Суженый? Ряженый?

– А почто она пропала? Куды? – не унималась девочка.

– Спи, шлында, хватить прядать. Буде утро, будут и песни.

Громко зевнув, Аганя отвернулась к стенке и захрапела. Иванка уставилась в потолок. В голове роились мысли.

– Откудова в лесу раненна женщина оказалась. Могёт мама тоже с друга берегу? – шептала девочка, чувствуя, как глаза начинают слипаться от усталости.

Бабушкино сопение успокаивало. За печкой тихонько рассказывал сказки сверчок. Иванка зевнула, повернулась к бабушке спиной и погрузилась в тревожный сон.

Казалось, она лишь на миг зажмурилась, а уже первые петухи возвестили о приходе утра. Сруб наполнился гомоном, разноголосым шумом. В мужском углу тятя и его брат Яков инструмент точили. Жена Якова – Катерина, у печи с обедом хлопотала. Их старшая дочь с утра за прялкой сидела, а братья – Ждан с Игнатом котомку собирали, коз пасти. Аганя на подворье птицу кормила. Иванка быстренько соскочила с печи, боясь прослыть ленивой бездельницей. Натянув косоклинный сарафан из грубого серого холста, босая выскочила на двор к рукомойнику. Холодная вода прогнала остатки сна. Подхватив подол длинной рубахи, чтобы не намочить утренней росой, девочка пробежала вдоль забора, распугав гусей.

– Эх, егоза, – хлопнула по округлым бокам Аганя, – Всё бы ристать, да ристать! Поди, лучше, клеть почисть, пока на стол не накрыли.

Иванка послушно помчалась под навес, схватила грабли и принялась за работу. Аганя вскоре присоединилась к ней.

– Бабуль, а те, за рекой… Оне отчего таки…

– Каки – таки? – остановилась большуха, – Тобе-то откель знать? Никак устретила кого из ихних?

Иванка покраснела.

Братья поговаривали, что за рекой нелюди живут. Только… вихрастый был не такой. Девочка вновь и вновь прокручивала в голове встречу с правобережным. И руки у него, и ноги – на месте. И говорит по-нашему. Даже… крест на груди носит, только, какой-то – необычный…

– Бабуль, а почто вы их не любите?

– Вот причапилась, адно репей! – сердилась Аганя, – А чего их любить-то? Чай не сахарны!

– Значит – мы с ними вораги? – продолжала выспрашивать девочка. Совсем не хотелось, чтобы вихрастый был ей врагом.

– Та – не! – отмахнулась большуха, продолжая работу, – Ворага можно в друга обратить, ежели с ним хлеб преломить. А с энтими не выйдет. Одно слово – раскольники! Их жито для нас – хуже отравы!

Иванка вздохнула. Представила вихрастого. Волосы светлые, пшеничные, глаза – голубые, почти как у неё. Две руки, две ноги… Голова на плечах. Не похож он на нелюдя… На врага не похож. Обычный мальчишка, как все. В реку кинулся, стремнины не побоялся. Бадейку достал, просто так, не ради корысти. Ну и что, что живёт на другом берегу? Суть ведь не в береге. Он хороший. И улыбка у него… тёплая. Словно солнышко засияло.

Закончив грести, Иванка вопросительно поглядела на бабушку – не пошлёт ли за водой. Та, перевернув грабли, стряхнула солому и приставила их к стенке.

– Иди, мойся, а то трапезничать пора. Катерина уже несколько раз выглядывала.

Иванка радостно кивнула, бросившись к рукомойнику.

Главным в семье был Никодим, но без большухи за стол не садились. Ждали указания. Аганя неторопливо проследовала в избу, кивнула Катерине и направилась к накрытому столу. Повинуясь её жесту, семья принялась занимать свои места на лавках, согласно праву старшего. Во главе под образами расположился Никодим. Справа от него – Яков с женой. Далее – их дети по старшинству. Слева присели Аганя и Иванка. В центре стола расположился крупный чугунок с кашей из пшена и репы. На чистой тряпице лежал свежеиспечённый каравай, порезанный крупными ломтями. Возле каждого трапезничающего – стакан молока и деревянная ложка.

– Помолимся, – произнёс Никодим, складывая руки на груди крестом, – Будь благословлен энтот день и пища иво.

Семья повторила его жест, шепча молитвы.

– Аминь! – провозгласил отец, перекрестив горшок с кашей.

Подняв со стола расписную деревянную ложку, он первым, как полагалось, зачерпнул из чугунка густое ароматное варево, сдобренное смальцем, и поднёс ко рту. Дунув несколько раз на ложку, проглотил. Его примеру последовали Аганя, Яков с Катериной, а уж затем и остальные чада. Очередь Иванки была последней, как самой младшей. Затем всё повторилось. Заметив, что ломти каровая исчезают со стола слишком быстро, девочка протянула руку за краюшкой, но её перехватил Яков. Иванка угрюмо поскребла ложкой по пустому дну чугунка, за что тут же схлопотала подзатыльник от Агафьи. То ли, заметив голодные глаза девчонки, то ли, желая загладить свершившееся, бабушка втихаря протянула внучке половину краюхи. Иванка благодарно впилась в опреснок крепкими зубами.

Никодим, поднявшись из-за стола, перекрестился на иконы и поклонился матери.

– Днесь на озеро с Яковом подём, – пробасил он, – Рыбарить станем. Опару на пирог готовьте.

Детвора повыскакивала из-за стола так, словно ветром сдуло. Катерина под молчаливым присмотром Агани принялась управляться.

– Эй, мальцы, – прошумела бабушка, – Идите коз пасти, застоялись ужо. А ты, Иванка, поводу беги. Супротив течения бери, квашню готовить станем.

Девочку не нужно было упрашивать дважды – не терпелось увидеть, ждёт ли её вихрастый с правого берега. Схватив у печи бадью, она стремглав выскочила из хаты и бросилась за ворота.

глава 4 дневник мадам Брошкиной

Что ж, дорогие читатели, не подумайте, что это я специально с пятого на десятое прыгаю, чтобы интригу сохранить, да вас подольше в неведении держать. То про себя рассуждаю, то про какую-то девчонку… Это я стараюсь по порядку рассказывать, чтобы чего важного не упустить. Так что, вы уж потерпите. Скоро всё на свои места встанет, сами увидите.

Итак, для меня наступило утро следующего дня…

– Надо же, что за странный сон, – думала я, сладко потягиваясь.

Не открывая глаз и не поднимая голову от подушки, старалась, по обыкновению, вспомнить подробности сна, понимая, что на сон моё видение совершенно не похоже. Направилась в ванную, на ходу сунув ноги в мягкие тапочки в виде ушастых щенков. Когда промытые холодной водой глаза перестали делать из моего отражения лицо китайской национальности, возвратилась в комнату. Присела на кровать, пытаясь понять, что же вчера произошло. Смотрю и глазам своим не верю. Одеяло и подушки разбросаны по комнате, простыни скомканы. На столике у зеркала потухшие свечи. А в моих волосах явственно просвечивают рыжеватые пряди…

Начинаю соображать.

– Да-с! Летать я за тридцать лет так и не научилась. В мистику и суженых не верю. Да ещё эта сказка про девчонку-кержачку, конца которой я так и не досмотрела… Выходит, мы с девчонками вчера хорошо перебрали!

На мгновение мелькнула странная мысль: – а что, если это был не сон? Я нервно передёрнула плечами, отказываясь верить собственной логике.

– Вот ещё! Сон и только.

Отчего-то страстно захотелось узнать, что же там дальше произошло с этой девчонкой и её рыбарём… Одно радует – муж ушёл! Не должно радовать, ан нет! – радует и всё тут!

В комнате необычайно светло, словно среди бела дня зажгли лампы. С вечера я не задёрнула штору, а солнце, вопреки всем прогнозам, безудержно палило, заливая всё вокруг жидким золотом, от которого слепило глаза. Эйфория вчерашнего дня быстро улетучилась. Я стала размышлять, не зря ли прогнала бывшего… Какой, никакой, а всё-таки мужик! Правда, по дому я давно уже всё сама делала: и гвоздь забить, и кран починить, и коня на скаку, опять же… А, уж про горящую избу и вообще говорить нечего! И всё-таки, жалко себя стало. Как я теперь одна-то…

Снизу раздались торопливые шаги. Вскакиваю с кровать – кого там ещё нелёгкая принесла… Оказалось, мама привезла сына, и он бежал вверх с охапкой хризантем, поздравить меня с прошедшим днём рождения.

– Мамуля, – кричит сынок, прижимая ко мне розовый букет, – Я так по тебе соскучился! Я вы тут не весь торт съели?

– Нет, любимый, – смеюсь в ответ, принимая подарок, – Беги на кухню. Торт в холодильнике. Только руки не забудь помыть…

Не дослушав мои наставления до конца, сынок стремительно упорхнул, оставив в моих руках тяжёлую охапку хризантем.

– С днём рождения, доча, – поздравила подоспевшая мама, протягивая разукрашенный конверт, – Как погуляли?

– Мам, скажи, только честно, во мне что-то изменилось? – спрашиваю, разглядывая в зеркале своё отражение с огненными всполохами в волосах.

Она оглядела меня довольно пристально, с ног до головы, повертела, словно вещь и, помедлив, заявила:

– Знаешь, доня, ты ж состарилась на целый год! – Узнаю маму, умеет она успокоить. – А где это твой спозаранку пропадает? – возвращает меня к действительности Оксана Петровна (если кто не понял, так зовут мою маму).

– Ушёл. Точнее – я выгнала, – сообщаю обыденным тоном, продолжая, как ни в чём не бывало заниматься привычными утренними делами.