Магеддо. Виртуальный роман

Столица встретила Михаила и его команду легким морозцем и неярким, беловатым, но все же солнышком, а не серой хмарью с полуснегом – полудождем, в которые превратились последние лет десять некогда морозные и белые московские зимы. Никто их не встречал, кроме хмурого водителя отца Дениса на грозном черном джипе. Егор предложил завтра собраться у него «отметить бесплатную поездку и поговорить о будущем». Все согласились и договорились на семнадцать часов. Американское прожорливое чудовище быстро домчало их до станции метро «Домодедовская» где все, кроме Дениса выгрузились и спустились в метро. Постепенно выходя на нужных остановках, команда истаяла на Павелецкой – кольцевой, Театральной и Тверской.

Михаил подъехал в одиночестве к своему «Соколу». В универ им нужно было только в понедельник, поэтому сегодняшний неполный и два последующих дня отдыха были как нельзя кстати. Тем более что никто не знал, когда будет получено задание на игру. Правила которой уже очень его интересовали.

Дед капитана

Михаил вдруг резко ощутил, что очень соскучился по дому, но ему нужно было зайти еще в одно место. Где ждали только его. Он сел на автобус и поехал по Ленинградскому шоссе в сторону области. На четвертой остановке он вышел и направился к супермаркету. Через двадцать минут, с пакетом в руках он уже открывал ключом дверь на четвертом этаже панельной девятиэтажки.

– Миша, внучок, ты? – услышал он хрипловатый голос и ответил:

– Я, дед, я…

– Ну, слава Богу, приехал! – тут же отозвался вмиг ставший звонким голос.

Михаил разулся в тесном, полутемном коридоре, включил свет и прошел в комнату. Навстречу ему из-за старенького, советского письменного стола попытался встать, опираясь на палку высокий, костлявый старик. Михаил сам подошел к деду и поцеловал его, усадив на место. Дед тоже ткнулся ему в щеку, даже не пытаясь скрыть радости и похлопал внука по руке.

– Приехал? Когда, вчера? – пытливо взглянул в лицо внуку дед.

– Да только что! С самолёта и к тебе! – улыбнулся Михаил, – Вот, всё купил, как обычно.

– Сразу ко мне? – прозрачные голубоватые глаза старика блеснули благодарной слезой, но он тут же быстро спросил, все понял и свернул вопрос:

– Победил? Нет? Ну, ничего…

Михаил вздохнул, присел на табурет и коротко рассказал деду об итогах турнира. Тот внимательно слушал, потряхивая головой в самых интересных местах, переживая проигрыш в полуфинале и радуясь нежданному денежному призу. В этот момент Михаил повернулся к нему своим подбитым глазом, и старик тут же забеспокоился, указав пальцем на синяк:

– А это что? Кто это тебя так? Только не говори, что об угол или там ещё обо что – то.

Михаил улыбнулся и встал:

– Давай, дед, я чайку поставлю, а там и поговорим, ладно? А то летели долго, я тоже с тобой перекушу.

Старик закивал головой и потянулся к сигаретам, а Михаил пошел на кухню, поставил чайник и стал разбирать свой пакет. Он ненадолго прошел в большую комнату, где на столе стояли большие портреты бабушки и отца. Мельком взглянув на них, он выключил свет и поспешил на кухню. Смотреть на родные лица до сих пор было тяжело, но дед не разрешал убирать их, частенько, как он сам рассказывал, «разговаривая с ними».

Дед и невестка

Григорий Петрович был дедом Михаила по отцовской линии, и Петр был его старшим сыном. Младший, Николай работал по строительству на Дальнем Востоке, а Петр стал офицером. Сам же Григорий Петрович в советское время был довольно известным журналистом-международником, объездившим полмира. Потом, уже в российское время, успешно писал в различные издания, периодически выступал на телевидении, выпустил пару книжек-воспоминаний. Михаил частенько бывал у него и у бабушки, один и с отцом.

Светлана, мама Михаила с ними приходила редко и по большим праздникам. Отношения со свекром не сложились давно и надолго. Григорий Петрович обладал далеко не сахарным характером и острым, ироничным языком. Вот и избраннице Петра досталось еще в «невестах», уже никто не вспомнит за что, но осадок испорченных когда-то отношений мутнел с каждым годом, а характер старика с возрастом лучше не становился. Особенно когда его стали конкретно забывать на телевидении, в некогда родных журналах и вообще просто забывать.

Впрочем, Петра тогда ворчание и упреки отца не остановили: он женился на Светлане и уехал служить в Архангельск, где и родился Михаил. Светлана тоже была с характером и назвала сына в честь своего отца. Внука Григория дед дождался уже от младшего сына, но было, как говорится, поздно. Бабушка смирилась с таким ходом вещей, тем более что Миша им доставался на руки частенько, что всех – включая Григория Петровича, безоговорочно принявшего старшего теперь уже внука, похожего на него основательно и, как он говорил, «бесповоротно» – устраивало.

Не как на войне

Военная жизнь покидала семью Вагановых по всей стране: от Архангельска и Мурманска до Владивостока и Калининграда. Отец был офицером морской пехоты, прошедший как сами моря, так и две кавказские войны. «Лап» по службе у него не было, спины он «не гнул, прямым ходил», как частенько сам пел под гитару свою любимую песню Высоцкого, но тем не менее до подполковника дослужился в положенный срок. Не смотря на морскую форму, звания у морпехов были вполне «сухопутные», а не кап – разы, два, три. Попутно окончил Академию. Подоспел и перевод в Москву, где их уже не вполне молодой семье должны были предоставить квартиру. Их первую, собственную.

Пока же дали служебную, и Михаил даже слышал, что отец с матерью стали мечтать о втором ребенке. Отцу было сорок два, маме тридцать девять. Михаил заканчивал школу и готовился к поступлению в военно-морской институт. Все образовывалось вполне хорошо и все рухнуло в один миг…

Последняя кавказская командировка была простой формальностью: сопроводить высоких чинов на очередное совещание по борьбе с тем, с чем годами боролись в этом регионе армия и разведка. Взрыв на улице Махачкалы прозвучал глухо, переднюю машину кортежа отбросило в сторону. Генеральская остановилась в отдалении, а важный чин, демонстрируя свою храбрость, направился к месту взрыва. Подполковник Ваганов, знавший о методах террористов не понаслышке выскочил с переднего сиденья и жестко отправил обидевшегося генерала обратно. Тут-то и сработал второй, он же основной стокиллограммовый фугас, потому что первый был лишь приманкой. Спину и затылок подполковника изрешетило осколками, и он упал, подмяв под себя невредимого, оглушенного генерала.

Последняя слеза

Борьба со смертью в институте Склифосовского продолжалась две недели. Сильное тело Петра сопротивлялось, удивляя врачей и даря то угасающую, то вспыхивающую надежду маме и Михаилу. Организм в конце концов победил, но только частично. Мозг работал, но сигналов, на которые тело могло бы логично ответить уже не подавал. Отец смотрел на Михаила огромными глазами из-под широкой повязки, и было совершенно понятно, что сына он узнаёт. Но живыми были только глаза. Все остальное стало недвижным. Михаилу было страшно именно от этого. Сил плакать не было, надежды тоже не осталось…

Он навсегда запомнил тот вечер, когда почерневшая мать пришла домой и села на кухне. Она как-то слишком жестко сказала Михаилу, что они с отцом договорились еще перед первой войной… Если что, то «овощем» он быть не хочет. Сегодня он подтвердил это. Она поняла его, ставший на секунду осмысленным, твердым и одновременно умоляющим взгляд. Дала разрешение на отключение аппарата искусственной вентиляции легких. Приняла на себя его последний вздох. Высушила прощальным поцелуем его последнюю слезу.

Беды, бабушки и деды

Папа умер. Жизнь почти остановила свой бег. Она тянулась, как пластилин. Тяжело, обрывочными комками-кусками воспоминаний и необходимых, скорбных дел. А дела эти не убывали, а только громоздились друг на друга как липкие, коричневые пластилиновые ошметки. Беды пришли, как водится, одна за одной. Следующий год они почти не вылезали из похорон и больниц. Первым с тяжелым инсультом слег дед. Бабушка и Михаил вытаскивали его сначала в больнице, потом дома. Пока однажды утром бабушка просто не проснулась. Едва похоронив ее, и найдя сиделку деду, Михаилу уже надо было спешить в другую больницу, куда положили маму с неожиданно появившимися у вполне здоровой женщины проблемами с сердцем. Болезнь была вполне излечимая, если ее не запустить. Хорошо, что с деньгами проблем не возникло: маме выплатили «посмертные» деньги за отца, ежемесячно слал переводы Николай, почти непрерывным ручейком приезжали офицеры-сослуживцы отца со всех концов страны, привозя собранные средства.

Надо как – то дальше жить

Да и генерал оказался порядочным мужиком: не побоялся приехать и рассказать, как все произошло, попросил прощения… Словами и делом. И то, и другое было бессмысленно, важно, необходимо. Похороны прошли на средства Министерства Обороны. Трехкомнатная, вместо положенной «двушки» квартира появилась быстро, как в сказке, и ее даже обставили вполне приличной мебелью. Поставили телефон, застеклили балконы, вставили стеклопакеты в окна. Маме назначили пенсию, Михаилу предоставили право поступления в институт без экзаменов. Все это снимало житейские проблемы, но никак не моральные.

Михаил за эти полтора года стал старше, как ему казалось, на двадцать лет. Мама на те же двадцать постарела. Она безучастно принимала помощь, а в новую квартиру вообще ни разу не зашла. Единственное, что она запретила Михаилу сразу же и без каких-либо обсуждений-поступать в военный институт. Михаил, всю жизнь не видевший себя нигде, кроме как в армии, вынужден был принять мамино решение. Генерал все понял и решительно устроил его в МГУ. Благо, учился в школе Михаил вполне пристойно и тому не было стыдно оказывать такую протекцию. Оплату учебы также производило Министерство обороны.

Через полгода дед пытался вставать, невзирая на плохо действующую левую руку и ногу, а мама, как показалось Михаилу немного успокоилась. Она продолжала лечение, но Михаил видел, что она вынашивает какую-то идею. Светлана вдруг стала снова деловой, современной женщиной, часто говорила с кем-то по телефону, куда-то ездила, переписывалась по электронной почте. На вопросы сына она отвечала коротко и уклончиво. Михаил за это время многое передумал, но мама как-то отстранилась от него, да и нужно было решать вопросы с МГУ и вливаться в непривычную студенческую жизнь.

Как надо дальше жить

Ответ о «делах» мамы был получен совсем скоро. И был он совершенно неожиданным для Михаила. Когда, изнывающим от жары московским вечером Михаил пришёл домой, его встретила мама с небольшим, как ему показалось, свертком в руках. Только он почему-то был сверху обернут каким-то незнакомым, тонким, в оранжевых разводах одеялом. Мама повернулась и… Михаил встретился с вполне осмысленным взглядом васильковых глаз ребенка. Они смотрели спокойно, с интересом и казались намного старше, чем все остальное личико малыша: маленькое, розоватое, со следами молочного налета вокруг губ – бантиков.

– Это твой братик, Ванечка… – с какой-то растерянной, виноватой улыбкой прошептала мама, а Михаил просто наклонился и, повинуясь какому-то непреодолимому чувству тихонько поцеловал малыша в правую щеку. Тот не улыбнулся, переведя спокойный взгляд на маму, а потом обратно на Михаила, рассматривая свою новую семью. Судя по всему, мнение у него осталось вполне положительное…

«Атик» Ванечка

Вторым, после «мама» словом Вани стало «атик», в смысле братик. Кто и почему отказался от совершенно здорового Ивана сразу после его рождения, составляло тайну усыновления. Как оказалось, мама решила усыновить ребенка почти сразу же после смерти отца, и занялась этим решительно и быстро. Информация о детишках стала поступать так же споро, но, когда мама в очередной раз пришла в свою больницу на обследование, то совершенно случайно увидела Ваню. Решение созрело мгновенно: мама сразу же забрала месячного малыша домой, занявшись подготовкой документов. Иначе Ваню вскоре отдали бы в «Детский дом», а там «бодяга» с усыновлением могла бы длиться месяцами, если не годами. Врачи пошли навстречу: все знали ее историю и в порядочности «молодой» мамы не сомневались.

Генерал, к которому мама на этот раз обратилась сама, только молча, низко поклонился ей и подключил всех, кого можно и нельзя. Повидавший за свою долгую жизнь разных офицеров и еще более разных офицерских жен, с таким же напором «выбивавших» квартиры, дачи и прочие привилегии именем своих вполне здоровых и живых мужей… Ради такой просьбы он буквально не свернул бюрократические горы, а срыл их. Через пару месяцев документы были готовы, несколько комиссий убедились в пристойных условиях проживания и хорошем уходе за ребенком, и Иван Петрович Ваганов стал официально членом семьи.

Малыш XXI века

Свои первые впечатления от новой семьи малыш вскоре принялся доказывать делами: маленькими, детскими своими достижениями-победами – радостями. Плакал Ваня редко, зато улыбкой одаривал маму и Михаила постоянно, особенно утром. Детские невзгоды в виде небольшой аллергии или простуды Ваня пересиливал решительно и терпеливо. Синие глаза, потихоньку темневшие и ставшие к двум годам почти серыми, с зеленоватыми искорками внимательно изучали мир, радовались и останавливались буквально на всем: от зеленых листьев на улице до мобильного телефона и компьютера, к которым малыш «не ровно дышал» с тех пор, как смог держать блестящую штучку в маленькой, пухлой ручке. Скорость нажатия кнопочек и совершения вполне осмысленных действий – от неожиданных звонков занесённым в «память» телефона абонентам, до открытия всевозможных «окон» на экране ноутбука – впечатляли. Когда Ване пошел третий год, он уже вполне сносно общался по мобильному с «атиком» – Михаилом, ловко находил в айпаде свои мультики и болтал почти без умолку. С телевизором дела шли вообще на «ура».

В то же время Ваня не проказничал почем зря. Если мама что-то не разрешала, Ваня вздыхал и этого «что-то» просто не делал. Предусмотрительность и осторожность Ивана была вообще на уровне взрослого, умудренного опытом мужчины. К розеткам и прочему теоретически опасному оборудованию малыш не подходил, прежде чем влезть на горку оценивал «скользкость» ступеней и не редко просто отказывался. К качелям относился спокойно, а перемещаясь в машине – мама вскоре купила маленький «Рено-Логан» – на детском сиденье Иван требовал, чтобы его пристегнули имеющимися там ремнями. Только после этого он брал в руки любимые «мичики», то есть машинки и стоически переносил поездки в поликлиники и магазины.

Крестный Егор

К концу года мама решила крестить Ивана. Она вообще с его появлением стала часто ходить в церковь и брала с собою обоих сыновей. Михаил только привыкал к новым обстоятельствам своей жизни и пытался разобраться в себе, а вот Ваня в церкви чувствовал себя хорошо. Он не шалил, радовался любому посещению храма, целовал иконы и вел себя на редкость естественно. Все, включая батюшку и обычно строгих старушек, невольно улыбались ему в ответ, а малыш отвечал им чистым, открытым и не по годам мудрым взглядом. Тем не менее нужен был крестный отец и, хотя можно было таковым выбрать самого батюшку, Михаил поделился своими соображениями с друзьями.

Те прекрасно знали и любили младшего брата, частенько передавали ему игрушки и презенты – от дорогих Денисовых, до маленьких от Тимура и Анны-, но Тимур как-то застеснялся, а Денис пожал плечами в растерянности. Приняв крещение не так давно, по настоянию или скорее приказу отца, он явно на такую роль не годился. В чем честно признался. Зато неожиданно вызвался Егор, к радости Михаила. Их с Егором связывали какие-то особые отношения, когда многое было понятным друг другу с полуслова или вообще без слов. Мало того, оказалось, что Егор досконально знает все правила, множество молитв и приятно удивил на крещении не только всех свидетелей, но и батюшку. Так друзья узнали Егора с другой стороны. Что заставило всех еще больше уважать его, а Ване подарило настоящего, а не названного или назначенного крёстного.

Эта маленькая жизнь

Совершенно «добила» маму и Михаила, сцена, когда Ваня, едва начав ходить и внятно произносить отдельные слова, остановился у портрета – фотографии отца, висевшего на стене. В парадной форме и орденах. Малыш долго рассматривал портрет, а потом отчётливо произнес: «Папа», вздохнул, и послал фотографии подобие воздушного поцелуя…

Мама охнула и выбежала из комнаты, сдерживая рыдания, а Михаил сгреб малыша в охапку и долго сидел с притихшим братом на руках, тихо улыбаясь и не замечая, как по его щекам скатываются редкие слезы. Потом пришла бледная мама и обняла их обоих. Через минуту Ваня потихоньку выскользнул из их объятий и уселся на ковре, разбираясь с парочкой новых, блестящих «мичиков». Он был ребенком, ему хотелось играть. Мама и Михаил же еще долго сидели на диване, молча и тихо улыбаясь малышу в ответ на его взгляды и смешную мимику.

Жизнь продолжалась. Она стала другой, новой, но это была именно жизнь, а не существование. Все изменил маленький человечек, ставший родным для двух почти отчаявшихся, больших и взрослых людей.