Времяоник

Как будто на полу валялось мало мусора, пригодного для порчи замка. Но взрослым требовалось разрядить эмоции.

Поиск увенчался неожиданной находкой. Денис принес в школу спичечный коробок, набитый серой. Из-под крышки торчал импровизированный запал. Денис собирался взорвать шутиху после школы, а тут такой конфуз. И спрятать не удалось.

– Что это? – спросила Эмилия Леоновна.

– Бомбочки… – тихо ответил Денис.

– Пойдем к директору, – сказал завхоз, забыв про замок и спички.

Они ушли: окрыленный удачей завхоз и понурый Денис.

– Ну, знаете… это уже ни в какие границы не лезет, – сказала Эмилия Леоновна.– вам, наверне, моча в голову ударила! Что мы теперь будем делать?

– Почему бы не начать урок? – нашелся я.

– Вы думаете, я могу сейчас думать об уроке?

– Может быть, вам найти другую работу, поспокойнее, зачем так убиваться? – я опять не сумел сдержаться. Да еще встал зачем-то.

Сосед по парте, Сергей, потянул меня за рукав, заставляя сесть. Некоторое время Эмилия Леоновна молчала, словно не находя нужных слов.

– Откройте учебники, сейчас выясним, кто из вас не готов к уроку.

Тут пришли директор Валентин Николаевич с Денисом. Денис плакал.

– Я думаю, это нешуточное ЧП, такого у нас еще не было, – говорил директор, – принести в школу бомбы, это слишком серьезно, будем на педсовете ставить вопрос об исключении из школы. Но сначала надо выслушать мнение классного коллектива. Как, вы считаете, нам следует его наказать?

Денис с ужасом прислушивался. Он верил каждому слову. Смотреть на него было невыносимо жалко.

– Ну что, у кого-нибудь есть предложения? Давайте обсудим.

Все молчали. Мне захотелось прекратить это действо. Мало того, что они залезли в мой портфель, нарушив тем неприкосновенность моей личной жизни и собственности. А теперь заставляют быть свидетелем подобных сцен.

– Я хочу сказать, – начал я, поднимаясь.

– Сядь, – потянул меня за руку Сергей.

– Я думаю, мы не можем оставить без наказания столь вопиющее преступление, – я сделал небольшую паузу. – Предлагаю его расстрелять.

– Но мы не можем его расстрелять, – растеряно сказала Эмилия Леоновна.

– Тогда повесить.

– Это несерьезно, – пытался спасти положение директор.

– Куда уж серьезнее? – настаивал я.

– Ладно, потом поговорим, иди, садись, – сказал Валентин Николаевич Денису. – Продолжайте занятия.

До конца урока оставалось десять минут. Вот такая история на уроке истории.

К счастью, в шестом классе у нас сменилась классная руководительница. Теперь ей стала Лариса Николаевна, учительница химии.

* * *

В то время от школьников требовалось ходить в форме, носить короткую прическу. Особо скверным поступком считалось рассказывание анекдотов. Запрещалось слушать иностранные песни. Мол, школьники не понимают слов, а в песнях может содержаться крамола на советский строй. На одном из уроков директор привел пример, строчку из песни: “Фак ин ю эс-эс-а”. То ли так ему послышалось битловские “Back in USSR”. Может, и специально придумал.

* * *

У моего друга, одноклассника, была безнадежно больна сестра, не могла ходить. В младенчестве врачи неправильно сделали укол, и она обезножела. Я хотел ей помочь. Я обращался мыслями-молитвами к Христу. Я просил чуда. Ничего не получилось.

Я не мог не искать причин такой несправедливости. У меня возникла гипотеза, или скорее, подозрение, что за чудесами совершенными Иисусом Христом, стоит воля человечества. Только оно было в них заинтересовано.

Чтобы повторить такие чудеса надо сконцентрировать на себе внимание миллиардов людей. Тогда можно будет направить их волю по нужному адресу. Задача практически невыполнимая.

Я стал скептичски относиться к целительству. Людям свойственно выздоравливать даже при самых безнадежных болезнях, а целители порой лишь делают вид, что имеют к этому отношение.

* * *

Я остро чувствовал ложь, царящую в нашем государстве. Увлечение населения иностранными вещами-шмотками и неумение создавать свое, отечественное. Бюрократические препятствия всему новому. Разговоры о привилегиях номенклатуры. Притеснения Сахарова. Атеистическая, а по сути антитеистическая, пропаганда. Показной интернационализм и национализм в республиках. Гегемония пролетариата и пьянство, воровство на заводах. Низкая зарплата моих родителей – инженеров. Отец говорил, что не сделал карьеру, потому, что не вступил в партию. Не мог из-за этого выехать за границу на заработки. Те, кому это удавалось, хорошо обеспечивали свою жизнь в Союзе. И непонятно было, почему у нас в стране на строительстве важных объектов работали турки, болгары, венгры. Им и платили прилично, а своим рабочим меньше.

Наблюдая рост недовольства народа и вялость, апатичность защитников коммунизма, я видел, что грядут перемены. Но одного недовольства недостаточно, чтобы получилось что-то хорошее.

Иногда у меня были слабые попытки протеста, может, просто самоутверждения.

Запомнилась смерть Брежнева. За три дня до того был парад. Брежнев был уже никакой. На трибуне его поддерживали с обеих сторон под руки. Говорили, что ему поставили сердечный клапан.

На урок пришел директор.

– Сейчас в стране и всем мире напряженная обстановка. Ходят слухи о болезни Брежнева. Вы понимаете, что всегда есть силы, которые желают обострить ситуацию и идут на различные провокации. Я зашел к вам, чтобы обсудить, если есть, возникшие вопросы.

Вопросов ни у кого не было. А меня так и подмывало:

– А почему Леонид Ильич не уйдет на пенсию?

– Как?

– Ну, как все люди уходят. Возраст у него вроде бы пенсионный. Или по состоянию здоровья.

– У него нормальное здоровье, – поспешно ответил Валентин Николаевич.

– Говорят, ему сердечный клапан вшили.

– Это, возможно, провокация. О таких вещах не следует говорить.

– Вот такие у вас методы дискуссии, – иронично сказал я.

– Тем не менее, об этом можно будет поставить вопрос на комсомольском собрании, – строго сказал директор.