Неокантианство. Девятый том

Сигварт и Бенно Эрдманн рассматривают не императивные и сослагательные предложения вообще, а нормы, развивающиеся из интеллектуально-исторических фактических кругов обычая, права и морали, которые находят свое обычное выражение в заповедях или запретах, в императивных или сослагательных предложениях. Однако ни в коем случае ценностные суждения не являются первичной формой норм. В дальнейшем мы увидим, что все ценностные суждения так или иначе основаны на желании, воле или долженствовании, что они так или иначе отсылают к идеям желания. Для самого СИГВАРТА моральный идеал – это волевая высшая цель. Поэтому первоначальная форма, в которой мы его осознаем, – это не ценностное суждение, которое говорит о цели предикатом «хорошо», а сама идея цели. Если, однако, мы захотим перевести последнюю в обычную пропозициональную форму, то получим пропозиции желания или, точнее, поскольку воля нормативна, пропозиции повеления в форме: «То или это должно быть! (должно быть!)» «Я должен или ты должен сделать то или это!». Однако даже если бы все было наоборот, если бы желание и долженствование основывались на ценностных суждениях, то нормы как таковые были бы предложениями повеления или запрета. Этого справедливо придерживался Эрдманн. Но заповеди и запреты не являются суждениями. По-видимому, Эрдманн довольно близко подошел к правильному пониманию логической структуры нормативных предложений. Действительно, в них мыслится волевое или целевое существо. Но воля и намерение не должны ставиться на уровень прошлого и будущего бытия. Постепенный переход от желания и долженствования к становлению, от сослагательного наклонения к изъявительному futuri в языке лишь ничего не доказывает в пользу сходства волевого или целевого бытия со становлением. Если бы такое сходство существовало, то оно должно было бы распространяться и на желаемое бытие. И Эрдманн действительно, похоже, рассматривает предложения желания, как и предложения повеления, в качестве суждений в этом смысле (27). Но объекты желания – а к ним относятся объекты желания, воли и повеления – это объекты не познания, а идеи желания, и мыслятся они не в суждениях, а в эмоциональных актах мышления. Однако в ходе дальнейшего исследования мы увидим, что необходимо проводить резкое различие между идеями желателя и идеями получателя предложения. Последние являются последовательно когнитивными представлениями, которые мыслятся в суждениях. Но первоначальными являются идеи участника торгов. А это всегда идеи желания, мыслимые в эмоциональных актах мышления. СИГВАРТ правильно замечает, что императивы – это не утверждения, не суждения, не высказывания, которые хотят что-то сообщить, а приглашения, которые определяют волю того, к кому обращены, хотят, и добавляет, что такой же характер имеют и заповеди, выступающие как общие законы, например, заповеди права или религии (Logik I, стр. 18, примечание). Отсюда для него было достаточно очевидным представить себе нормы, которые он утверждает в качестве объектов логического исследования, как императивные повеления и запреты. Вывести это следствие ему помешала, по-видимому, робость перед реальными повелениями и запретами в грамматическом отношении: императивов и сослагательных наклонений, в сферу логики, которая для него является сферой оценочного мышления.

Если действительно хочется рассматривать предложения желания, пожелания, повеления и т. д. как суждения, то в конечном счете остается только интерпретировать их как пропозициональные предложения, в которых выражались бы суждения о переживаниях, об

актах желания, пожелания, воли и т. д. Тогда предложение желания «чтобы пошел дождь!» будет тождественно предложению высказывания: «Я желаю, чтобы пошел дождь», предложение повеления: «Отдай императору то, что принадлежит императору» – тождественно высказыванию: «Я повелеваю отдать императору то, что принадлежит императору». Подробно обсуждая все «за» и «против», ХУССЕРЛ недавно занял такую позицию (28): «Не сами желания, повеления и т.п., – уточняет он свою позицию, – выражаются грамматическими конструкциями и их значениями, а представления об этих актах, которые служат их исполнением». И добавляет: «Когда мы сравниваем пропозиции и желания, мы должны согласовывать не суждения и желания, а факты и желания». Верно ли последнее? Если сравнить пропозицию «есть молния» и пропозицию желания «вот бы был вечер!», то объектом пропозиции является природный процесс, который мы имеем в виду в этой пропозиции; в самой пропозиции выражено перцептивное суждение, объектом которого является природный процесс. Объектом же пропозиции желания, согласно представлению Гуссерля, является акт желания, а в пропозиции желания должно быть выражено внутреннее восприятие этого акта, опыт желания, или, точнее, внутреннее перцептивное суждение, объектом которого является опыт желания. Очевидно, что такое объяснение вполне корректно описывает пропозицию «Я желаю, чтобы был вечер». Однако оно не описывает пропозицию желания. Теория Гуссерля страдает от путаницы, против которой мне еще не раз придется выступать в последующих исследованиях, – от путаницы непосредственного и рефлексивного сознания. Если у меня есть желание, которое я выражаю в предложении «Только бы наступил вечер! то это действительно акт сознания, переживание, которое я осознаю. Но это осознание – не внутреннее восприятие, не интуиция, не воображение какого-либо рода, а момент, имманентный переживанию.

Воображение, «внутреннее вглядывание» – это лишь отражающее сознание, которое направляет себя в воспроизводящем воображении на завершенный акт сознания. Результат этой рефлексии, которая, кстати, может быть и непроизвольной, отражается в суждении, имеющем своим объектом опыт желания и выраженном в предложении «Я желаю, чтобы был вечер». Однако само предложение желания также выражает идею, мыслительный акт – идею желания и эмоциональный мыслительный акт, в котором эта идея осуществляется. Таким образом, если мы сопоставляем предложение и

желаемое, то согласовываются не факты, т.е. объект суждения и желаемое, а объект суждения и объект желаемого. Гуссерль прав лишь постольку, поскольку предложения желания, воли и повеления на самом деле не «выражают» желания, процессы воли и акты повеления. Идеи выражаются всегда – в пропозициональных предложениях когнитивные идеи, т.е. суждения, в желательных, волевых, императивных предложениях и т. д. Идеи желания, т.е. эмоциональные акты мышления.

Поэтому, как бы ни были ценны исследования новейших логиков в области природы суждения, даже с психологической стороны, они все же внесли скорее путаницу, чем свет, в учение об эмоциональных предложениях и в теорию предложения в целом. И общая картина ситуации такова, что грамматика, психология и логика полностью подвели нас в вопросе интерпретации эмоциональных предложений.

Конечно, это особенно печально для тех наук, основу которых составляют не пропозициональные высказывания, а пропозиции иного рода, прежде всего пропозиции желания, воли и повеления, – для юриспруденции и этики. Императивные и сослагательные пропозиции, заповеди и запреты уже вырастают из культурных сфер обычая, приличия, нрава и т.д.. Но в области юриспруденции и этики научная рефлексия в своей работе непосредственно столкнулась с логическим своеобразием таких пропозиций, в прояснении которого она имеет принципиальный интерес.

В последнее время все большее распространение получает волюнтаристский взгляд на право, т.е. взгляд, который в конечном счете выводит правовые пропозиции из произвольного или непроизвольного целеполагания и целерационального намерения. Затем, как последнее и самое оригинальное явление правовой жизни, возникают заповеди и запреты. И вопрос о логической природе императивов, а в более широком смысле – заповедей и запретов, становится вопросом о логических основаниях права, а значит, и юриспруденции. Сегодня, как никогда, юриспруденция ищет контакта с логикой. Она призвана системно, теоретически и нормативно осмыслить природу логических функций и операций, как по характеру своего предмета, так и по особому характеру своего метода работы. Логика, со своей стороны, не только берет примеры с определенным

предпочтением из области права, но и прилагает все усилия для удовлетворения логических потребностей юриспруденции. Тем хуже, что она терпит неудачу в фундаментальном вопросе о логической структуре правовых предложений. Юристы находятся в полной растерянности перед этой логической проблемой, существование которой они достаточно ясно ощущают. Отчасти они позволяют логике соблазнить себя тем, что рассматривают правовые предложения, поскольку они являются логическими функциями, как суждения, (29) отчасти они борются, в сознательной оппозиции к логике, за психологическое понимание логического характера правовых императивов и конъюнктивов, но не достигают своей цели. Это не чисто академический вопрос, не вопрос чисто формального значения. С ним тесно связан спор о теории норм, спор, затрагивающий саму суть права. В целом исследование логической природы правовых предложений окажет влияние на юридическую работу над правом во всех ее частях. Но если его проводить аккуратно, то оно указывает на элементарные идеи предписания. А они открывают нам возможность, с одной стороны, проникнуть в природу представлений желания, представлений цели, в которых раскрываются тенденции, действующие в творческой деятельности сил, формирующих право, а с другой – во все те явления, которые принято называть представлениями о праве, убеждениями о праве, выражениями чувства права.

Проблема эмоциональных предложений не менее актуальна и для этики. Более того, здесь то же самое проявляется еще более отчетливо. Ведь претензия на общезначимость, присущая моральным идеалам, уже способна привлечь внимание к логической структуре этических пропозиций. Именно эта точка зрения и привела СИГВАРТа к тому, что он включил эти пропозиции в сферу логической рефлексии. Но при этом вновь и вновь говорится об этической уверенности и доказательности, о моральном познании, о моральных истинах, даже о моральных реалиях. И эта речь приобретает совершенно особый вес там, где к моральному познанию прикладываются постулаты, которые хотят предложить практическое дополнение к теоретическому познанию действительности. Во всяком случае, во всех этих направлениях мысли проглядывает намек на то, что и в моральных нормах действует логическое мышление, сродни суждению. И если неоднократно пытаться рассматривать фундаментальные этические предложения как суждения – будь то

ценностные суждения, будь то суждения, в которых познаются нравственные идеалы, будь то, наконец, суждения, объектом которых является стремление к этим идеалам, – то в этих попытках, даже если они не увенчались успехом, также кроется признание логического характера этических предложений. Действительно, только психологический анализ этических императивов и сослагательных наклонений этики может установить их логическую основу. Для этого, однако, необходимо проникнуть к истокам самой нравственной жизни. И снова сложные явления, предложения, говорящие нам: «Я буду совершенным!», «Возлюби ближнего своего!», «Будь честным!», – падают. «будь честен!», отступают перед элементарными актами воображения, перед элементарными логическими функциями, которые в них заложены. Отсюда, однако, не только становятся понятными этические предложения заповеди и желания с их определенностью и доказательностью. Одновременно мы получаем ключ к решению столь обсуждаемой проблемы этических ценностных суждений.

В общем, проблема эмоциональных предложений открыто лежит на этом пути. Там, где есть только желание, пожелание, хотение, повеление, просьба, напутствие и т.д., мы также сталкиваемся с предложениями желания, воли и повеления. И как языковая форма этих предложений, их императив, сослагательное наклонение, оптатив, так и исследование содержания больших комплексов предложений, образованных таким образом, указывает на существование логических функций, которые выделяются из суждения так же определенно, как предложения желания, воли и повеления выделяются из пропозиционального предложения. Однако и здесь предложения, с которыми мы реально сталкиваемся как в вульгарном, так и в научном мышлении, представляют собой в основном сложные структуры. И так же, как грамматически полное пропозициональное предложение, вернее, его смысловой коррелят, отсылает к простому, элементарному акту суждения, смысловые корреляты грамматически полных предложений желания, воли и повеления – а даже императивные предложения типа «приди!» относятся к типу грамматически полных предложений, поскольку также содержат субъект и предикат – отсылают к элементарным эмоциональным актам. Это открывает мир идей

желания, воли, повеления, ценности и блага. И проблема логических актов в эмоциональных понятиях, короче говоря, проблема

эмоционального мышления в его первозданном виде, стоит перед нами, – прямо, но и совершенно нерешенной.

Но это, в сущности, лишь одна сторона проблемы, к которой мы таким образом привлекли внимание. Язык непосредственно сообщает только о той форме эмоционального мышления, которая действует в представлениях желания. Однако эмоциональные представления – это еще и фантазийные представления, которые развиваются из аффектов и чувств. А для логического мышления, действующего в этой сфере, язык не имеет собственной формы предложения, более того, вообще не имеет специального выражения. Например, восклицательное предложение, которое некоторые считают собственно эмоционально-аффективным, как мы увидим, не может рассматриваться ни как специфическая форма выражения представлений, возникающих на основе чувств и аффектов, ни как однотипная с пропозициональными, вопросительными, желательными, волевыми и императивными предложениями. Тем не менее, проблема эмоционального мышления достаточно отчетливо проявляется в области идей чувства и аффекта.

Особенно это касается фактологических кругов религии и эстетического наслаждения. Теологи говорят о верованиях и, с другой стороны, о религиозном познании. В новейшей протестантской теологии большую роль играет также спор о «суждениях веры» и"религиозных ценностных суждениях». Теологи прекрасно понимают, что все эти дискуссии имеют логическую сторону, что в конечном счете они вращаются вокруг логического характера религиозных посылок веры. И со своей стороны они попытались не только сформулировать проблему, но и решить ее. Но все эти попытки свидетельствуют лишь об одном: до сих пор нет психологического анализа логических функций, приводящих к посылкам веры. Предложения, в которых выражаются акты веры, внешне очень похожи на пропозициональные предложения: «Бог справедлив», «Бог есть любовь», «Иисус Христос – Сын Божий и Искупитель человечества» и т. д. И суждения веры, соответствующие этим предложениям, также приобретают форму суждений знания. Уже одно это ставило задачу вскрыть логическую природу этих псевдосуждений и укорененную в них особую уверенность веры. Но ни психология, ни логика этой задачей не озаботились (30). И все же это не внутренний, временный спор

богословов. Суть проблемы, обсуждаемой в этих дискуссиях современного богословия, не нова. В конечном итоге она заключается в соотношении знания и веры. Во все времена, во всех религиях, везде, где начинались богословские размышления и пробуждались апологетические тенденции, также возникала, более или менее ощутимо, потребность определить характер функции веры и ее соотношение с познавательным мышлением. Единственным новым аспектом сегодняшней проблемы является ее очевидная логическая интенсификация. Только психологию и логику не может убедить даже недвусмысленно выдвинутая претензия суждений веры на некую обоснованность и истинность, чтобы преследовать логические функции в вере и демаркировать против них судейское мышление. И здесь, как и везде, игнорируются факты, обусловливающие возникновение формы логического мышления, отличной от типа оценочных актов. Как будто существует некая стеснительность участия в богословских дискуссиях или даже в апологетической [оправдательной – wp] работе, в конечном счете негласное, более или менее осознанное неприятие претензий на истинность посылок веры, которое закрывает сознание психологов и логиков от предложений, исходящих из богословия, и ослепляет их от очевидных фактов.

Какими бы ни были обоснованными или необоснованными претензии на истинность суждений веры, они сами являются духовно-историческими фактами. А где есть религия, там есть и вера, там есть и суждения веры. Да, суждения веры – это наиболее оригинальное и фундаментальное выражение религиозной жизни на всех уровнях религии. И логическая структура веры, на которой в то же время базируется ее субъективное доказательство, является главной проблемой для исследователя религии – проблемой, для решения которой он прибегает к помощи психолога, правда, пока тщетно. Однако предложения, в которых выражаются суждения веры, имеют некоторое сходство с предложениями, в которых мы отчитываемся перед собой или перед другими о содержании эстетических созерцаний, короче говоря, об объектах эстетической фантазии. Даже когда мы разрабатываем и описываем образы ситуаций, действий, процессов, настроений, характеров и т.д., вызванные в нас поэмой, драмой, эпосом, картиной, скульптурой или даже симфонией, мы обычно говорим «грамматически полными» предложениями, а именно предложениями, которые и внешне имеют форму пропозициональных предложений. Эстетические предложения, таким образом, как бы стоят в одном ряду с религиозными убеждениями. Во

всяком случае, смысловыми коррелятами последних являются не эстетические ценностные суждения, т.е. суждения, констатирующие предикаты прекрасного, милого, возвышенного и т. п. в отношении объектов природы или искусства, а своего рода иллюзорные суждения. Ведь они изображают иллюзорную реальность, а сознание истины заменяется иллюзией. Если, например, мы рисуем образ РИЧАРДА III на основе эстетического опыта, вызванного в нас драмой Шекспира, то мы говорим предложениями, которые по форме неотличимы от тех, в которых мы описали бы исторического РИЧАРДА III. Например, мы так и скажем: «РИЧАРД III – это сильное зло, последовательное в злобе». Понятно, что такие предложения также являются выражением логических актов мышления. Но это, очевидно, совсем другой вид мышления, чем тот, который осуществляется в обычных суждениях и выражается в актуальных предложениях.

Религиозные суждения веры и эстетические суждения иллюзии действительно являются особыми способами выражения своеобразной формы эмоционального мышления, а именно той, которая, будучи сведена к элементарному типу, тождественна логическому фактору образных представлений, возникающих на основе чувств и аффектов.

Итак, проблема эмоционального мышления с самых разных сторон навязывается психологической и логической рефлексии во всем ее объеме. Но она не была даже понята, не говоря уже о ее решении. (31) В последнее время не было недостатка в попытках ее постановки и решения. Но ситуация сегодня такова, что те попытки, которые действительно были предприняты для решения этого вопроса, могут дать лишь обманчивый эффект. Поэтому психология и логика по- прежнему должны справиться с этой задачей.

ЛИТЕРАТУРА: Heinrich Maier, Psychologie des emotionalen Denkens, Tubingen 1908

Примечания

1) WILHELM DILTHEY, Die Einbildungskraft des Dichters, Bausteine fur eine Poetik, в Philosophische Aufsatzen, посвященном EDUARD ZELLER, 1887, pp. 303f. Ср. Dichterische Einbildungskraft und Wahnsinn, речь 1886 г. И: Goethe und die dichterische Einbildungskrat, в: Das Erlebnis und die Dichtung, 1906, стр. 137f.

2) Из многочисленной литературы я хотел бы пока выделить:

JOHANNES MULLER, Uber die phantastischen Gesichtserscheinungen, 1826 (esp. page 91f). SEAILLES, Essai sur le genie dans l’art, 1883. OLZELT-NEWIN, Uber Phantasievorstellungen, 1889. MEINONG, Phantasievorstellung und Phantasie, Zeitschrift fur Philosophie und philosophische Kritik, vol. 95, pp. i6if. LIEBMANN, Die Bilder der Phantasie, in: Gedanken und Tatsachen I, 1899. EDUARD ZELLER, Uber den EinfluB des Gefuhls auf die Tatigkeit der Phantasie, in Philosophische Abhandlungen, gewidment CHRISTOPH SIGWART, 1900, pp. 203f.

3) THEODULE RIBOT, Essai sur l’imagination creartrice, 1900, перевод W. MECKLENBURG 1902. WILHELM WUNDT, Volkerpsychologie, vol. 2, Mythus und Religion, 1905.

4) THEODULE RIBOT, La Logique des sentiments, 1905.

5) Ср. EDUARD ZELLER, The Philosophy of the Greeks I, pp. 1141, 7. 6) ARISTOTELES, de interpretatione 4. 17a 2ff, poet. 19. 1456b 8f 7) SEXTUS EMPIRICUS, adv. math. VIII 70f и DIOGENES LAERTIUS VII, 65f должны быть объединены. Дальнейшие отрывки см. в PRANTL, Geschichte der Logik im Abendland I, стр. 441, прим. 115—117. Ср. STEINTHAL, Geschichte der Sprachwissenschaft bei den Griechen und Romern I, стр. 317L

8) PRANTL, op. cit. стр. 550, прим. 53E STEINTHAL, op. cit. II, стр. 272

9) STEINTHAL, op. cit. page 209

10) Ср. уже грамматику Порт-Рояля (отрывки в DELBRUCK, Vergleichende Syntax der indogermanischen Sprachen I, стр. 21) и в связи с этим логику Порт-Рояля II c. 3.

11) См. DELBRUCK, op. cit. стр. 22f, где также напечатаны основные отрывки из книги CHRISTIAN WOLLF’s, Philosophia rationalis sive Logica methodo scientifico pertractata и из книги GOTTFRIED HERMANN’s De emenanda ratione Graecae grammaticae.

12) KARL FERDINAND BECKER, Organismus der Sprache, 2nd edition, 1841, см. особенно 1-й раздел и страницы 162f и 229f. Также Ausfuhrliche deutsche Grammatik 1836 г. Ср.

TRENDELENBURG, Logische Untersuchungen I, page 381f. PRANTL, Reformgedanken zur Logik, Sitzungsberichte der Koniglich Bayerischen Akademie der Wissenschaften, philologisch-historische Klasse, 1875, page 195.

13) STEINTHAL, Grammatik, Logik und Psychologie, 1855 (см. особенно предисловие XXf), также Einleitung in die Psychologie und Sprachwissenschaft 1871.

14) Характерно в этом отношении замечание DELBRUCK в его «Grundfragen der Sprachforschung», 1901, стр. 138 и далее, где он замечает ВУНДТУ, описавшему отношения между отдельными словами-терминами в предложении как логические, что он

«не может похвалить это выражение», но не знает, как заменить его лучшим.

15) HERMANN PAUL, Prinzipien der Sprachgeschichte, 1898, page 110. DELBRUCK, Vergleichende Syntax I, page 75, cf. III page if, Grundfragen page 136f.

16) L. SUTTERLIN, Die deutsche Sprache der Gegenwart, 1900, стр. 306. Об этом см. DELBRUCK, Grundfragen, стр. 137.

17) Ср. определение предложения у MEYER-LUBKE (Grammatik der romanischen Sprachen III, стр. 306f), цитируемое в WUNDT, Volkerpsychologie I, 2, стр. 229. Предложение ДЕЛЬБРЮКА (Сравнительный синтаксис III, с. 1f) идет еще дальше: «Предложение, рассматриваемое со стороны его формы, представляет собой… экспираторную единицу [выдох – wp], состоящую из артикулированной речи, внутри которой, как только она достигает определенной протяженности, происходит чередование между большим (сильным) и меньшим (слабым) ударением».

18) RIES, Was ist Syntax? 1894. МИКЛОСИЧ, Сравнительная грамматика славянских языков IV, Синтаксис, 1868 – 74.

19) Ср. STEINTHAL, Grammar, Logic and Psychology (esp. pp. 145f, 168f), также Einleitung in die Psychologie und Sprachwissenschaft, pp. 44f. DELBRUCK, Vergleichende Syntax III, pp. 6f. Ср. также KERN, Die deutsche Satzlehre, 1883, pp. 1f.

20) WUNDT, Volkerpsychologie I, Die Sprache, II стр. 245, 243. Sprachgeschichte und Sprachpsychologie, 1901, стр. 70f. В измененном виде определение предложения ВУНДТа воспринял ДИТТРИХ, Grundzuge der Sprachpsychologie I, стр. 41, прим. 4 (см. «Philosophische Studien» ВУНДТа, т. 19, стр. 93f. BRUGMANN, Kurze vergleichende Grammatik der indogermanischen Sprachen, 1904, стр. 623f также, по-видимому, в основном следует за WUNDT.

21) WUNDT, Logic I, стр. 154f

22) Если Вундт понимает пропозицию как языковое выражение произвольного структурирования общей концепции, то это, очевидно, связано с тем, что он рассматривает суждение как функцию апперцепции, но отличает процессы апперцепции как процессы, формирующиеся в активном (т.е. произвольном) состоянии внимания, от ассоциаций, которые предполагают лишь пассивное состояние внимания (пассивная апперцепция). Об этом см. замечания ниже в разделе 3.

23) Это относится и к книге BREAL, Essai de semantique, 1897, хотя здесь 24-я глава посвящена «Логике языка» (стр. 243f).

24) Ср. обоснованное замечание в книге БЕННО ЭРДМАННА «Логика I», стр. IX. В «Философских трактатах», посвященных ХРИСТОФУ СИГВАРТУ, он сам дал «Наброски по психологии

мышления», стр. if. В остальном, среди психологов, в частности, ЛИППС также рассматривал логические факты с психологической точки зрения.

25) SIGWART, Logik, 3-е издание.