Двойник под прикрытием

В один из дней, когда мне было семь лет, мой отец пошел на работу, но так и не вернулся домой. Сердечный приступ застал его прямо на объекте, где они строили завод. Спасти его не удалось.

У моей мамы словно вырвали сердце. За два года она похудела и побледнела, и я очень сильно за нее беспокоилась. Затем она встретила отца-одиночку в поликлинике, где работала. Звали его Герман. Он пришел к ней на осмотр с маленьким мальчиком, и все изменилось. Несколько недель они встречались, мама была счастлива. Через три месяца они решили жить вместе. Герману предложили работу в Москве, и маме ради него, пришлось бросить работу, продать наш дом и переехать вместе с ним в Москву, в арендованную квартиру, за которую маме пришлось платить самой, чтобы мы могли в ней жить, поскольку у Германа не сложилось с работой. Потом, он связался с непонятными людьми в поисках быстрого заработка. Я очень не хотела переезжать, и тем более жить с Германом под одной крышей. Я любила свою школу и свой уютный город. Но, у меня не было выбора. Место, куда мы переехали, я не могла считать домом. Ничего больше не будет домом. И кроме того, мне не нужен был дом – это слово сопровождало воспоминания, слишком болезненные, чтобы о них думать, мне достаточно было места, где я просто могла жить.

Год спустя, умер сын Германа, Тимофей. Несчастный случай в школе. И Германа как будто бы подменили. Он всегда мне не нравился. Я ему не доверяла. После смерти сына, он начал пить, ругаться, кричать на маму и на меня, когда он злился, он пинал вещи так, что это меня пугало.

Потом, начались побои. Синяки, которые она пыталась скрыть макияжем. Треснувшие ребра, из-за которых было больно дышать и говорить. Я пряталась в своей комнате и смотрела на журнальные картинки, которыми обклеила стены, на далекие места, такие как Байкал и Якутия, и попыталась представить себя там во сне.

Когда мне было двенадцать, моя мама попыталась бросить его и бежать обратно в Новосибирск. Герман поймал нас на полпути, отправил мою маму в больницу и сказал ей, что убьет нас обоих, если она снова попытается бросить его. Он потерпел неудачу в роли преступника, потерпел неудачу в роли кормильца. Он не хотел, чтобы кто-нибудь знал, что он тоже не смог стать мужем.

Через несколько недель после этого Герман пришел пьяный и рухнул в кресло. Он крикнул моей маме, чтобы она принесла ему пива, но она лежала в постели с переломами ребрами, после его побоев, и едва могла ходить. К тому же, у нее начал развиваться сахарный диабет. Я была в их спальне, присматривала за ней, и увидела, как она изо всех сил пытается встать, стиснув зубы от боли.

«Нет, мама, лежи», – сказала я ей со слезами на глазах. Я вышла в коридор, не обращая внимания на ее протесты. Я подошла к холодильнику и принесла Герману пиво.

Когда он увидел, что это я, он проклял меня, сказав, что я такая же пустая трата места, как и моя мать. И когда я подошла достаточно близко, он впервые ударил меня – удар открытой ладонью по лицу, от которого у меня затряслись зубы, и я увидела звезды.

Но, с той ночи я приносила ему пиво и еду, и убиралась в доме. Я была маленькой и ничего не могла с этим поделать. Но, я старалась делать все, чтобы держать его подальше от моей мамы, которая не могла вставать после его побоев.

Он бил меня, а мама так его боялась, что ничего не могла сделать. Однажды, когда мне было четырнадцать, я уронила горячую сковороду, и она оставила темный след на линолеуме. Герман поднял ее, задрал мою футболку и прижал ее горячий край к моему боку, чтобы преподать мне урок. Я слышала, как моя кожа шипела, как кусок мяса, брошенный на сковороду. Я знала, что не смогу обратиться в отделение скорой помощи, поэтому обработала ожог сама, а шрам все еще остался. Однако, это послужило мне уроком. Чем меньше он меня видел и слышал, тем меньше он меня бил.

И так я стала невидимкой. Моя уверенность в себе исчезла. Каждый день я слышала, какая я никчемная. Он смеялся над моими мечтами о зеленых далеких местах и рвал фотографии, которые я приклеивала на стены. Я ушла в себя, одевалась в бесформенные кофты с капюшонами и джинсы, стараясь вести себя максимально нейтрально, чтобы меня было легче игнорировать. Мальчики смотрели прямо мимо меня. Учителя даже забыли, что я была в их классе.

В один из дней, когда мне было шестнадцать, я поднялась на крышу многоквартирного дома. Мне было так одиноко, я чувствовала себя такой разбитой, что готова была прыгнуть с крыши. Но, я волновалась за маму. Если я оставлю ее одну с ним наедине, он снова станет ее избивать и ее уже некому будет защитить.

Именно тогда я увидела его, балансирующего прямо на краю крыши. Птичье гнездо, на краю которого сидела белая голубка, кормящая своих птенцов. Это было самое прекрасное, что я когда-либо видела, и я была так близко. птицы меня совершенно не замечали.

И тогда, я поняла, что моя невидимость для чего-то может быть полезна. Я была такой тихой, такой ненавязчивой, что могла подойти к птицам и животным ближе, чем кто-либо другой.

Я начала совершать прогулки в город, незаметно пробираясь через заброшенные здания, находя летучих мышей, бродячих кошек и собак, за которыми можно было наблюдать. Нахождение рядом с этими маленькими животными было достаточно, чтобы поддерживать меня в здравом уме от того, что происходило дома.

Однажды, исследуя заброшенный бизнес центр, я обнаружила, что я не одна. Старый грузин с седыми волосами фотографировал птиц, за которыми я наблюдала. Сначала я настороженно с ним общалась. Но, он был дружелюбен, и через несколько месяцев мы сблизились. Его звали Алико, и когда-то он был военным репортером. Его квартира, недалеко от Петровки, была увешана желтыми выцветшими фотографиями Афганистана, Пакистана и Ирака. Он подарил мне одну из своих старых камер, и с первого же момента, как я попробовала ее, она меня зацепила. Моя невидимость означала, что я могла приблизиться к любимым животным, а камера означала, что я могла поделиться с миром увиденным. Через несколько недель, Алико посмотрел на сделанную мной фотографию гнезда новорожденных мышей, прижавшихся друг к другу, чтобы согреться. Один мышонок открыл глаза и взглянул на меня, и в этих больших черных глазах отразился горизонт Москвы. «Ты в этом естественная», – сказал мне Алико. «У тебя есть внимание к деталям.»

Наконец-то, я нашла свое дело.

В течение следующих двух лет, моя жизнь заключалась в том, чтобы защищать маму дома, готовится к экзаменам в школе, я заканчивала одиннадцатый класс, и несколько драгоценных часов, каждый день, учиться у Алико. Он спрашивал меня о синяках, и я знала, что он злится, что кто-то причиняет мне боль. Но, я также знала, что Герман сможет причинить ему вред, поэтому я молчала.

Затем, когда мне было девятнадцать, Герман умер, получив ножевое ранение в драке в переулке с другими бандитами. Я знала, что мне следует грустить, но все, что я чувствовала, это облегчение, которое заставило меня задуматься, ужасный ли я человек. Я думала, что моя жизнь изменится, но, мы с мамой все еще застряли в Москве, у нас не было денег, чтобы вернуться обратно в Новосибирск. Поэтому, я устроилась работать в продуктовый магазин, продолжала учиться, присматривать за мамой и фотографировать. Я мечтала стать фотографом дикой природы.

Однажды ночью, я услышала крик девушки, у нас во дворе, и выстрелы. Я подбежала к окну и увидела, как молодой человек с пистолетом в руках убегал в сторону парка. Я его хорошо разглядела. Я его видела несколько раз у магазина, в котором работала. Возле пожарной лестницы лежал труп мужчины, а рядом лежала, потерявшая сознание от удара, девушка.

К тому времени, как приехали полицейские, убийца уже убежал. Мужчиной, которого убили, оказался мой друг Алико. Я не знала, что произошло. Почему Алико этой ночью оказался в переулке у моего дома.

На похоронах Алико я была единственной скорбящей. Я стояла там, и дождь смешивался с моими слезами, горячая, горькая несправедливость этого дождя наполняла меня изнутри, пока я не подумала, что взорвусь.

Я не была храброй. Я была никем.

Но, кто-то должен был что-то сделать.

Поэтому, я взяла фотоаппарат, который мне подарил Алико, упаковала сумку с едой и водой, и три дня подряд я следовала за этим убийцей, как призрак, прячась в переулках и на крышах, фотографируя каждое его движение. Мой взгляд на детали позволил мне увидеть мелочи, которые могли изменить ситуацию. царапины на его машине, которые доказывали, что это его машина, когда он уезжал от того места, где забирал упаковку с наркотиками. Татуировка на его руке, когда он передавал взятку полицейским.

Я отправила фотографии напрямую начальнику отдела полиции Москвы, пройдясь по головам коррумпированных полицейских. Через несколько дней торговца арестовали. Но, на его территорию заехал другой мелкий наркоторговец. От них страдали люди. Подростков и молодых людей вербовали для продажи наркотиков в школах и институтах. И никто ничего не мог сделать.

Я начала добывать улики на каждого из них, прячась в тени и собирая фотографические доказательства, которые полиция не могла получить, и анонимно отправляла их в отдел полиции. За девять месяцев я помогла посадить в тюрьму троих наркоторговцев. Я купила одноразовый телефон, по которому меня невозможно было отследить, и дала свой номер полиции, на случай, если им понадобятся дополнительные фотографии кого-то из них. Но когда раздался звонок, это была не полиция. Это была женщина по имени Серафима Ульянова, и она работала в СОРП. Она уговорила меня встретиться за чашкой кофе. Когда мы встретились она спросила, не хочу ли я поработать у них. «У тебя потрясающий взгляд на детали», – сказала она мне. «И тебе удается делать фотографии, которые никто другой не может. Хотела бы ты быть частью команды, которая сажает за решетку плохих парней?»

Я знала, что я совсем не похожа на агента СОРП. Я не была ни храброй, ни сильной. Но медицинские счета моей мамы накапливались, мне нужно было помогать маме платить за квартиру и СОРП платил намного лучше, чем продуктовый магазин, где я работала.

Итак, я начала работать в головном офисе СОРП в Москве в качестве специалиста, и встретила там Виктора Карпова, Алину, Марию. Они были настоящими агентами, крутыми и уверенными в себе полевыми агентами, которые выбивали двери, владели боевым искусством и могли стрелять из оружия – даже Мария, рост которой был всего лишь 160 см, могла победить плохого парня лучше, чем кто-либо другой. Они лояльно относились к моей застенчивости, к постоянному молчанию и все стали моими друзьями, особенно Мария, и я очень скучала по ней, когда ее направили на службу в Афганистан.

Серафима стала для меня второй матерью, и я много работала, наблюдая и фотографируя каждого, на кого она мне указывала. В первый же год работы я получила информацию о каждом нарушителе закона, за которым мне велели следить. Я хорошо справлялась со своей работой, но все еще прятался за объективом камеры, невидимая и очень, очень одинокая.

И вот, однажды, Серафима показала мне черно-белую фотографию самого великолепного мужчины, которого я когда-либо видела. «Это Сергей Болконский», – сказала она мне. «И мы с тобой его уничтожим.»

Три года я пыталась делать именно это. Я следила за каждым его шагом, прослушивала его звонки, но, он был слишком умен, слишком осторожен, я не могла получить необходимые доказательства, чтобы мы могли его посадить. И меня начало тянуть к нему. Я не могла понять почему. Он был преступником, а преступники убили или ранили всех, кого я когда-либо любила. Потом был Санкт-Петербург и то, что произошло в его гостиничном номере. А теперь все было по-другому.

ГЛАВА ПЯТАЯ

ЕЛЕНА

На следующее утро, после того, как мы вернулись из Санкт-Петербурга в Москву, мне понадобилось три чашки кофе, чтобы хоть как-то не уснуть после долгой дороги.

Я приехала домой всего за час до того, как мне пришлось бы снова вставать с постели и ехать на работу, и я провела этот час, лежа без сна, снова и снова вспоминая то, что произошло в гостиничном номере Сергея. Не находя покоя, я встала и пошла на кухню. Она сделана из ярко-белых шкафов с темными деревянными столешницами, белой плитки и бытовой техники из нержавеющей стали. Несмотря на то, что на кухне есть маленькое окно, оно пропускает мало света, и в комнате постоянно темно. Поэтому я выбрала белые шкафы, чтобы все казалось больше и ярче. Я заварила кофе и подошла к столу перед огромным окном в своей гостиной. Комната была достаточно большой для моего письменного стола, двух диванов, стола и стульев. Здесь я также выбрала светлые тона, чтобы сделать пространство ярче и дополнить паркетный пол.

Я была счастлива здесь. Это было мое безопасное место. Но сегодня, меня все еще трясло от того, насколько близко я была к смерти. И этот взгляд, которые я увидела, когда я ответила ему, что я никто, в этот момент он перестал быть пугающим. Он перевоплотился в мужчину, который хотел меня защитить.

И то, как он посмотрел на меня, когда мы оба поняли, что его нога оказалась между моими…Ах…! Почему, я о нем думаю? Что, черт возьми, не так со мной? Это же Сергей Болконский!

Теперь, сидя за рабочим столом, я изо всех сил пыталась не заснуть. Виктор все утро молча размышлял. Я знала, что он беспокоился об Алине. Мы оба беспокоились. Она сейчас в больнице, и с минуты на минуту начнется операция по превращению ее в Марину. Благодаря нашей неудаче в Санкт-Петербурге, через несколько недель ее отправят прямо в логово зверя.

Я занялась сбором всего того, что у нас было о Марине. В отличии от Сергея, мы знали о ней очень мало. Она внезапно появилась в его жизни около девяти месяцев назад, сексуальная, гламурная и всегда одетая в потрясающую дизайнерскую одежду. Я остановилась на секунду, глядя на фотографию ее и Сергея, когда они готовились к посадке в частный самолет. Та часть моего мозга, которая всегда замечала детали, царапала мой разум, пыталась сказать мне, что, что-то не так, но, я была слишком уставшей, чтобы понять, что я вижу. Я продолжала собирать информацию и остановилась, когда достала снимок Марины крупным планом. Она была великолепна, но что-то мне в ней не нравилось. жестокость в этих ясных зеленых глазах…

Подожди, я что, ревную? Из-за этого она мне не нравится? Я почувствовала, что краснею, но продолжила свою работу. Господи, Елена возьми себя в руки. Алине придется подражать каждой детали этой женщины. тому, как она ходит, как она говорит. Я начала просматривать последние фотографии Марины, сделанные командой Интерпола, когда она была в Париже. На одном из снимков, сделанном незадолго до аварии, она садится в спортивную машину, а ветер поднимает ее свободную блузку сзади, обнажая…

Я вскочила на ноги, широко раскрыв глаза.

«Что случилось?» – спросил Виктор, сразу насторожившись.

Я схватил свой телефон. «Нам нужно позвонить Серафиме», – сказала я, набирая ее номер. «Мы должны остановить операцию Алины!»

Он схватил свой телефон и позвонил в больницу, но администратор отказался отвлечь доктора Кириллова от операции, чтобы он мог подойти к телефону. Телефон Серафимы тоже переключился на голосовое сообщение. Я знала, что она в больнице, присматривает за Алиной. Должно быть, в больнице ее заставили выключить его.

Я посмотрела на дверь. Больница находилась менее чем в квартале отсюда.

«Продолжай звонить», – сказала я Виктору. И, побежала. Я быстро спустилась по лестнице на улицу, а затем по тротуару, и, бегом, направилась в сторону больницы, уклоняясь от прохожих. Сегодня, в воздухе висит туман, с неба льет дождь и переливается в свете фонарных столбов. На улице холодно, пешеходы, опустив головы, бегают трусцой, если только они не из немногих счастливчиков, которые не забыли взять с собой зонтики. Дрожа, я плотнее натягиваю на себя тонкую куртку и вытираю дождевую воду с ресниц и очков. К тому времени, как передо мной начала вырисовываться огромная серая громада больницы, я покраснела и задыхалась, и мне захотелось присоединиться ко во всем тем, кто делал пробежки по утрам по Центральному парку.

Я вбежала в больницу, вся промокшая от дождя, и спросила у испуганной медсестры, в какой операционной находится доктор Кириллов, а затем вломилась в дверь. Все вокруг операционного стола в шоке подняли головы. В маске и халате доктор Кириллов выглядел совсем иначе, но этот взгляд, я бы узнала где угодно. И да, это была Алина на столе, ее лицо было испещрено линиями маркера.

«Что, черт возьми, ты делаешь?» – отрезал доктор Кириллов. «Выйди отсюда! Ты не стерильна!»

Я прислонилась к двери, тяжело дыша. Вода с меня стекала на стерильный белый кафель. «Остановитесь. Прекратите операцию!»