Доля ангелов

Он стащил халат и побрел искать швабру.

Часов в десять утра в дверь забарабанили, а потом принялись ковыряться в замочной скважине ключом. С третьей попытки оторвав всклокоченную голову от подушки и тихо матерясь, Сергей побрел к двери и распахнул ее, щурясь от солнечных лучей. На пороге замерли двое: бледный Григорьич, неловко прятавший за спину огромную клеенчатую сумку (с такими испокон веку ездят «челноки») и незнакомая тетка монументальных размеров. Оба, не скрывая испуга, уставились на заспанного Луцких.

– Чтоб меня… – пробасил Григорьич.

– Я так понимаю, – язвительно-вежливо осведомился Сергей, культурно зевая в ладонь, – вы Матвевна? А вы, Григорьич, никак за моими бренными останками пришли? Тогда поспешу вас разочаровать – тут, конечно, нечисто, но, в общем, вполне поправимо на бытовом и медицинском уровне.

– Э… ну… – Григорьич издал несколько невнятных звуков и снова замолчал.

– Вижу, у вас здесь обычаи и традиции налажены. И много врачей сменилось? То-то я смотрю, кабинет чистенький слишком, подозрительно это…

– Зря вы так, – скорбно сказала Матвевна и утерла слезу платком, – мы ж даже не знали, как предупредить.

– Точно, Иваныч, – поддакнул трубно чернобровый, – я вчера тоже того… хотел предупредить!

– Ага. На уровне телепатии, наверно. Ладно, чего уж там. Прощаю.

– А мы вчера слышим – воет! – Матвевна прижала к щекам пухлые ладони. – Ужас! И воет, и воет, не замолкая. Нечисть!

– Нечисть, – флегматично согласился Луцких. – Была. А теперь, значит, будет Чисть. Зубочисть, если точнее. Правда, режим дня мне придется пересмотреть, это точно. Научусь днем спать…

– Ох, батюшки, да как же…! – опять охнула Матвевна. – Да что ж там – нечисти много?

– Мне кажется – да, – кивнул головой Сергей Иванович, – и в сильно запущенном состоянии, знаете ли, если у них все такие, как сегодняшний ночной. А я отступать не привык. Я даже в Ямбурге не отступал, а уж там-то контингент был, я вам скажу, совсем не сахар. Правда, без щупалец, зато с ног до головы в синих картинках. Тут, знаете, даже непонятно, что лучше.

Он прищурился, мечтательно глядя вдаль и добавил:

– Материала здесь – на десять кандидатских. Или даже докторских. И чтобы я просто так уехал? Черта с два!

Хорошая сделка

Дьявол заметно нервничал.

– Душу будем продавать? – грубо спросил он, пытаясь скрыть смущение и неуверенность в голосе. В этот момент он был очень похож на продавца в старом, советских времен, гастрономе. Поглядишь – и сразу в голову лезут мысли о маленькой зарплате, бытовом алкоголизме, неустроенности и хамстве.

– А ты не торопись! – в тон ему ответил Иван Николаевич. – Не торопись!

И, вспомнив давно прочитанную книжку, добавил:

– Вы не в церкви, вас не обманут.

– Шагай отсюда, дядя! – озверев при слове «церковь», прошипел дьявол. Он почесал грудь, обтянутую линялой майкой с надписью «Angels Fall First» и стал демонстративно глядеть в потолок, насвистывая что-то не особенно мелодичное. На рукаве майки, криво прицепленный булавкой, болтался значок с фамилией продавца – «С. Лукавый». Дьяволу фамилия очень шла.

– Ишь ты, – насмешливо отозвался Иван Николаевич, – а как же маркетинг? Привлечение покупателя?

– Вас таких – за пучок пятачок нынче! – парировал Лукавый. – Предложение опережает спрос!

Продать душу буровой мастер на пенсии Иван Николаевич Редько собирался давно. Первый раз эта мысль пришла к нему в голову и намертво застряла в большом шишковатом черепе после того, как он посмотрел по телевизору какой-то фильм ужасов. Жена давно уснула и тихо посапывала в постели рядом, а Редько лежал без сна и крепко думал.

«Вон оно, как получается! Продал мужик душу – и ни забот ему, ни хлопот. А что прожил после этого всего лет двадцать, так я больше и не потяну, Севера поизносили, укатали сивку. Не-е, точно, надо продавать, пока не поздно».

После этого Иван Николаевич нашарил у кровати очки и пошлепал босыми ногами на кухню, где до утра сидел и производил расчеты, стараясь прикинуть – сколько же будет стоить пожилая, но еще крепкая душа. Выходило, что прилично.

– Так… Пил, значит… Конечно, пил. Но в меру, – шевелил губами Редько, поделив тетрадную страницу на две половины и аккуратно вписывая достоинства души в графу «Приход», а недостатки – в «Расход». Оказалось, что недостатков не так уж и много. Ну да, выпить буровой мастер был не дурак, и крепкого словца не чурался – так нынче кто без этого? Курил Иван Николаевич редко и мало, с женщинами был вежлив, в обычной жизни не хамил. А если и гаркнет на буровой – так с этими охламонами по-другому никак. Чужого не брал, врать старался поменьше, да и то начальству. А это, как известно, не грех.

– В церковь не ходил, – укорила проснувшаяся жена, которая долго не могла понять, что делает супруг на кухне, в три часа ночи.

– Экая беда! – пожал плечами Редько. – Оно и к лучшему, а то пришлось бы каяться за то, что душу вздумал продать. А так – атеист и все тут. И ваших нет!

К утру душа была расписана и разложена по полочкам. И тут Иван Николаевич здорово растерялся, потому что понял, что не знает, куда с этим добром идти. Полистал газеты с бесплатными объявлениями, но нигде не было ни слова про куплю-продажу души. Попробовал позвонить в справочное, но сонная девушка на другом конце провода только хихикнула удивленно, а потом официальным голосом сообщила, что «сведениями не располагает».

Окончательно расстроившись, Редько вышел покурить на лестничную площадку. Затягиваясь «Явой», он понимал, что этим подрывает рыночную стоимость души, но курить очень хотелось. Звякнула цепочка двери напротив, и в подъезд вывалился сосед Борька, молодой парень-шофер, весь опухший с субботнего похмелья.

– Николаич… – прохрипел он, – пятьдесят тугриков не одолжишь? Трубы горят, пивка надо.

Порывшись в карманах домашнего спортивного костюма, Иван Николаевич протянул ему сто рублей. Борька, хоть и был разгильдяем, но долги отдавал аккуратно, да и мужиком был неплохим.

– Вот спасибо, Николаич, – дрожащей рукой принял бумажку сосед и тут же спросил:

– А ты чего здесь в такую рань?

Редько подумал, вздохнул и не стал ничего скрывать.

– Да понимаешь… – и дальше он рассказал Борьке про свои сомнения и поиски.

– Да ты что? Прямо так и продать? – изумился тот. – А не страшно?

– А чего тут страшного-то? – в свою очередь, удивился бывший буровой мастер. – Это ж не машину на толкучке впаривать неизвестно кому. Фирма солидная, вон сколько лет уже существует. А без души, Боря, мне, старику, даже сподручней. На эти деньги хоть жену отвезу в Крым. Все думают, что мы, нефтяники, деньги лопатой гребем. А я, вишь ты, всю жизнь на буровой мантулил, а выслужил пенсию да квартирку. Видать, кто-то лопату до меня прибрал, – пошутил Редько.

– Правильно говоришь, – хмыкнул Борька, – о себе надо думать. Кстати, если не передумаешь, то покупатель найдется. На Нижнем Извозе, на рынке, в углу за ларьком с шаурмой столик стоит, вот там и спроси.

– На Нижнем Извозе? Ну спасибо! – обрадовался Редько. – А ты откуда знаешь?

– Всякое бывало, – пожал плечами Борька, – я ж одно время наемным дальнобойщиком подрабатывал. Знаешь, Николаич, каково полный контейнер душ перегонять откуда-нибудь из Нового Уренгоя в Тверь? Особенно зимой, да в мороз за пятьдесят… Идешь по трассе на хорошей скорости, а за стеклами пурга, эти самые души скребутся в железо, подвывают на разные голоса, тоска страшная. И только думаешь про себя – хоть бы в этой пурге мотор не заглох, или на встречку такой же дальнобой не выскочил. А то будет, как у моего кореша под Сусуманом – две тонны мятого железа, а над этим всем – хоровод душ, которые не знают, куда податься, потому как в одном месте уже сдали, а во втором еще не купили. Вот такая петрушка вышла. Но платили, конечно, хорошо!

– Так ты поди и сам… – спросил было Иван Николаевич, но замялся. Однако, Борька понял.

– Сам продал? Не-е, Николаич. Хотел, конечно. Да у нашего брата, у шоферни, души не в кондиции. Дырок много. Особенно у тех, кто сам такие же души возил. Одни лохмотья остаются годам к тридцати, если и продать, то по бросовой цене, на лом. Вот ведь удивительно: вроде бы, душа – пар, а оказывается, ее тоже можно износить, как майку-алкоголичку.

Редько еще раз поблагодарил Борьку, зашел в квартиру и начал одеваться.

– Нашелся покупатель? – сдвинула очки на кончик носа жена, вязавшая свитер.

– Вроде как, – осторожно и туманно отозвался Редько. – Ты по дереву постучи, а то сглазишь.

Жена старательно постучала, а потом даже плюнула троекратно через левое плечо.

На Нижнем Извозе и правда нашелся покупатель. Был он кривобок, жилист, с золотыми зубами, одет в засаленные шоферские штаны из «чертовой кожи» и линялую майку. Из кармана у него торчала чекушка со скрученной пробкой. Вроде бы, обычный водила-забулдыга, но отчего-то при одном только взгляде на него у Ивана Николаевича похолодело в груди и пересохло во рту. Было ясно – сам Дьявол. И Дьявол с одного вгляда опознал в Редько продавца души: как-то собрался, построжел лицом, перестал кривиться вбок.