесь в основном, как сейчас говорят, топ-менеджеры этого промышленного гиганта со своими женами, но чаще всего – с молодыми любовницами. Кто просто ужинал, кто вопросы решал, кто отдыхал.

О Пушкине в «Пушкине» напоминали лишь облезлый бюст курчавого поэта в зеркальном вестибюле со сталинской лепниной у потолка да жалкое подобие обмотанного цепью златого дуба с русалкой и с котом ученым на ветвях, что красовался в ресторанном зале.

Хотя первоначально задумывался «Пушкин» как место встреч городской артистической и литературной богемы далеко не самого литературного и уж далеко не самого артистического в стране города Прикамска.

Поначалу так оно и было. Но быстро закончилось: у бедных поэтов с их никому не нужными стихами не то что не было денег на этот дорогой кабак, но даже на бутылку водки часто не хватало, чтоб распить ее в зассанной подворотне. Да и не слушал никто их «поэзу на поверхности выбритого лобка, чтоб старый срач по частям собирать».

«Брр», – поморщился Борис, вспомнив эти стихи, если их так можно было назвать, одного из модных прикамских поэтов на городском саммите культуры и бизнеса, куда был приглашен.

У рояля певец, одетый во фрак, исполнял арию Евгения Онегина из одноименной оперы Чайковского. В роли Татьяны, похоже, выступала сухая как вобла концертмейстерша, дама высокомерно-преклонного возраста.

– Супру-жество нам бу-дет мукой, – соловьем заливался баритон, обращая свой взор к любимой пушкинской героине, сидевшей за роялем, – я, ско-лько ни лю-бил бы вас, привыкнув, разлю-блю тот-час.

«Попал в точку. Я бы тоже разлюбил этот синий чулок, точнее, не полюбил бы никогда», – подумал про себя Гордеев, глядя на музыкальный дуэт.

Но оперного певца мало кто слушал из посетителей ресторана. Великий Чайковский, к счастью, не кабацкий композитор.

– Что будем пить и есть? Вино? – спросил Аглаю Борис, разглядывая меню.

– Не знаю. Я вообще-то вино не очень. Я более крепкие напитки предпочитаю. Можно водку, можно коньяк. Немного только.

– Хорошо, – согласился ее ухажер.

– А то, может, пойдем отсюда. Мама столько вкусностей привезла из дома, даже твое любимое вишневое варенье. Мне здесь как-то некомфортно. Я же дура деревенская, как ты говоришь, Дунька с Бахаревки. У нас в деревне начи-на-лся сено-кос, приехали студен-ты к нам в кол-хоз. И дорого здесь, наверное.

– Перестань, друг мой, не думай об этом. Любезный, – по-купечески небрежно подозвал Борис официанта. – Вот это, вот это, – вальяжно ткнул он пальцем в прейскурант, – и вот это. Пока всё. Так что давай, братец, пошустрее.

– Одну минуту, – расшаркался халдей.

В ожидании заказа Аглая и Борис рассматривали ресторанный зал. Публика была разношерстной, но бросалось в глаза, что почти все женщины были одеты в самое лучшее, будто пришли на концерт Стаса Михайлова.

И тут их внимание привлекли две сверкающие побрякушками, словно люстры в прикамском оперном театре, имени Чайковского, кстати, женщины за соседним столиком. К ним пытался подгрести один подвыпивший задрот, то ли на танец хотел позвать, хотя под классическую арию не шибко-то растанцуешься, то ли просто познакомиться. На что одна из «люстр» ответила коротко и ясно:

– Отвали, слышь? Не видишь, что здесь бизнес-леди базарят. Брызни отсюда.

Незадачливого незнакомца будто ветром сдуло.

– О времена, о нравы, – пушкинскими словами тихо отреагировал на эту сцену Борис. – С то-ско-ю я гляжу на на-ше по-ко-ленье…

– Ужас, – согласилась Аглая.

Им обоим было смешно.

– Ты посиди пока, я в туалет, – сказал Борис, вставая.

– Я с тобой.

– Ты с ума сошла? Я один справлюсь. Тебе нельзя поднимать тяжести, – сострил он.

– Мне кажется, что они все на меня смотрят. Я стесняюсь, – оглянулась по сторонам девушка.

– Они смотрят на тебя по другой причине: ты очень красивая.

– Да ну тебя, – улыбнулась Аглая.

Но между тем было видно, что ей очень приятно было это не только слышать, но и осознавать.

А оперный баритон запел новый романс на стихи Пушкина:

– Я вас лю-бил, лю-бовь еще, быть мо-жет, в душе моей уга-сла не сов-сем…

– Вот и у меня любовь к тебе никогда не угаснет, – Борис нежно посмотрел на Аглаю. – Во всяком случае, я хочу этого.

– Я тоже этого хочу.

У нее от этих слов на глазах появились слезы…

Официант в длинном переднике, расставив на их столе заказанные угощенья, тем временем разлил по глубоким бокалам дорогой коньяк.

Картина третья

Рыбаки ловили рыбу

Об их романе никто не знал. Кроме, разумеется, Глеба. Но ему это положено было знать по роду своей деятельности: он знал всё про всех.

Домой к себе Аглая приглашала редко, только тогда, когда уезжала соседка. Она не хотела, чтобы кто-то видел Бориса, а потом задавал глупые и ненужные вопросы. Он, естественно, тоже позвать домой ее не мог.

Встречались они в основном у знакомых и друзей, которые предоставляли им свои апартаменты на несколько часов. Иногда ходили в сауну. Иногда уезжали на машине куда-нибудь в лес. А иногда проводили время в гостиницах, когда Борис типа уезжал на рыбалку. Во всяком случае, так он говорил жене. Та простодушно верила и в эти рыбацкие сказки, и в командировки, и в поздние его приходы, связанные с якобы ненормированным рабочим днем, и в деловые вечерние встречи. Правда, она ему однажды сказала, не забыл ли он, что у него есть дом, жена и дочь. Соответственно, есть и обязанности.

Пару раз и всё знающий Глеб давал ключи Борису от своей дачи. Дача находилась недалеко от Прикамска, минут сорок езды по трассе в сторону Екатера. Правда, его жена потом это дело разнюхала и строго повелела, что не допустит блядства и распутства в своем доме. Но потом сострадающе сделала для Бориса исключение.

Глеб тоже был человеком понимающим. Он тоже сострадал нашим героям. У него, как у всех нормальных мужиков, также была женщина на стороне. Причем на далекой стороне: она жила в соседнем Екатере. Поэтому ему приходилось прикладывать максимум фантазии, чтобы придумать себе командировку в столицу Урала.