Огнем и вином. Хроника третья

Баба Яга, мигом прочитавшая в мятущихся глазах влюбившейся женщины всю палитру ее чувств, возликовала, и тут же пробубнила себе под нос старое хайзацкое заклинание, меняя забытые слова на чернолесские, отчего вся магическая тарабарщина выглядела лишь громоздкой и явно неэффективной нелепицей:

– Кэмде барасын Йог-Ата?

Улькен-улькен секрет.

Жулдыз коян бир-бир всегда

В мектебе алма-лет.

Раздался новый хлопок, и в руках у Мары оказались отвратительные желтые цветы.

– Ах, в душу бога мать! – чертыхнулась Яга и смачно шмякнула себя костлявой рукой по лбу. – Вот тебе и миллион алых роз из теплиц Бей-Бани! Надул меня почтеннейший Ер-Ага! Ну, попадись он мне!!! Я его домбру на башке раздолбаю, а сверху еще и кумысом полью, что бы знал, как дурачить порядочных старух!

Мара же, увидев купавки в своих руках, окончательно растаяла, и мечтательная улыбка появилась на ее лице, отчего ямочки на щеках стали завораживающими. От королевы словно прокатилась волна нерастраченной нежности и тепла.

Светлана, все это время сидевшая в кармане ветхого тулупа Яги, высунулась наружу и с радостным кваканьем прошлепала к маленькой лужице, образовавшихся подле ног Мары от капель с мокрых стеблей цветов.

Василиса Прекрасная, хитро перемигнувшись со Змеем Горынычем, неожиданно для всех, вытащила из-за пазухи вышитый батистовый платочек и развернула его на каменном полу. Мгновение – и ткань затрещала, заискрилась, озарилась синими колдовскими огнями и принялась стремительно расти, достигая размеров приличного ворсового ковра из Бала-Улуса. А затем стены башни наполнили звон посуды и тонкие ароматы деликатесов. На развернувшейся скатерти-самобранке одно за другим появлялись чернолесские блюда.

В огромных котелках уже парила черная уха с гвоздикою и белая – с перцем. Тонкие рыбные ароматы смешивались с не менее притягательными – мясными.

Тут же, на широких блюдах, шкворчали и потрескивали горячим маслом и жиром жареные бараньи почки; подернутая тонкой хрустящей корочкой, обтянутая в перепонку, печенка, запах которой смешивался с луком, добавленным внутрь этой своеобразной колбасы.

Чуть подальше, из гигантского подноса пуговками остекленевших глаз сонно взирала целая голова хряка под студнем, в зубах которой застряли свежие (как это не странно, среди зимы) пучки сельдерея.

Свинина была мягкой, упревшей, розовой, словно у молоденького поросенка. Ее явственно чесночный дух так и подмывал марогорскую нечисть нарушить двойной запрет: хоть раз объесться нечистым мясом, да заодно, раз и навсегда выяснить, так ли страшен чеснок, как о нем толкуют звездочеты и мудрецы.

Поодаль горками лежало горячее яловое мясо, любовно политое огуречным рассолом и посыпанное пряностями и кореньями. Под чудодейственными взварами томилась сладчайшая зайчатина с репою.

Да что там: даже расстроенный Кащей нервно сглотнул слюну, кидая жадные взоры на огромные ломти царственной лососины! На вертелах истекали жиром курочки с золотистой кожею. И на все эти мясные разносолы свысока поглядывал гусь, напичканный гречкой и щедро подправленный говяжьим салом.

Еще дальше от центра скатерти-самобранки в изящных вазочках была свежая зернистая икра осетра и белорыбицы, приправленная уксусом, перцем и луком. Рядом в вязанках лежал балычок.

Ближе к краям в глиняных мисках дымилась каша, возле которой в кувшинчиках белела сметана. И, как-то совсем не к месту, прямо в бочонках, высилась кислая и квашеная капуста. На тарелочках, были красиво разложены вареные и жареные маслята, грузди, рыжики…

Один из охранников упырей-берсерков, глядя на грибное разнообразие, лишь покачал головой – мухоморов-то и не было. Зато горками лежали пироги с горохом, луковники, оладьи с медом, сырники и блины.

На десерт скатерть выставила овсяный кисель и леваши, вареные из малины, черники и земляники, завернутые, как и положено, в трубочки. Здесь же благоухала патокой, явно истомившаяся за несколько дней, густая, как паюсная икра, мезбня из вишен. Горстями можно было черпать вареные в сахаре изюм, корицу, клюкву, имбирь, финики.

Обилие пузатых, запечатанных смолой кувшинов предполагало разнообразие горячительных напитков. На самом краю самобранки красовалось знаменитое чернолесское блюдо – похмелье: холодная, резанная на ломтики баранина, смешанная с мелко искрошенными огурцами, уксусом и перцем, оно словно создано, чтобы поправлять здоровье после очередной дружеской попойки.

И тут же гобелены, с вытканными на них батальными сценами, качнуло точно от порыва ветра. Изо всех тайных дверей и люков, через центральный вход в центральную залу Звездной Башни устремились, хлынули серым потоком летучие мыши, буйные козлоногие чертенята, основательные оборотни, студенистые водяные и бородатые лешие. Между копыт и лап тревожно зашуршали змеи, своей толщиной более приближающиеся к драконам, нежели к питонам. В их вертикальных зрачках плясал пламень веселья, и белесые козлиные бородки придавали их облику что-то неимоверно древнее и столь же непобедимо-ехидное.

Все ползущие, идущие, скачущие, летящие загомонили разом, и казалось, что все они говорят на разных языках. В этом нарастающем праздничном гуле все чаще стали раздаваться вспышки беспричинного смеха и глупого кокетливого хихиканья. Все в этой толпе уже знали, как должны разворачиваться события. На то они и придворные, что бы всегда держать нос по ветру.

Нежить, набившаяся в гигантский зал Звездной Башни, радостно повизгивала в предвкушении знатной гулянки, потирала лапы, копыта, ладони.

Уже и самому бестолковому водяному королевства Маро-Мойке, управляющему банями Её Величества, стало ясно, что свадьбы не избежать.

– О, моя королева! – прошипел бессмертный министр на ушко своей госпоже, понимая, что эту битву он уже проиграл. – Я специально дал вам шанс взглянуть на интервентов. По данным соглядатаев, Лихо Одноглазое и впрямь намеревался сделать вам предложение. Заботясь о благе и процветании страны, необходимо было дать ему высказаться. Как сейчас видно, решение было правильным… Но уже сам факт, что любой оборванец, чернь и босяк может породниться с царствующей фамилией, противоречит законам и может вызвать народное волнение, брожение в умах!

Мара бросила на Кащея испепеляющий взгляд.

– Я к тому, – деланно побледнел политик, – что ваш фаворит, а уж тем более супруг, должен быть хотя бы в чине генерал-лейтенанта, а то пойдут кривотолки.

– Так в чем же дело? – холодно обронила невеста, уже представлявшая свой завтрашний выход к народу в алом свадебном платье с высоким кокошником, блистающем бриллиантами и черным жемчугом – редким и завораживающим камнем из загадочного Дидрагорья. – В королевстве нет больше пергамента для указа, или в департаменте юстиции забыли, как пишутся буквы. Так я напомню: справа налево!

Лицо Кащея вытянулось. Он все еще лелеял слабую надежду расстроить или хотя бы оттянуть намечавшуюся свадьбу, но теперь, осознав, что часть его хитросплетений и интриг рухнула, оставив в душе зияющую душевную рану, министр молниеносно ретировался. Бессмертный политик боялся, что его выдадут выступившие слезы.

«Отчего так всегда бывает, что потерю близких и любимых мы замечаем лишь в тот момент, когда их уже не вернуть? – думал Кащей, выскакивая на улицу и подставляя лицо танцующим хлопьям пушистого снега. – Еще минуту назад жизнь и судьба королевы были для меня лишь пустым звуком. Эта холодная и надменная злючка казалась гадюкой, дразнящей меня, бессмертного, своим ядовитым жалом. А сейчас, когда в ее глазах зажглась любовь к этому нечесаному мужику, отчего вдруг стало так жаль самого себя? Откуда взялась эта необъяснимая ревность?»

А в центральной зале Звездной Башни вокруг Мары уже сновала главная колдунья-распорядительница кикимора Дуня. Размахивая своим корявым ольховым посохом с насажденным вместо набалдашника черепом утки, она, едва доходившая королеве до пояса, смешно, по-птичьи переваливаясь с ноги на ногу в своих лыковых лаптях и беспрестанно поправляя на груди дряхлую дерюгу, шептала себе под невероятно длинный и острый нос невнятные заклинания.

И над Марой заплясали сотни колдовских светлячков. Казалось, на королеву накинули мерцающую паутину и там, внутри этого кокона с невестой происходят какие-то невидимые перемены: словно куколка с минуты на минуту на глазах подданных должна была превратиться в прекрасную бабочку, гигантского махаона.

Лихо почесал в затылке, но благоразумно промолчал.

Скатерть, неожиданно для гостей, уже прикидывающих, сколько их еще протомят с официальными церемониями, прежде чем допустят до еды, вдруг, как избалованное дитя, решила показать норов и разразилась руганью, совсем не подобающей в данной обстановке:

– Ах, мать вашу за ногу и об забор, и об плетень! Наплодили придурков, а нам с ними нянчиться! Долго мне еще прикажите мордой в пол отдыхать, о, порождения ехидны и ежика-батора?!

– Сама-Бранка! – испустил вздох изумленный Иван Песий Сын.

– И Сама-Едка! – ворчливо отрезала скатерть. В то же мгновение ее края стали демонстративно скручиваться вовнутрь, поглощая все выставленные яства, оставляя разочарованно загалдевшей толпе лишь дразнящие ароматы.

– Опять на левую сторону постелила! – хлопнула себя по лбу Василиса Прекрасная и тут же кинулась исправлять ошибку, ласково при этом приговаривая. – Прости, милая. По недосмотру вышло…

– Это называется преступной халатностью. – пробурчала волшебная ткань, но уже более добродушно.

Во второй раз скатерть преподнесла те же блюда в точности до наоборот: в центре знаменитое похмелье, потом – медовые вина, вместе, естественно, с пивком; затем – сладости, кисели да каши, далее – развалы жареного, вяленого, вареного мяса и, наконец, по краям, в тарелках, дымящаяся уха.

– Совсем другое дело! – подал голос, окончательно сбитый с толку княжич. Он никак не предполагал, что его невеста за время своего краткого пребывания в плену стала искусной ведуньей.

В это же мгновение колдовство кикиморы закончилось, и Мара вышагнула из опавшего к ее ногам призрачного кокона. Лихо охнул и не смог оторвать глаз от Мары. Королева преобразилась. Она словно стала моложе, стройнее и привлекательнее. Локоны черных волос оттеняли бледноватое аристократическое лицо. Под цвет глаз было подобрано искрящееся платье. Ткань переливалась тысячью оттенков; словно невеста была под лучом солнца, попавшим на грани бриллианта и заставившим его ожить. Руки, так похожие на лебединые крылья своей мягкой грациозностью и белизной сковывали браслеты в виде змеек с рубиновыми глазами. Но главное – в ее облике появилась притягательная женственность и природное очарование.

«Это я удачно Ягу послушал. – подумал одноглазый жених, не находя слов восхищения. – А ведь она красавица! И к тому же королева».

Глава 8

Юные упырята, торопливо дожевывали плитки гематогена, в спешке вытирали руки об бархатные навыпуск рубашки, с орнаментом по подолу, да с вышитым гневным оком на груди. Собравшись, они щебечущей птичьей стаей ворвались в центральную залу Звездной Башни. Но сразу поняли свою оплошность и, присмирев под осуждающим взглядом Дуни, стоявшей по левую сторону Мары, мигом разбились на пары, и в торжественной тишине чеканя шаг, но от волнения все же наступая друг другу на пятки, направились к отцам-гвардейцам. Развернувшись у гобеленов лицом к гостям, пажи заученным жестом подняли болтавшиеся на поясах турьи рога, и трижды вострубили.

Швейцар распахнул парадные двери и впустил главного свахуна-детосчета – башенника Нектария, который не просто шел, а нес себя, вернее – собственное круглое выпирающее брюхо с таким достоинством, что даже у Иванов не возникло желания похихикать в кулак. Длинное, отдающее зеленью каре, разбитое пробором на две половины, было по-модному припомажено, борода тщательно расчесанная волосок к волоску – пышной волною скрывала всю грудь. И даже кафтан и лапти при каждом шаге поскрипывали своей новизной и ненадеванностью. Большой утиный нос, нависавший спелым пористым баклажаном, выдавал в баеннике большого любителя философии, постигающего тайны бытия за хорошим бочонком вина. Но вот глаза, отягощенные мешками, морщинками и синими кругами, все-таки были добродушно-усталыми и даже, по-своему, мудрыми. Видимо, прежде чем выслужиться до главного свахуна-детосчета, Нектарий сполна хлебнул всех земных радостей… Росточком сановник вышел с Дуню, но была во всем его облике солидная боярская степенность.

Подойдя к молодоженам и стукнув об пол веником, который гордо сжимал в правой руке, баенник зычно рявкнул:

– Великое таинство открываю вам: зажглась в небе новая звезда! Стало быть, скоро родиться у нас мальчик, который станет пастухом не только земным, но и небесным. И соберет он тучные стада, и вознесет он в жертву яловицу, козленка, овна и очистит землю и народ свой от греха, в котором все погрязли. И поклонятся ему все народы земные!

– Что ты мелешь?! – яростно топнула ногой королева.