Времяоник

Сегодня я с Денисом дежурю. В классе еще урок, и мы зашли в лаборантскую. Денису надо бихромат калия. Лариса Николаевна шутя говорит, что Денис берет себе много химикатов. Но лаборантка насыпает реактив в кулек.

В лаборатории холодно, я говорю Ларисе Николаевне, что у меня руки ледяные и зуб на зуб не попадает.

– Держись от меня подальше, чтобы не заразить, – шутит Лариса Николаевна.

– Я, кстати, хотел спросить, тяжелые металлы ведь накапливаются в крови?

– Да.

– Я недавно принял небольшую дозу красной кровяной соли, – пошутил я, – решил приучать организм к ядам.

– Скоро ты посинеешь и умрешь.

Я понарошку расстроился.

Сходил домой, где съел арбуз и, захватив горшок с цветком, снова отправился в школу.

Лариса Николаевна заполняла журнал.

– Это вам, – сказал я, ставя цветок на кафедру.

Я вытер доску, поднял стулья и вымыл половину класса. Пришел Денис и вымыл остальное.

– Что-то цветок маленький, – заметила Лариса Николаевна.

– Это поправимо. Там еще есть живое дерево. Оно быстро растет.

– Это сорняк.

Я включил телевизор, шел английский язык. Лариса Николаевна настроила проектор, пришли учителя, принесли цветы, – готовили собрание в актовом зале.

– Надо бы чай заварить, – сказала Лариса Николаевна, достав плитку и колбу, – Дима, сполосни колбу.

– Надо что-нибудь в нее насыпать для эксперимента, – заговорщически прошептал Денис, – все равно она не отравится.

– Не к чему, – лениво возразил я, налил воды и поставил колбу на плитку.

Денису что-то было нужно из химических реактивов, и он уговорил Ларису Николаевну открыть сейф. Вытаскивая химикаты, он их разглядывал, а Лариса Николаевна его торопила – ей надо было писать план.

Наконец, Денис закончил “ревизию”, так и не уговорив Ларису Николаевну дать ему хлороформа и бертолетовой соли. Тогда я предложил дать ему нанюхаться прямо в лаборантской, под присмотром преподавателей и друзей, но и это предложение не прошло.

Дверь скрипела, и я решил ее смазать. Так как масла не было, то намазал глицерином. Мимоходом я рассказал Ларисе Николаевне, что Денис пытался растворять в воде Менделеевскую замазку. Лариса Николаевна, хотя и никогда не пыталась этого делать, тоже не знала, что это простой сургуч.

Вода кипела, и мы заварили чай. Вместо сахара использовали фруктозу.

Попрощавшись, я ушел домой, взяв журнал "Химия и жизнь".

В пять часов пришла с работы мама и сразу уехала на дачу. Я сделал уроки, переводил с английского, и, когда мама вернулась, прочитал журнал и лег спать”.

Такая вот скукотища. Но иногда думалось, что это тоже жизнь. Быть может, мне здорово повезло, просто я не замечаю радости бытия. А кто-нибудь другой счел бы счастьем эти спокойные, обыкновенные дни.

Я замечал, что радости внутри меня не мешают внешние события. Конечно, многие неприятности могли эту радость нарушить, но я старался ее сохранять, приняв для себя состояние счастья наиболее естественным. Совершенно беспричинное переживание счастья.

* * *

В дневниковых записях я пытался быть оригинальным. Как-то решил отмечать не только день рождения, но и день смерти. Mеmento mоri

"Что касается смерти, то мне очень… очень… жаль, если придется когда-нибудь умереть. Мне открылись фантастические горизонты и очень хочется выполнить за жизнь как можно больше. Мне хочется полететь в космос, сравнить, как протекает мышление на Земле и в космосе. Строить на планетах города. Слетать к другим звездам, познать тайны квазаров и черных дыр. Хочется искать и находить, а времени так мало. Вот если бы ускорить процесс развития и познания”.

Была у меня шальная мысль наладить трансцендентальную связь с каким-нибудь отдаленным потомком из будущего. Почувствовать, как и чем там живут.

Трудно понять, удалось ли это или поток образов, чувств явился игрой моего воображения. Возможно это когда-нибудь прояснится.

* * *

Есть разные игры. Здесь же в роли объекта игры оказался я сам. Игра заключается в выставлении приоритетов, выдумывании правил, а потом следовании им. Со временем одни игры надоедают, другие появляются, но можно уверенно говорить, что вся моя жизнь – игра. Само мое существование является ее условием. Жизнь и игра оказались синонимами, и их можно менять местами.

Я обнаружил неприятный факт, именно: в последнее время мои побуждения, чувства не обладают настоящей силой. Что ж, так и придется – жить, любить, работать, злиться, погибнуть, умереть, всегда ощущая себя героем театральной постановки? Было ли в моей жизни что-нибудь настоящее? Вспомнилась только пара-тройка случаев из дошкольного детства, и все.

Моя игра во многом зависела и зависит от других людей, особенно ее внешние, бытовые стороны. Все люди смертны, этот фактор удалось как-то нейтрализовать (может быть, только скрыть его). Все шло относительно неплохо, пока игра была только моя. Кризисы начались при появлении неопределенных элементов. Вот недавно появилась Она, которая (не сама, а додуманный мной ее образ, который вряд ли совпадал с оригиналом) влияет более глубоко. Я не знаю, что такое любовь. Это понятие трудно объяснить. Я просто боюсь потерять Ее, не знаю, почему. Достаточно было десять дней не видеть ее и услышать какие-то неясные нотки в голосе, как сразу все расклеилось.

Я не могу разложить эту ситуацию по полочкам, нормировать условия этой игры. Чувствую, для описания нужен метаязык, а какой именно – неясно. Правила игры не подчиняются критериям "хорошо" или "плохо".

Я не могу понять, что мне надо от Нее. Ситуация становится бесконтрольной. Почему, почему мне именно Она нужна?

* * *

Умерла Баба Шура. Сердечный приступ. Ухаживать дома за ней было некому. В больницу она не хотела ложиться. Когда в Кемерово приехал мой отец, ее уже похоронили.

Теперь, иногда, среди прохожих, стал замечать бабушек, похожих на нее. Хочется подойти, поговорить.

* * *

Довольно занятными были уроки начальной военной подготовки. Любопытно было возиться с защитными костюмами, тренироваться надевать противогаз, разбирать и собирать автомат, стрелять в тире. Я даже увлекся. Но грустно было от того, что все это придумано для убийства людей. Сколько времени, сил затратило человечество, разрабатывая искусство убивать. Какой колоссальный идиотизм. Во мне зрел протест.

В местной газете напечатали мой рассказ “3787 год”, где попытался уловить волновавшие меня мысли. До этого он лежал у меня в черновиках. Решил продолжать это дело, и на зимних каникулах написал еще один рассказ. Его обещали опубликовать в каком-то толстом журнале, (собственно, для них я и старался) но забыли или передумали. Это меня не остановило.

Замыслов было много. Я как-то поделился своими литературными планами с Ларисой Николаевной. Она рассказала учительнице по литературе, та предлагала помощь, даже деньги хотели собрать на издание книжки. Приятно было видеть их серьезное отношение, только тогда я еще многое не мог реализовать в литературной форме, жаль было испортить задуманное поспешным исполнением. Над рассказами и повестями требовалось серьезно поработать. А деньги тогда у меня были – на сберкнижке лежала тысяча рублей в виде страховки, заботливо сделанной бабой Шурой.

* * *

Войны… Сколько у меня украли эти далекие безумия… Я то и дело обнаруживаю новые покражи. Если бы не война, у меня могли бы быть дедушки. Жизнь могла бы быть лучше. Моя жизнь. Сколько было уничтожено домов, дворцов, произведений искусства.

2

Как-то на уроки пришли аспиранты из местного пединститута. Провели анкету: какие клички учителей ходят в школе. Я подумал, что ничего хорошего они не соберут, и придумал оригинальную кличку – “Лойола”. Исследователям будет о чем написать в диссертации. И совсем уж блажь вписал в листок Дениса, сидевшего рядом со мной, – “Инженер человеческих душ”.

Сдав листки, я почувствовал, что когда-то мне придется столкнуться с результатами своей провокации. Странно, мне совсем не хотелось учиться в пединституте, а выходило так, что доведется. Образовалась какая-то связь с будущим. Как? Почему именно в момент совершения этого нелепого действия? Надо было выяснить, и небыло никаких средств для выяснения. Для этого надо было прожить жизнь и на каком-то ее отрезке встретиться с последствиями возможно нелепыми и совершенно ненужными мне.