Держава том 4

Держава том 4
Валерий Аркадьевич Кормилицын

4-я книга романа-эпопеи "Держава" начинается с лета 1907 года, и повествование ведётся до событий лета 1915 года. В романе описан Ленский расстрел и торжества по случаю столетия Бородина. Показаны празднования в 1913 году трёхсотлетия Дома Романовых и Германская война, начавшаяся в 1914 году, а на фоне этих событий мирная жизнь и боевые действия героев книги во время войны, встреча Рождества и Нового 1915 года. И мечты… О мире, победе и жизни… Ведь больше ничего не надо русскому Солдату.

– Служи честно, как все Рубановы служили. И помни – Родина одна! Другой у нас не будет. Защищай её до последнего вздоха, – напутствовал Максим Акимович племянника.

Просто к неописуемому горю Георгия Акимовича, старший сын его, Арсений, после окончания гимназии пошёл учиться не в благородный Санкт-Петербургский университет, а в рассадник бурбонства и ретроградства – Михайловское артиллерийское училище. Скорбь несчастного отца до такой степени была безмерна, что даже не захотел общаться с сыном, и опёку над ним взял Максим Акимович.

После парадного обеда в доме Рубанова-старшего, на который Георгий Акимович с Лизой сочли нужным не приходить, пригласив племянника в кабинет, Максим Акимович и дал ему этот «отцовский» наказ.

Через паузу, дабы племянник усвоил сказанное, продолжил:

– Училище ты выбрал прекрасное. Правда, с 1903 года установлен трёхгодичный курс обучения…

– Не заметишь, как годы пролетят, – вставил фразу зашедший в кабинет Аким.

– Не перебивай, сынок. После свои мысли выскажешь, – ласково попенял ему отец. – В течение трёхлетнего курса станешь изучать: фортификацию, тактику, топографию, аналитическую геометрию, – удивил Акима таинственной дисциплиной, – дифференциальные исчисления… А тебе в академию следует поступать, – видя озадаченный лик старшего сына, заодно проинформировал и его. – Так, какие там ещё предметы? – потерял нить рассуждений. – Ага! Интегральные исчисления, – Аким при этом тяжело вздохнул, – химия, физика, французский, немецкий и русский языки… Словом…

– Будешь как кот учёный, – неизвестно отчего съязвил сын.

– Ну да! – Не стал отрицать отец. – Только станешь не по цепи налево-направо маршировать…

– А вот Павловское училище прошу не поминать всуе…

– Даже и не думал, – улыбнулся Максим Акимович. – Собирался сказать, что юнкер научится метко палить из артиллерийского орудия, – довёл до логического конца мысль и порадовался, что напряжение прошло и племянник уже веселее смотрит в военное будущее.

– В Петербурге держит тон, только юнкер михайлон. Старшие научат Журавушке… Вначале всегда страшно, потом привыкнешь, – поддержал кузена Аким. – Кроме тех неизвестных для меня наук, о которых давеча вещал отец, особое внимание обрати на строевые занятия… Это самое важное…

– А также научишься верховой езде, вольтижировке, езде в орудийных упряжках, – продолжил Максим Акимович.

– Папа', не забудь фехтование, гимнастику… И танцы… Эта дисциплина находится на втором месте после строевых занятий, – улыбнулся Арсению, а потом отцу. – Шучу. А теперь серьёзно. Всегда помни этический кодекс российского офицерства. Основа – долг и честь!

Отец с гордостью поглядел на сына. Не заметив этого, Аким продолжил:

– Инструкция, определяющая правила военного воспитания в юнкерских училищах гласит: «Военно-воспитательная подготовка должна заключаться в глубоком укоренении чувства долга христианского… верноподданнического и воинского. Развитии и упрочении сознания о высоком значении воина, призванного к защите Престола и Отечества». – Мне это в училище с первых дней внушили. Главное – люби Россию… А остальное приложится.

*      *      *

В департамент полиции, что в доме на Фонтанке, пришёл умело зашифрованный телеграфный донос, о котором тут же было доложено полковнику Герасимову.

Немного поразмышляв, тот догадался, чьих рук дело, и назначил главному эсеровскому лиходею встречу на конспиративной квартире.

«Видно опять тридцать сребреников позарез понадобились, коли так наглеет, – расположившись в кресле, размышлял Александр Васильевич. – Кто б знал, как неприятен мне этот мокрогубый, низколобый еврей с короткой стрижкой и бабской покатостью плеч… И задница у него тоже бабская, – мысленно плюнул полковник. – С каким дерьмом приходится работать… Но, как доложил руководитель заграничной агентуры: пришедший в 1906 году на смену начальнику германского генерального штаба Альфреду фон Шлифену Хельмут фон Мольтке, родной племянник прославленного под Седаном Мольтке-старшего, выдвинул идею, что «дерьма» нет, а есть «кадры». Может, немецкие генштабисты и правы. Работать надо со всеми, кто желает нам помогать… Даже с «дерьмовыми кадрами». Это относится и к моему визави, шефу боевой организации эсеров – Азефу. Параллельно он является и нашим агентом. Внимательно изучил его досье. Когда будущий бомбист учился на инженера в Карлсруэ – видно понадобились деньги, и он связался с Департаментом полиции. Наш весьма «грамотный» делопроизводитель, – с улыбкой вспомнил досье тайного агента, – занёс его в документы Особого отдела как «сотрудника из Кастрюли». Так и значится теперь, – рассмеялся полковник, вздрогнув от неуместного в пустой комнате хохота. – Постепенно мы все сходим с ума… И с той, и с другой стороны, – глянул на часы. – Что-то опаздывает этот иудей. Не похоже на него», – заволновался жандарм.

Чтоб убить время, начал размышлять на посторонние темы. Но как не старался, мысленно всегда возвращался к Азефу: « Иуда был из Иудеи. Запамятовал, откуда родом Евно Фишелевич. Духовно, тоже оттуда. Иуда из Иудеи, а все остальные ученики Христа из Галилеи… Наверное, в этом есть какой-то недоступный мне, да и вообще людям, сакральный смысл… Хотя что тут недоступного: получается, что иудеи не Христов народ, а Иудин… Родил Иуду Симон из Кариота… Значит он Иуда Симонович Искариотский… И тайно работал на Понтия Пилата. Римского прокуратора. А Евно Фишелевич из Карлсруэ работает на меня, Петербургского прокуратора, – опять вздрогнул, услышав в прихожей треньканье колокольчика. – Совсем нервы ни к чёрту с этой службой», – достав из кармана наган, пошёл открывать дверь.

– Евно Фишелевич, – брезгливо пожал потную, мясистую, будто без костей, ладонь агента. – Вы как дилетант-первогодок, право. Ну к чему прислали на Фонтанку телеграфный донос на несуществующего человека? – указал агенту на кресло, усевшись напротив в соседнее. – Думаете, в тюрьме за это будет послабленье? – порадовался проступившей на лице бомбиста матовой бледности и капелькам пота на носу. – Шучу, не пугайтесь.

– Я, Александр Васильевич, очень про тюрьму слушать не люблю. Даже анекдоты, – то ли пригладил ёжик волос на голове, то ли вытер о него потные ладони Азеф.

– А что, про тюрьму тоже есть анекдоты? – немного расслабился полковник, будто ненароком достав из кармана толстую пачку купюр.

– Разумеется. Анекдоты сочиняют про всё.

– И что за хохма про тюрьму? – проявил профессиональный интерес к возникшей теме Герасимов.

– В этом году, как вы знаете, генерал Стессель, сдавший Порт-Артур, отдан под суд и находится в Петропавловской крепости. Вот в народе и говорят: неважно, что Стесселя посадили в крепость. Он её тоже сдаст… – развеселил полковника и захохотал сам.

«Смеётся, будто ворон каркает», – подумал Герасимов.

– С вами, господин Азеф, очень интересно сотрудничать: «Ибо сразу не поймёшь, кого подставляете: наших генералов или своих друзей-динамит-чиков». – Вы нам помогли изобличить Марию Беневскую, по кличке «Генриетта», которая участвовала в подготовке покушения на Московского генерал-губернатора Дубасова. Была арестована и прошлой осенью приговорена к шестнадцати годам каторги. Посодействовали с арестом Давида Боришанского по прозвищу «Абрам», участника покушения на Плеве. Арестован и отправлен на каторгу. Департамент полиции весьма благодарен за одиозную Дору Бриллиант, которая сейчас тоже находится в Петропавловской крепости. Помогли и с арестом члена Петербургского отдела БО Якова Загороднева, проходившего по делу о динамитной мастерской. А в данное время от вас нет никакой помощи, – собрался упрятать пачку купюр в карман.

– Для этого я с вами и встретился, Александр Васильевич, дабы сообщить, что видная деятельница нашей партии, мадам Брешко-Брешковская сейчас находится в Симбирске и мне известен её адрес, – замолчал, поправив вдруг ставший тугим крахмальный воротничок.

– Сказали «а», произносите и следующую букву алфавита.

– Видите, горло пересохло…

– Вон на столе графин с водой.

– Не поможет. Спазм может снять та пачка купюр, что пока находится в ваших руках, – вновь закаркал Азеф, полагая, что остроумно пошутил, и назвал адрес, когда деньги перекочевали в его карман.

– Мне очень пригодились в работе ваши сведения о Лондонском съезде РСДРП, что проходил до девятнадцатого мая сего года, и получил у революционеров порядковый пятый номер. Хотя фракция эсеров там не присутствовала, но работу съезда вы освятили весьма скрупулёзно. Особенно порадовала принятая резолюция о роспуске боевых дружин и запрете экспроприаций. Только на практике толку от этих резолюций – ноль. Уже в июне, под руководством одного из делегатов съезда, некоего Джугашвили, бандит Камо со товарищи, ограбили банковский фаэтон на Эриванской площади в Тифлисе. В результате «Тифлисской экспроприации», как окрестили её газеты, жертвами бомбы, кроме кассира и двух казаков, стали несколько десятков прохожих… Не могли бы по своим связям узнать, где скрываются эти головорезы? Пачка с деньгами будет в два раза толще.

– Постараюсь! Я сам ненавижу эсдеков.

«Любит деньги и, как шутят питерские студенты: «Шибко боится Сибири». На этих двух крючках и висит налимом».

После «тайной вечери с Иудой Симоновичем», – оставшись один, полковник поднялся из кресла и потянулся, хрустнув суставами: «А Сибири чего сейчас бояться? В 1906 году Карповича выслали в забайкальский Акатуй, вместо того, чтоб сразу на осине вздёрнуть. Так по дороге, на одном из этапов, отпросился у охраны за папиросами сходить и был таков… Сейчас за границей их покупает. Азеф сообщил – к партии эсеров примкнул. И мой «дружок» Троцкий бежал. Свердлову всего два года наш гуманный суд дал. Скоро освободят ухаря. Стессель, правда, сидит… Но как у Христа за пазухой. Каждодневные свидания с супругой, чтение книг, усиленное питание… И жди теперь, как бы крепость англичанам или немцам не загнал, – мысленно поёрничал, вновь усевшись в кресло. – Брешковскую арестовывать поручика Банникова отправлю. Погляжу на него в деле. Эсеры могут и отомстить. Осенью прошлого года на генерала Ренненкампфа покушались… За то, что усмирял бунтовщиков на железной дороге. А проигравший войну Куропаткин никаким репрессиям не подвергся. В 1906 году даже отчёт издал. «Для служебного пользования». Решил оправдать себя. Читал этот многостраничный опус. Вполне резонно, что в России не разрешили печатать. Пишет, что у нас всё плохо было в Маньчжурской армии, а у японцев – прекрасно. Значит, так руководил. Не сумел ни порядка в армии добиться, ни побед. Главная опора России сейчас – Столыпин. Имея политическую волю, Вторую думу летом распустил. Поделом болтунам. Мудро им ответил: «Не запугаете!» Последняя его речь в думе потрясла всю Россию: «Противникам государственности хотелось бы избрать путь радикализма, путь освобождения от исторического прошлого России, освобождения от культурных традиций. ИМ НУЖНЫ ВЕЛИКИЕ ПОТРЯСЕНИЯ, НАМ НУЖНА ВЕЛИКАЯ РОССИЯ». Этому человеку стану служить на совесть, и, как говорили в старину: «Не жалея живота своего!»

Новый Год Рубановы встретили дома и без гостей.

– Семейный праздник, – поднимал тосты за 1908 год Максим Акимович.

Его подобный расклад совершенно устраивал – с генералом Троцким ещё будет время встретиться.

– Ты так и не решил, какое выберешь оружие? – обстоятельно обсуждал с Акимом приказ №74 от 1907 года, разрешающий офицерам иметь взамен «Нагана» револьверы и пистолеты других систем.

– Папа', может выбрать «Браунинг?» Наш Ряснянский приобрёл себе «Кольт». Только ни одну мишень из него поразить не может.

– Сынок, давай выпьем за меткий глаз и крепкую руку, – вдохновился Рубанов-старший.

Закусив, продолжили занимательную тему:

– Буданов, словно ковбой, хвалится «Смит энд Вессоном».

– Стрелял я из него. «Наган» лучше. Глеб пишет, что ему пришёлся по вкусу пистолет Люггера «Парабеллум». А я себе куплю Маузер.

– Папа', он позиционируется, на мой взгляд, как лёгкий карабин. У тебя что, ружей мало? Или хочешь с ним на охоту ходить? Давай лучше выпьем коньяку за Новый Год. Шампанское пусть дамы пьют, – краем уха услышал, как маман возмущается тем, что Нобелевскую премию по литературе за 1907 год получил никому в России неизвестный сорокадвухлетний Редьярд Киплинг, а не наш старейший писатель Лев Толстой.