Время подонков: хроника луганской перестройки

– Я думаю вообще сюда переехать жить…

– А дети, а школа! – Возмущенно возразила Лена. – Нам надо жить в городе. Иди в спальню спать, а я пойду спать к Оксанке.

Роман со злостью замолчал – опять нашла повод для размолвки, чтобы не спать с ним. И впервые он мстительно подумал о ней: «Дождешься ты от меня… – чего дождешься еще не оформилось в его сознании и неожиданно мелькнула мысль, – пусть только отец окончательно встанет на ноги в бизнесе, я тебе и твоему папе покажу…» – но что покажет то же не уточнил и со злым чувством неудовлетворенного самца он пошел спать в одиночестве в их семейную спальню.

4

Лето выдалось жаркое. Июль беспощадно сжигал степи Донбасса. Даже на деревьях появились сухие, но пока еще зеленые листья. Воздух был такой горячий, что обжигал горло при глубоком вздохе. Природа жаждала живительной влаги, но ее в ближайшие дни не предвиделось.

Но еще более иссушающимися, чем природная жара, на мозги людей сыпались все новые и новые проблемы и заботы, которые народ должен был разделить с правящими силами в стране. Народ должен был одобрить работу, уже непонятно какой верхушки – то ли партийно-советской, то ли – националистической, которые провозглашали себя толерантными демократами. Счастлив тот народ, который не видит и не чувствует своих правителей – так говорил Конфуций. Но у нас демократия и ты, так называемый демос, должен благословить своих правителей, которые являются слугами народа, на великие дела, даже если эти дела направлены против народа. Так демократия делает слуг народа его хозяевами. Но демократия нужна хозяевам, при ней народу невозможно найти конкретного виновника своих несчастий.

И люди смотрели телевизор, слушали радио и надеялись, что правители все-таки направят жизнь на привычные уже народу вековые традиции – немного подправят СССР и будем жить почти, как прежде. Народ понимает, что к старому на сто процентов уже не вернешься. Эх, народ, как ты наивен и не можешь понять, что встретился со всеразрушающей силой, прозываемую средствами массовой информации – демократией.

Наступил последний месяц лета – пора бы и отдохнуть. Вроде бы Горбачев с сотоварищами подготовил новый союзный договор и все они, утомленные государственной работой по развалу страны, решили отдохнуть – массово уезжают из Москвы. Горбачев, со своей верной советницей – Раисой Максимовной, построил новую дачу в Крыму и всей семьей уехал туда покупаться на море. Плохо деревенский хлопец Миша учил историю, а то бы знал, что у последнего царя лучшей советчицей была его жена. Чем это для России закончилось? Знают все. История развивается как бы по спирали и прошлые события повторяются на новом, более высоком витке спирали. Не повторится ли эта ситуация спустя почти три четверти века?

А пока, от естественной и политической жары верхушка страны решила спрятаться, где попрохладней, да и потише. Такой сплав жары опасен для правителей – как бы их не переплавили в антидемократический материал.

Обком партии притих. Собственно говоря, так было всегда – летом партработники находились в отпуске. Но эти дни были какими-то особенными – все чего-то ждали. Более конкретно, – ждали подписания нового союзного договора, хотя к нему отношение было неоднозначным. На одном из совещаний первый секретарь Попищенко позволил себе критику в адрес вышестоящих товарищей, назвав договор не союзным, а конфедеративным. Но, тем не менее, ждали его подписания. После этого планировали дальнейшую партийную работу по сплочению нового союза.

Но за день до подписания нового договора в обком поступила шифрованная телеграмма из Москвы. Пока Попищенко расшифровывал ее, по радио и телевидению стала поступать информация о создании нового органа руководства страной – Государственного комитета по чрезвычайному положению. Первый секретарь обкома срочно собрал совещание. Что докладывать он точно не знал, но сообщил о шифрованной телеграмме, где предлагалось поддержать ГКЧП.

– Какие будут мнения? – спросил Попищенко, заканчивая свое краткое выступление.

Ответил Бурковский, как секретарь по идеологии:

– Мне, кажется, надо поддержать ГКЧП. Этот комитет, возможно, спасет Советский Союз. Хотя, кто знает, как дальше будет развиваться ситуация… – как-то безнадежно закончил Бурковский, хотя все знали его боевитую, напористую, в некотором роде, прямолинейную натуру. А здесь – и мало сказал и что дальше делать – не сказал. Не похоже на него.

Попищенко немного помолчал, ожидая продолжения выступления Бурковского, но его не последовало, и тогда первый секретарь обратился у другим:

– Кто еще хочет оценить ситуацию?

Семерчуку показалось, что Попищенко смотрит на него и ждет его выступления, и он поднял руку, спрашивая разрешения для того, чтобы что-то сказать. Именно сказать – какого-то плана выступления у него в голове не было. Что-то конкретное для этой ситуации он не мог придумать. Но, раз поднял руку – надо было говорить.

– Конечно, ситуация неоднозначная, – осторожно начал Семерчук, – такой ситуации в нашей истории еще не встречалось. Были сложные моменты, но мы узнавали о них, когда они были разрешены. То есть, я хочу сказать, что партийное руководство само разрешало сложные ситуации. Сейчас мы не имеем распоряжений свыше, Горбачев, как говорят по телевизору, болен. ГКЧП в Москве, а мы на Украине, – неожиданно сам для себя Семерчук отделил Украину от Москвы, – давайте, как сказали ранее, подождем еще некоторое время.

Больше выступающих не нашлось, хотя между собой шепотом работники обкома продолжали обсуждать ситуацию. Попищенко предложил всем разойтись, но находиться на своих местах до особого распоряжения.

Семерчук пошел в свой кабинет. Работать не хотелось. Он включил телевизор. В кабинетах, где были телевизоры, все смотрели их. Такого раньше никогда не было. Телевизоры включались только во время работы съезда, да и то – отчетного доклада Генерального секретаря или его похорон. Сейчас все ждали команды сверху, не важно – партийного или еще какого-то – даже чрезвычайного.

Наконец, в два часа дня по телевидению выступил Кравчук. Теперь он был председателем верховной рады. Уйдя из ЦК партии, он неожиданно приобрел облик уверенного главы еще не состоявшейся, но в будущем державы. Но привычка глядеть не прямо в камеру, а в вниз, влево свидетельствует о его подлости, как человека. Но народ на эту мелочь не обращает внимание, он помнит, что Кравчук когда-то спорил с рухом, публично, по телевидению. Ползучесть гада прекрасно демонстрировал Кравчук. От политиков всегда ожидаешь какой-то подлости, только не знаешь ее масштабов. И сейчас, глядя в угол экрана, Кравчук сказал, что на Украине не будет введено военное положение, у нас есть документ о суверенитете и надо соблюдать спокойствие.

После его слов у Семерчука, собственно говоря, как и у других стало спокойнее на душе – соблюдаем спокойствие дальше. Он еще смотрел телевизор, видел, как Ельцин с кузова автомобиля, объявил путчистов вне закона. Ему сразу же на ум пришла историческая аналогия – в семнадцатом году Ленин тоже выступал, стоя на броневике и Ельцин только повторил то, что уже когда-то было.

«В ГКЧП вошли все силовые министры, они быстро раздавят Ельцина и всех, кто будет против» – подумал про себя Семерчук. Но к его удивлению, силу путчисты не применяли. Так он просидел в кабинете, ничего не делая, до семи часов вечера. Все ждал, что состоится какое-то совещание, но команды не поступило и он, увидев, что другие уходят, тоже пошел домой.

Он пошел через сквер возле обкома, где собралась большая толпа. Подойдя ближе, Семерчук увидел телекамеры – шла прямая передача событий с улицы Луганска. Он увидел, что в первом ряду, перед телекамерами Баранского, который задавал какие-то вопросы телеведущему, а так же Кирисову, Смирного и других деятелей, уже в открытую демонстрирующих свою политическую силу луганчанам. Баранский явно красовался перед камерой, задавая вопрос, как потом выяснил Семерчук начальнику внутренних дел области:

– Как посмел милиционер арестовать студента, который вышел с плакатом против ГКЧП на перекресток Оборонной и Советской? У нас что – снова вернулись сталинские времена?

На небольшом экране монитора генерал-лейтенант обещал разобраться с этим случаем и даже наказать милиционера, который задержал протестующего против ГКЧП. Видимо, такой чрезвычайный случай был единственным, то руховцы продолжали его муссировать. Вмешалась Кирисова:

– Это студент нашего пединститута. Его позиция выражает чувства, если не всех, то большинства студентов. Наши студенты хотят полной демократии! А милиция препятствует выражению демократических взглядов!

Начальник областной милиции мужественно отбивал натиск демократов. Он говорил, что возьмет этот случай под личный контроль и больше никогда над демократами не будет проявлено насилие. Баранский, картавя, повторял один и тот же вопрос:

– Вы, генерал, должны понимать, что есть и национальная демократия. И вы должны этот факт учитывать. Мы Украина – и мы отличаемся от других народов Советского Союза. Украинская демократия берет свое начало от запорожских казаков, она старше других демократий и имеет свою особенность – украинскую…

И эти тезисы, пока еще неизвестные луганчанам, он повторял много раз, в разных вариантах, областному генералу.

Семерчук решил, что хватит слушать эту националистическую ересь, а то его кто-то узнает и, как работника обкома, попросит что-то прокомментировать, и он, потихоньку выскользнул из толпы, и пошел домой. Дома, за ужином, Лена его спросила:

– Не жизнь, а какой-то кошмар! Что же будет дальше?

Роману не хотелось признаваться в том, что в обкоме не знают, что будет дальше и поэтому он ответил более оптимистично, чем думал:

– Перемелется все, и снова будем работать. Может, не так, как раньше. Меньше переживай по этому поводу. Надо в отпуск. Может, поедем в Крым?

Лена передернула плечами – воспоминания об отдыхе в Крыму часто увязывались у нее с выходом замуж за Семерчука, и ей это было неприятно. И она возразила:

– Я уже в отпуске и мне хорошо в новом доме. А тебе бы надо отдохнуть. А то последнее время ты отдыхаешь осенью.

– Завтра же напишу заявление на отпуск. Но боюсь, что не дадут.

Настроение у обоих было подавленное из-за того, что в стране нет порядка, а у Лены снова возникла боль за свое замужество. Она стала многое в этом замужестве понимать, потому что видела дружбу своего отца и свекра – кажется, они устроили ее будущую жизнь.

На следующий день Роман просто не смог зайти к Бурковскому, чтобы решить вопрос с отпуском. Сначала его не было, а потом он долго находился в кабинете у первого. Совещаний не было – партработники сидели в кабинетах, иногда быстрым шагом проходили по коридору, забегая на минутку к коллегам, чтобы обменяться мнениями по сложившемуся положению. Семерчуку даже стало казаться, что этот большой дом, в котором он работал более десятка лет, стал для него чужим. С тяжелым сердцем обкомовцы расходились вечером по домам, не зная, что будет завтра.

Но через день прилетел в Москву с отдыха Горбачев. Он с женой с удовольствием рассказывали, как их полностью изолировали на новой даче. Жена поведала, что нашли на чердаке старый детекторный приемник и слушали его и поэтому были хоть в курсе основных дел в Москве. Но пронырливые журналисты задали резонный вопрос – как на только что построенной даче оказался приемник пятидесятых годов? И Горбачевы замолчали, довольные тем, что в скирде сена, по-крестьянски, пережили трудные дни и теперь можно и покрасоваться, да и занять какую-то должность. И вот Генеральный секретарь Горбачев публично бросает на стол свой партийный билет и заявляет, что он понял, что партия – преступная организация, а он перестроился. Только как перестроился – морально или материально – он не пояснил. Недаром при социализме, каждый новый правитель по своим моральным качествам, ниже предыдущего. И вот венец морального разложения – Горбачев – совка меченый. А девятнадцать миллионов коммунистов так и не смогли перестроиться, оказались честными дураками – своими вносами кормили эту высокопоставленную партийную гниль. В партии, где много членов, мало ума у каждого. А если у партии не хватает ума, то с лихвой хватает наглости, чтобы объявить себя честью и совестью народа. Народ! Смотри на своих правителей! Они же утверждают, что они твоя совесть! Смотри, громче!

А на следующий день Ельцин прекратил деятельность КПСС. Он, как бывшая партийная совесть народа – запретил партию, которая вывела его, пьяницу, на самую высокую политическую орбиту и своей грязью облил народ. Эта грязь, превращаясь в семейную, потом в организованную преступность, стала подгребать под себя богатства народа. В этот же день работники МВД в обкоме забрали стрелковое оружие – десять пистолетов, которые всегда находились в сейфе в одном из отделов – на случай какой-либо опасности. А сейчас оружие изъяли – партия уже не боевой орган. Положение стало серьезным.

Но, тем не менее, Семерчук и другие его работники обкома вышли на работу. В коридоре их встречал Бурковский:

– Заходите в малый зал заседаний…

В зале собрался последний, неполный штат обкома. Кто-то уже не вышел на работу. Пришел Бурковский. Он прошел за стол президиума. Он не садился на стул, немного постоял, будто собираясь с мыслями и начал тихо и медленно говорить:

– Как вы все знаете, вчера бывший партийный руководитель, ныне президент России – Ельцин обнародовал документ о запрете коммунистической партии. Горбачев, публично выбросил свой партбилет, и объявил свою партию преступной. Наша партия не существует. Мы с вами честно работали по построению нового общества, как бы его не называли – социалистическим или коммунистическим. Нам нечего стыдиться. Нас, коммунистов, предали переродившиеся в буржуазном духе, руководители.

– Под суд их! – раздался чей-то голос.

Бурковский вытер пот на лбу:

– Пока суд над предателями невозможен. Они перешли на новый, более высокий уровень власти. Но они еще будут судимы. Скоро сюда должны придти какие-то власти. Они хотят забрать имущество партии…

– А где первый секретарь? – снова раздался чей-то голос, человека не привыкшего сдаваться ни при каких обстоятельствах.

– Вы, наверное знаете, что вчера Попищенко уехал домой, в Красный Луч. У него там семья. Есть семейные сложности. Здесь, как вы тоже знаете, он до сих пор не получил квартиру. Точнее не стал получать. Сейчас он с семьей, решает какие-то личные дела… Он обещал завтра прибыть в Луганск.