Конец прекрасной эпохи

«Конкурс имени Чайковского – это не Олимпийские игры»

Сегодня в Большом зале Московской консерватории состоится торжественное открытие XII Международного музыкального конкурса имени П. И. Чайковского. В последние годы один из старейших музыкальных конкурсов стремительно терял свой престиж. О проблемах и регламентных новшествах нынешнего конкурса корреспонденту Газеты Вадиму Журавлеву рассказал знаменитый музыкант Владимир Спиваков, который впервые возглавил жюри соревнования скрипачей.

– Сейчас в мире раздается много голосов против самого факта существования музыкальных конкурсов. Судя по тому, что вы заседаете в жюри разных конкурсов, вы не столь отрицательно относитесь к ним?

– Я как раз отказываюсь от всех предложений, когда мне предлагают возглавить жюри. Так было и в Брюсселе, и в Париже. И единственный конкурс, в работе которого я участвую, – это конкурс имени Сарасате в Испании. Но только в знак благодарности и по просьбе королевского дома Испании.

– Почему вы тогда согласились возглавить жюри конкурса скрипачей нынешнего конкурса имени Чайковского?

– Я согласился по одной-единственной причине. Обидно за то, что конкурс имени Чайковского получил звание несправедливого. Если вы не будете смотреть в справочник нашего конкурса, то вам на ум придут всего пять-шесть фамилий его лауреатов, которые действительно восходят к музыкальному Олимпу. И для которых конкурс имени Чайковского был трамплином на пути к этому Олимпу. Даже дипломанты первых конкурсов могли бы сегодня претендовать на главные премии. Достаточно назвать Эрика Фридмана или Мишу Майского, который получил шестую премию.

– С чем связано негативное отношение в мире к нашему конкурсу?

– С исключительно консервативным подходом к конкурсу. Все должно развиваться. Общество развивается, и конкурс тоже должен развиваться. Почти все учились раньше в Москве, а сейчас почти все учатся у московских профессоров, преподающих за границей.

– Но можно же что-то сделать, чтобы вернуть конкурсу имени Чайковского реноме?

– Мне хотелось что-то сделать в этом направлении. В первую очередь я изменил программу. Конечно, не все удалось сделать – стереотипы менять очень трудно. Не удалось поменять, например, число российских членов жюри. Их очень много, я считаю. Это создает некую односторонность. А односторонность, как Гоголь писал, это прямой путь к фанатизму. Я изменил программу скрипичного конкурса, сделал ее более современной. Не нужно забывать, что конкурс – это не Олимпийские игры. Здесь не может быть, как в фигурном катании, отдельных оценок за артистизм и за технику исполнения. Думаю, что главная идея конкурса – техника на службе музыки.

– Обычно конкурс имени Чайковского ругают за то, что в жюри здесь сидят сухари-педагоги, которые не способны оценить артистический дар участников. В этом году все четыре жюри конкурса возглавили не только педагоги, но и артисты. Это должно повлиять на решение жюри?

– Я надеюсь. Конечно, не все удалось изменить. С большими трудностями на коллегии Министерства культуры было принято мое предложение: запретить голосовать профессорам, чьи ученики участвуют в конкурсе. К сожалению, не удалось запретить голосование в третьем туре профессоров, чьи ученики играют. Не потому что я не доверяю профессорам. Я столкнулся с тем, что один замечательный скрипач, сидевший со мной в жюри, поставил на первое место своего ученика, который с трудом прошел на третий тур. В данном случае человеческий фактор мешает. Когда я играл на конкурсе в Канаде, председателем жюри был профессиональный судья. Я думаю, что это справедливо.

– И как он руководил работой жюри?

– Этот профессиональный юрист с музыкальным образованием не позволял никакого общения между членами жюри. Но до этого мы еще не доросли. Во всяком случае, в этот раз первый и второй туры конкурса имени Чайковского будут оцениваться по западному образцу. Раньше у нас решение принималось по сумме баллов, а теперь – прост «да» или «нет». Еще решили сделать «может быть», но я это «может быть» не очень понимаю.

– Обычно конкурсанты даже не догадываются о причинах, по которым они не прошли в следующий тур…

– В этот раз мы публично, в присутствии журналистов, встретимся с музыкантами, не прошедшими на третий тур. И каждый член жюри объяснит свою причину, по которой тот или иной музыкант не прошел в финал. Это дает возможность не унижать молодого человека, проявить уважение к его таланту, профессии, к его педагогу.

– Еще конкурс имени Чайковского всегда славился музыкальными туристами. Заведомо плохие музыканты приезжали, чтобы посмотреть Москву.

– Для того чтобы мы не тратили своего времени и не слушали бог знает кого, чтобы они не занимали классы Консерватории, в которых нуждаются другие участники конкурса, было организовано предварительное прослушивание аудиокассет. Определенный репертуар, который давал возможность понять как техническую сторону исполнения, так и художественную. Это не распространялось на лауреатов первых премий конкурсов, которые официально входят в международную лигу конкурсов.

– Вы вспоминаете свое участие в конкурсе имени Чайковского?

– Очень редко. Мое участие было непростым, потому что я только что получил первую премию в Монреале, и, естественно, не собирался играть на конкурсе Чайковского. Но за три месяца моего профессора Юрия Исаевича Янкелевича вызвали в Министерство культуры и сказали, что нужно подкрепить команду советских музыкантов, а я должен участвовать в конкурсе. Мне оставалось на подготовку два с половиной месяца. Тогда нельзя было отказаться. Я получил вторую премию, первая досталась Гидону Кремеру, который был вторым в Монреале. Так что мы поменялись местами.

– Можно сопротивляться наплыву музыкальных дарований из Азии, которые заполонили собой весь мир?

– Сопротивляться им нельзя. Я думаю, что Япония, Китай и, надеюсь, Россия будут бороться за призовые места. Дело в том, что японцы сейчас учатся просто везде. Учитывая их необыкновенную трудоспособность и стремление к красоте, невероятную любовь к Чайковскому, думаю, они составят очень серьезную конкуренцию.

– Вы продолжите работу в жюри конкурса имени Чайковского в будущем?

– Работа эта очень неблагодарная, и потеря времени безумная. Так что посмотрим, как это все пройдет. Практически уверен, что это мой первый и последний конкурс.

    Газета, 6 июня 2001 г.

Марис Янсонс: «Я прятался под стульями, чтобы услышать репетиции великих дирижеров»

В Зальцбурге легендарным оркестром Венской филармонии дирижировал Марис Янсонс. Выпускник Ленинградской консерватории, много лет работавший ассистентом у Евгения Мравинского, сегодня Марис Янсонс – один из ведущих дирижеров мира. Он возглавляет один из лучших американских оркестров в Питтсбурге. После зальцбургского триумфа Марис Янсонс дал эксклюзивное интервью корреспонденту Газеты Вадиму Журавлеву.

– Сейчас многие дирижеры возглавляют два-три оркестра сразу. У вас – только Питтсбургский оркестр и регулярные выступления с оркестрами Берлинской и Венской филармоний. Это ваше кредо – не распыляться?

– В данное время у меня действительно один оркестр. Но было время, когда у меня было три оркестра: я был вторым дирижером в Петербурге и главным – в Осло и Питтсбурге. Еще был главным приглашенным дирижером в Лондонском филармоническом оркестре. Но распыляться – это нехорошо. Люди могут сказать: «Он хочет много денег!» Не буду кокетничать: дирижеры много зарабатывают. Но могу честно сказать: важнее денег творчество и престиж. Если тебя приглашают лучшие оркестры, это интересно творчески. Но если ты главный дирижер. надо полностью отдать свои силы оркестру, быть отцом семейства. Поэтому необходимо всегда продумывать, сколько оркестров ты можешь обеспечивать по-настоящему. чтобы не было стыдно.

У меня сейчас сложная ситуация. Я принял приглашение стать главным дирижером оркестра Баварского радио в Мюнхене после ухода Лорина Маазеля. Но после этого я получил еще более престижные приглашения возглавить Лондонский симфонический оркестр и амстердамский «Концертгебау». С амстердамским оркестром я уже давно музицирую и очень его люблю.

– В Мюнхене вас так хотели заполучить, там газеты чуть ли не каждый день публиковали статьи на тему, придет или не придет Янсонс.

– Вот такая ситуация. Отказать «Концертгебау» – это неправильно. Брать этот оркестр возможно, но очень трудно совместить два ведущих оркестра в Европе. Я сейчас сижу и думаю, как устроить свою судьбу. Ведь есть дирижеры, которые не хотят быть главными. А я хочу быть главным – и не скрываю этого. Ведь генерал без армии – не генерал. Я был двадцать три года в Осло главным дирижером и очень рад, что мне удалось сделать из этого провинциального оркестра престижный коллектив. Но я туда вложил столько здоровья и сил!

– Когда вас впервые пригласили выступить с «Винер филармоникер», самым престижным оркестром мира, что вы почувствовали?

– Я чувствовал большую радость, гордость, удовлетворение, но безумное чувство ответственности. Безумно волновался, потому, что выше нет ничего. Я учился в Вене – и для меня это святой город. Тогда не разрешали посещать репетиции этого оркестра. Я бегал по залу и прятался под стульями, чтобы услышать репетиции Бернстайна, Крипса, Шолти. Тогда я и представить не мог. что буду дирижировать этим оркестром. Поэтому для меня это святое чувство.

– А как вы оказались в ассистентах у самого Караяна?

– В 1968 году Караян приехал с оркестром Берлинской филармонии в Россию. В Ленинграде он провел семинар для молодых дирижеров. Двенадцать дирижеров выступали перед ним, я дирижировал кодой из Второй симфонии Брамса. Тогда он отобрал Китаенко для участия в своем конкурсе, а меня он пригласил приехать у него учиться. Меня не пустили, но включили в список студентов по обмену. Австрийская балерина приехала учиться в Вагановское училище, а я поехал в Вену. Приехав туда, я сразу позвонил Караяну, и он сказал мне немедленно приехать в Зальцбург. Я был его ассистентом на трех фестивалях. Я был с ним с утра до позднего вечера – вот как мне посчастливилось.

И еще учился в Вене в музыкальной академии. Тогда я по студенческому билету каждый день ходил или на спектакль, или на концерт. И так полтора года. Когда я возвращался домой, у меня все ноги были в синих мозолях. Меня знали все билетеры, они говорили: «Вот идет этот сумасшедший русский!» – и пускали меня часто без билета. Мне было так интересно, я понимал: возможно, я никогда этого уже не смогу услышать. Когда я приехал в Петербургскую консерваторию, я летал. Потрясающие педагоги были в Вене, я там узнал то, что не мог узнать в Ленинграде: старинную, современную музыку. Был замечательный профессор, который не мог запомнить имена студентов и меня называл Herr Leningrad.

– Про Караяна рассказывают теперь страшные истории. А каким он был с вами?

– Со мной он был очень мил. Почему о нем рассказывают страшные истории, о том, что он был диктатором? Да не был он диктатором. Просто у него не было ни одной свободной минуты, он никогда не сидел и не болтал. Это оставляло впечатление, что он человек замкнутый. Он был как птица, которая летит над нами и видит больше, чем те, кто стоит на земле. Но если он в ком-то видел талант, то он его очень поддерживал.

Ну и его авторитет. Если он говорил: надо сделать так. – никто не возражал. Попробуй Караяну скажи «нет»! Может быть, он и согласился бы с какими-нибудь идеями, но никто не осмеливался с ним спорить.

Правда, я помню, как Джон Викерс кричал на Караяна. Они репетировали «Отелло», и Караян несколько раз просил его повторить одно место, а он как закричит: «Дайте мне в конце концов покоя!» Караян замолчал.

А была еще одна история: знаменитый вагнеровский тенор, которого Караян несколько раз останавливал, сказал ему: «В мире есть всего три-четыре вагнеровских тенора и сотни дирижеров, которые могут дирижировать!» Все вокруг замолчали. А Караян отвечает: «Дело в том, что я вхожу в эту сотню, а вы не входите в эту четверку». Он излучал невероятную энергию – несмотря на то, что дирижировал с закрытыми глазами. Оркестр Берлинской филармонии до сих пор играет так, что пар стоит. Это традиция со времен Караяна.

– А кто для вас был главным педагогом в жизни: Мравинский, Караян или ваш отец-дирижер?

– Я счастливый человек: у меня были потрясающие педагоги. Я вырос в семье дирижера и с трех лет проводил все время в оперном театре. Я играл в дирижера. Потом я много с отцом беседовал – это большая школа.

Я общался с Мравинским, был у него ассистентом. Учился в Вене у Ханса Сваровского. Когда я получил премию на конкурсе Караяна, то в условии было написано, что я обязан быть ассистентом Караяна один год в Берлине. Меня опять не пустили. Потом я узнал, что он написал очень злое письмо Фурцевой. Я и сейчас хожу на репетиции и концерты всех своих коллег – конечно, когда могу. Мне интересно слушать всех. У многих ты можешь научиться. А если мне надо что- то обсудить, то я звоню Курту Зандерлингу. ему сейчас девяносто лет. Я звоню также Николаусу Арнонкуру, Бернарду Хайтинку, Аббадо, Мути. Я даже виделся с Карлосом Кляйбером. Он пришел на мою репетицию в Мюнхене и захотел встретиться. Мы сорок минут просидели с ним. Он признался, что очень любит Чехова, и даже стал плакать.

Я не вижу в этом ничего плохого – нам всем нужно что-то получать. Даже если ты очень успешен – это очень опасное дело. Надо развиваться.

– А вы могли бы сейчас согласиться возглавить оркестр в России?

Мне сейчас уже трудно. Я нахожусь в интересной творческой ситуации. И мне бы пришлось отказаться здесь от чего-то. Ведь брать сейчас коллектив в России, это значит все силы отдавать только ему.

– Вы первым из дирижеров русской школы играете с «Винер филармоникер» их традиционный репертуар: Брамса, Гайдна. Они играли эти симфонии тысячи раз с разными выдающимися дирижерами. Такие снобы-оркестранты легко соглашаются с вашими интерпретациями?

– Они большие личности, много слышали и имеют свое мнение. Завоевать авторитет этого оркестра можно только тем. что предлагаешь им интересные музыкальные идеи. Если даже это отличается от их традиции, это их захватывает. Если дирижеру есть что им сказать, то они всегда будут выполнять его установки. Им неинтересно работать с дирижерами, которые просто говорят им: «Здесь играйте акцент, а здесь – крещендо». Для них очень важна интересная музыкальная идея. Я был раньше большим перфекционистом, всегда добивался, чтобы все было железно. Это, конечно, важно.