Маньяк, которого не было

Маньяк, которого не было
Вадим Россик

Российский писатель, живущий в маленьком баварском городке, находясь в глубокой депрессии после инсульта, решает покончить с собой. Он отводит себе ровно месяц жизни до самоубийства. Неожиданно писатель получает просьбу о встрече от серийного убийцы – знаменитого «Баварского монстра», двадцать лет назад осуждённого на пожизненное заключение. Маньяк утверждает, что он ни в чём не виноват. Чтобы спасти любимую жену, он взял на себя чужую вину. Теперь, находясь на пороге смерти, мнимый убийца хочет, чтобы писатель написал о нём книгу, в которой будет рассказана правда о том, что произошло двадцать лет назад. Бывший полицейский инспектор, в своё время поймавший убийцу, просит писателя узнать у «Баварского монстра», куда он спрятал тела двух маленьких детей – своих последних жертв. Несчастные родители до сих пор ищут их могилы. Писатель принимает решение посвятить последний месяц своей жизни поиску могилы Ханса и Гретель и разоблачению настоящего убийцы.

«Воображение – это то, что стремится стать реальностью».

Андре Бретон

Глава 1

Первое октября. Понедельник. Сон.

Тихо. И очень холодно. Тяжёлая непрозрачная темнота заполняет всю мою реальность без остатка. Какая-то ненормальная, преувеличенная темнота. Воздуха в ней совсем нет. Вместо воздуха бесстрастный и бесконечный мрак. Я хрипло дышу этим мраком. С натугой вдыхаю его и с трудом выдыхаю. Холодно.

Хотя постепенно темнота чуть редеет, в углу спальни сгущается большое бесформенное пятно – чёрное и блестящее, как строительная смола, которую мы жевали в советском детстве вместо жевательной резинки. Это пугающее меня пятно медленно трансформируется в более осмысленные очертания.

Ни черта не видя, я, тем не менее, каким-то шестым чувством понимаю, что в углу стоят дети. Трое. Они неподвижно стоят и смотрят на меня из темноты. Холодно. И тихо.

Один из детей – наш Лукас. Я почему-то это точно знаю. Лукас держит за руки мальчика и девочку одного с ним возраста. Почему они здесь, в этом мраке? Странная мысль появляется у меня в голове: «Может быть, они все уже умерли?» Не может быть! Мальчик и девочка – не знаю, а Лукас спит в соседней комнате. И вдруг могильная тишина умирает. Детский смех серебряным колокольчиком трепыхается во тьме. Всё громче и громче. Растёт от тихого нежного пиано до резкого, пронизывающего крещендо. Мне становится страшно. Смех безжалостными саморезами ввинчивается в уши. Сердце сжимается в крошечный комочек материи. В тот момент, когда моя голова уже больше не может вместить ужасный смех и готова взорваться, как газовый баллон, я, наконец, понимаю, что вся эта жуть происходит во сне. Ну всё, хватит с меня этих кошмаров! Я решительно просыпаюсь.

Проснулся, вздрогнул. На тумбочке, в изголовье постели, пронзительно трезвонит толстый круглый будильник. Истеричка. В спальне собачий холод. Марина вчера вечером перед сном выключила батарею. Немецкая экономия на отоплении. Не зима же! Октябрь. Резкий, порывистый, мокрый.

Я обитаю в маленьком баварском городке. Мы его называем: «Наш Городок». Городок как городок. На высоком берегу Майна гордо торчит квадратный старинный замок, обёрнутый с трёх сторон виноградниками. С четвёртой стороны – каменный лабиринт узких улочек. Когда-то в замке собирались уверенные в себе феодалы и разные прочие средневековые рыцари. Рекой лилось вино, жарились целиком быки, плелись коварные заговоры. В глубоком подвале томились несчастные пленники в ожидании выкупа. На головы пленников с потолка капала ледяная влага. По грубым камням стен прыгали багровые отсветы горящих факелов. Романтика! Хотя семьи кормить тоже надо было. Но всё это дела давно минувших дней. История. Сейчас в замке библиотека и картинная галерея. В подвале – гараж. Потомки кровожадных рыцарей теперь сидят в конторах, бюро, офисах туристических компаний, водят автобусы. Широко улыбаются и в дверях пропускают тебя вперёд. Итог социального прогресса.

Возле замка выросли, как грибы вокруг пня, домики. В основном, двух- и трёхэтажные. В одном таком домике на втором этаже живу я. Мой адрес, если кому интересно: Песталоцциштрассе, один. Живу с женой Мариной – казахстанской немкой и двумя её сыновьями от предыдущих браков: Сашей, двадцати четырёх лет и десятилетним Лукасом. Благодаря браку с Мариной, я и оказался в Нашем Городке. Взял и утонул в голубых объятьях её глаз. Ну и заодно переместился с Урала в Баварию. В Байрон. Это на местном диалекте. Оказался в другом пространстве и времени. В иной событийности. Теперь уже два года в Германии. Срок достаточный для того, чтобы начать понимать, что о тебе говорят соседи. И достаточный для того, чтобы заработать инсульт, умереть, воскреснуть и быть выписанным из клиники лишь для того, чтобы нырнуть в бездонную мучительную депрессию.

Между прочим, я писатель. Не между прочим, конечно, а в основном. К сожалению, писатель, находящийся в перманентном творческом застое. «Писарь лысый», – говаривала про таких писателей моя бабушка. Веду выцветшую жизнь. Серые будни и я в них. Конечно, хотелось бы разразиться книгой, каким-нибудь захватывающим триллером про семью с фамильными тайнами, про династию банкиров и политиков, но… Вместо рывка к славе и деньгам, я решил рвануть в противоположную сторону. За грань, отделяющую живое от неживого. Туда, где всегда темно и тихо. Говоря грамотно, но понятно: свести счёты с жизнью. Депрессия же. Сроку я себе отмерил всего ничего: месяц. Начиная с прямо сейчас. И вот воображаемые песочные часы перевёрнуты. Время потекло тонкой безостановочной струйкой. Последний месяц моего непосредственного существования на этой посредственной планете. И возраст подходящий для внезапного красивого ухода: пятьдесят три года. Наверное, до этого было ещё рано умирать, но сейчас, мне кажется, в самый раз. А зачем жить? Всё равно никак не могу поймать смысл своей реальности. Дожил до пятидесяти трёх и хватит. Умру.

Жена, конечно, не знает о моём решении. У неё своих проблем выше крыши. Подозрение на образование раковых клеток в организме. Тоже не айс. Маринино постоянное откашливание и оглушительное чихание меня гнетёт. Есть в этом что-то тревожное. Марина ездит по врачам, сдаёт анализы, проходит процедуры. Оказывается, в ограниченных масштабах Нашего Городка функционирует множество врачей. Пока всех местных айболитов и айболиток объедешь… В общем, ей скучать некогда.

Я смотрю на будильник. Будильник смотрит на меня. Девять часов утра. Марины рядом уже нет. Куда-то унеслась. Делаварка. Лукас должен быть в школе, Саша на работе. Запах грибов с кухни и влажной зелени с улицы. Ночью был дождь. Балконная дверь распахнута настежь. Птицы нежно высвистывают свои мелодии, будто рассказывают, как они провели ночь. Из церкви за окном волнами доносятся песнопения. Стройные, возвышенно-печальные. Хотя церковь громоздится рядом с нашим домом, я в ней ни разу не был. Как говорится: это синагога, в которую я не хожу. У каждого еврея есть синагога, в которую он не ходит. Я помимо воли прислушиваюсь к хору. Духовно-предуховно. Вон, даже птицы почтительно притихли.

Встаю, лениво одеваюсь. Носки, спортивные штаны, футболка. Футболка валяется под кроватью, как сдохшая собака. Поднимаю в спальне рольставни. Это обязательная процедура. Неотъемлемый аксессуар немецкого бытия. Практически каждое окошко Германии оборудовано этой штукой. Вечер заканчивается опусканием рольставен, а утро начинается с подъёма. Как ритуал с флагом на военном корабле. Вниз-вверх. Потом салют свинцовому небу и в сортир.

Кухня встречает завтраком. В тефлоновой сковородке под крышкой прячется яичница с помидорами. На тарелке высится горка поджаристых хлебцев. Маслёнка, сахарница и пачка молока на столе придают натюрморту законченность. Кофе я завариваю сам. Спешить мне некуда. И так моё время растягивается, как тугой резиновый эспандер. В июне случился инсульт: скорая помощь, срочная операция, просверленная в двух местах голова, почти месяц в клинике. И вот уже три месяца дома. Самостоятельно еле хожу. С трудом сохраняю равновесие. С усилием концентрирую внимание на предмете. Говорю на трёх разных языках с одинаковыми запинками и заиканием. Но считается, что я жив.

Не спеша пережёвываю яичницу. Слабенький солнечный свет, как через плотный абажур, тускло освещает кухню. Осеннее солнце скупится на протуберанцы. После еды – таблетки. Врач в клинике пообещал, что эти таблетки я буду вынужден принимать до конца жизни. Ага. Так вот оно какое – счастье!

Я включаю радиоприёмник, висящий над столом. «Антенне Байерн». Слоган: «Мы любим Баварию, мы любим музыку!» Весёленький быдлопоп вперемежку с информацией о дорожных пробках. Краткий курс деградации. Откройте как можно больше ваши рты и улыбнитесь!

Скоро придёт из школы Лукас. Мальчик-с-пальчиком. Умён не по годам. Лукасу уже десять лет, а ума, как у пятилетнего. А может быть, я несправедлив? Сам Лукас выглядит вполне счастливым. Пока для счастья ему хватает мамы, конструктора «ЛЕГО» и двух еженедельных евро по пятницам. Карманные деньги. Лукас плохо говорит по-русски, зато отлично болтает на диалекте. У Лукаса есть друг Джейсон – мелкий писклявый жихарка в очках. С Джейсоном Лукас и проводит большую часть времени. Когда не с мамой и не в школе. Носятся вдвоём по улице или ползают среди игрушек по ковру у нас в зале.

Саша возвращается с работы после пяти. Он полная противоположность младшему брату – серьёзный, основательный, неторопливый. Высокий, измождённый, как узник концлагеря. Много курит, мало пьёт, ещё меньше ест. Саша работает механиком, неплохо зарабатывает и своей жизнью тоже в целом доволен.

В общем, я окружён удовлетворёнными, светлыми людьми. Один я на этом празднике жизни недовольно морщу нос. Депрессия? Инсульт превратил мою жизнь в бесформенный ком. Ещё полгода назад я был полон оптимизма и планов на будущее, а сейчас от всего этого осталась только кучка серого пепла. Легонько дунь и разлетится по углам. Не соберёшь.

Скорее по привычке, чем по потребности, я усаживаюсь перед монитором компьютера и включаю его. Открываю давно задуманную книгу. Начатую ещё до инсульта. С тех пор не прибавилось ни строчки. Даже названия пока не придумал. Ну здравствуй, борозда! Я – старый конь! Тупо смотрю в экран. В голове не мозг, а твёрдый вакуум. Оказывается, мне нечего сказать читателям. Или просто не хочется? Так и проходит день за днём. В бесполезном сидении перед монитором. Поливаю бесплодный песок пустыни, неспособный ничего родить, вместо чернозёма идей, сюжетов, образов. Литературное бессилие. Хотя, возможно, оно лучше литературного кретинизма. Чем выдавать на гора сотни тысяч шлака, может быть, честнее затихнуть? Лежать и не жужжать? Да, тут поневоле станешь угрюмым.

Вспомнил давешний сон. Странная темнота, странные дети, странный смех. Странный сон. К чему бы это? Да ни к чему! Не хочу про это думать. Человеку с дважды просверленной головой всё по барабану! Уйду весь в себя и просижу целый месяц, разглядывая в окно смурной октябрь. А потом по-английски… Не прощаясь…

В прихожей шандарахнула дверь. Это Лукас явился из школы. Пацан вихрем проносится мимо меня в детскую. По дороге успевает кинуть мне традиционное: «Халло, Вадим!» и скрывается за углом. Я открываю рот, но напрасно. Не успел. Мальчишки уже нет. Быстрый, как заводной заяц. Из-за скорости Лукас, наверное, увидел только мои размытые очертания. Вторая космическая. Двадцать первый век. Времени, посидеть и поглазеть на экран монитора, нет ни у кого. Кроме меня. Поплотнее стискиваю губы и сосредоточиваюсь на тексте. Но разве дадут! Звонит телефон.

Это Катя – сестра жены. Женщина, порабощённая своим котом. У этого кота даже нет нормального кошачьего имени. Он откликается только на «Иди, жри!». Маленький, серенький «Иди, жри!» заменяет Кате семью. По человеческому счёту «Иди, жри!» уже перевалило за седьмой десяток. Кот, окаменевший от старости. Оказывается, коты тоже страдают артрозами и артритами. Кто бы мог подумать! «Иди, жри!» постоянно болеет. То хвост отваливается, то шерсть клочками. Старый пердун.

– Что делаешь? – символически интересуется Катя.

Я что-то мямлю в ответ.

– Я тоже, – загадочно произносит Катя. – А где Марина?

– Марина уехала по делам, – туманно отвечаю я. На самом деле я понятия не имею, где моя жена и когда она вернётся. Марина уходит и приходит, когда ей вздумается, не ставя меня в известность. Так она привыкла за годы одиночества. Я с этим не борюсь. А смысл? Через месяц полоса её одиночества продлится и упрётся в бесконечность. Вот и не нужно на этом заострять внимание.

Катя молчит. Видимо, ждёт от меня инициативы в разговоре. Я проявляю:

– Как ты, как кот?

– Я-то в порядке, а вот мой «сынок», что-то болеет, чихает. Даже не знаю, что с ним делать, – жалуется Катя.

Знакомая песня.

– Может, у него аллергия? Бывает у кошек аллергия на людей?

Катя смеется.

Наш разговор разрушают колокола соседской церкви. Они добросовестно барабанят подряд раз сто. Из-за них мне ничего не слышно в телефонной трубке. Когда набат наконец-то утихает, вместо Кати в телефоне тянется бесконечный гудок. Я коротко стучу пальцами по столу. На моём тайном языке это означает: «Ну и ладно!»

– Я на улицу! – кидает Лукас, пробегая мимо меня к выходу. Он переоделся и жуёт «гуммибэрхен». Маленькие такие конфетки в форме медвежат. По вкусу напоминают сладкую автопокрышку. «Гуммибэрхен» заменяют Лукасу завтрак, обед и ужин. Если, конечно, мама не заставит поесть супа, картошки, колбасы, сыра, масла, хлеба и тому подобной несъедобной дребедени. Ну есть же конфеты?! Зачем портить себе желудок? С точки зрения Лукаса, взрослые очень странные существа.

– А уроки? – успеваю я спросить мальчишку. Марина попросила меня проверять уроки сына.

– Сегодня не задали!

Дверь опять оглушительно шарахнула. Стандартный ответ. Лукасу никогда не задают домашних заданий. По крайней мере, он в этом твёрдо уверен. Хотя классный руководитель опровергает. Кто-то из них двоих ошибается. Но кто?

А вот и жена. Марина втискивается в дверь, нагруженная распухшими пакетами.

– Привет! – приветствует она меня, отдуваясь. Я «срываюсь» с места и со скоростью окоченевшего трупа ползу жене навстречу. Идти так же трудно, как плыть через застывший жир. На пороге кухни я всё-таки перехватываю Марину. Со вздохом облегчения она отдаёт мне пакеты. Теперь можно переодеться, упасть на диван и вытянуть ноги. Муж, то есть я, позаботится обо всём дальнейшем.

Я разгружаю пакеты. Мясо в пластиковых контейнерах, филе красной рыбы на подложках, хлеб, колбасы, сырные наборы, молотый кофе, коробочки конфет (Эх, Лукас-то проворонил!), печенье, два десятка яиц, консервированные бобы, сетки с картофелем, луком… Обычной российской семье хватит на неделю, но здесь живут по-другому. Что не съестся за день-два, будет выброшено в помойный бак. Еда дешёвая, даже бесплатная для многих (О халявном хавчике позже), поэтому никто крошки со стола в рот не отправляет.

– А где Лукас? – кричит из спальни Марина, переодеваясь. Женщина-мать! Первым делом беспокоится о ребёнке.

– Наверное, с Джейсоном гуляет, – успокаиваю я женщину-мать, раскладывая продукты по местам. «Два таракана».

– Да, чуть не забыл. Катя тебя спрашивала, – информирую я жену о звонке из владений императора «Иди, жри!».

Марина, одетая в застиранную домашнюю кацавейку, выходит из спальни и берёт телефон.

– Катя? Привет, это Марина. Звонила?