Держава

– Пойду, Антонова догоню и чарку-гренадёрку в подарок передам, чтоб вспоминал о Павловском военном училище, – заспешил к выходу Рубанов.

– Чего-то не понял? – впервые в жизни растерялся Дубасов. – Поссорились что ли? Этого нам только не хватало… Причём не с пажом, а между собой. Давайте лучше выпьем, господа, – невесело произнёс он. – Не ожидал я такого печального финала встречи, – выпив, поднялся с места. – Разрешите откланяться, друзья. Может, когда-нибудь ещё раз встретимся, – как-то неуверенно произнёс он, поправляя портупею.

– Виктор, ты тоже уходишь? – влетел в блиндаж запыхавшийся Рубанов. – Очень жаль. Тогда прими от меня на память чарку-гренадёрку. А эту – тебе, Амвросий Дормидонтович. Последнюю, четвёртую, оставлю себе, а пажу…

– Фигу покажу, – срифмовал тот, немного развеселив товарищей. – Что-то не заладилась встреча. А я ведь попрощаться зашёл, – пожал руку Дубасову. – Скоро во Францию мой дивизион отправят. Да-да, – улыбнулся Акиму, пожав его руку. – Родственные связи. Надумал поглядеть, как их генералы своими лягушатниками руководят…

– Знаешь что, граф, прими от меня в подарок подстаканник. Будешь в Париже чай пить, глядишь, и меня вспомнишь, – обнял Игнатьева.

– Вот так и расходятся стёжки-дорожки, – вздохнув, произнёс Гороховодатсковский. – Павловский полк за июль тысячу бойцов потерял, – видно, продолжал мысленно спорить с Антоновым.

– Теперь тысяча свечей засияет в нашей полковой церкви, – перекрестился Аким.

– Какая тысяча свечей? – не уразумел лирического настроя товарища Гороховодатсковский. – А вся гвардия потеряла тридцать тысяч личного состава, – ахнул он, на минуту представив огромное гвардейское кладбище и осознав слова Акима о тысяче свечей…

В этот день, 30 июля, приказом Ставки гвардию передали Западному фронту, официально переименовав в Особую армию, а в середине августа, сняв Безобразова, Ставка назначила на должность командующего войсками Особой армии генерала от кавалерии Василия Иосифовича Гурко.

– Брат его очень хвалил, – делился впечатлениями от смены власти с Гороховодатсковским Рубанов. – Три года Первой армейской кавалерийской дивизией командовал. Той самой, куда гусарский полк Глеба входит.

– Дутая величина, – вступил в полемику нервный после спора с Антоновым Амвросий Дормидонтович. – Читывал в прессе, что в марте сего года, его Пятая армия, коей тогда руководил, приняла участие в наступательной операции по прорыву эшелонированной обороны противника.

– О неудачной Нарочской операции Северного и Западного фронтов тогда много писали.

– Прорвать оборону врага этот хвалёный твоим братом генерал не сумел, положив в боях около сорока тысяч человек. Нет, лучше Бэбе командира не будет. А отстранили его Алексеев с Брусиловым, чтоб обелить себя, напрочь забыв, что наш Воевода перед началом операции протестовал из-за гибельного участка, выбранного высокопоставленными генералами для наступления войск гвардии. Вот генерал-адъютант Алексеев и затеял расследование о причинах провала наступления, тактично замолчав личное авторство этой драматической эпопеи. В общем, наше высшее командование вырыло для гвардии под Ковелем братскую могилу. Не пойму только – по своей неспособности… Или умышленно.

– Ну, ты скажешь, Амвросий Дормидонтович. Зачем Алексееву с Брусиловым умышленно гвардию губить?

– Да чтоб некому, в случае чего, императора было защитить. Загубили опору российского престола и монарха.

– В их преступный умысел я не верю. А Безобразова, на мой взгляд, сняли за то, что в ходе операции начальник штаба Верховного, Алексеев, получая сведения о неудачах прорыва вражеской обороны, приказал Бэбе спешить кавалерийские дивизии и бросить их в бой. Тут нечего сомневаться, что ожидало бы в этом случае кавалеристов. Отлично сознавая это, наш генерал не выполнил приказ начальника штаба. Пожертвовав карьерой, спас гвардейскую конницу. Одно дело – преследовать врага на участке, пробитом пехотой в неприятельской обороне, другое – в пешем порядке штурмовать неприступные позиции врага, где буксует даже обученная гвардейская инфантерия и пехотная армейская крупа полковника Антонова. Как сказали, Алексеев доложил царю: «Вот видите, Безобразов со своей гвардией ничего не сумел сделать…», представив его главным виновником провального наступления и огромных потерь.

– Чтобы там не говорили, но верная воинскому долгу гвардейская пехота шла в наступление с потрясающим хладнокровием, проявляя презрение к смерти и традиционный русский героизм. А неудачи – на совести не солдат и офицеров, а наших бесталанных генералов. За версту же видно, что подготовка Брусиловым июльского наступления на Ковельском направлении намного, в тактическом плане, слабее того комплекса мероприятий, которые он провёл перед началом Луцкого прорыва двадцать второго мая.

4 августа генерал Брусилов выпустил директиву, из которой следовало, что на 16 число назначено наступление. 21 августа генерал Каледин вёл тяжёлые бои с австро-германскими войсками, но третье Ковельское сражение имело тот же результат – 8-я армия не сумела продвинуться вперёд.

Наиболее удачно из войск Юго-Западного фронта действовала 7-я армия генерала Щербачёва. Начав сражение «на двух Липах», русские войска продвинулись вперёд, не дойдя всего полверсты до железнодорожной станции Галича. При этом 10 русских пехотных дивизий разгромили 14 неприятельских: 7 германских, 5 австро-венгерских и 2 турецких.

После этого августовского наступления, с гвардией вновь начались пертурбации, и она была передана в 8-ю армию генерала Каледина, перейдя из Западного фронта обратно в Юго-Западный.

Кроме гвардии генерал-адьютант Эверт направил главкому Брусилову 34-й армейский корпус Скоропадского и 25-й, которым вместо назначенного начальником штаба Северного фронта Данилова командовал только что бежавший из австрийского плена генерал-лейтенант Лавр Георгиевич Корнилов.

1 сентября Брусилов предписал своим войскам перейти в наступление: 8-й армии – на Владимир Волынский, в обход Ковеля с юга, 11-й и 7-й армиям – на Львов.

3 сентября русские вновь повели наступление.

8-я армия Каледина ударила 1-м и 2-м гвардейскими и двумя армейскими корпусами.

Но противник вновь отразил атаки русских войск.

7 сентября Каледин повторил удар.

– На этот раз хоть небольшой, но результат, – невесело произнёс Гороховодатсковский, сидя в блиндаже с Рубановым и Ляховским. – В приказе по армии сказано: Первый гвардейский корпус овладел Свинюхами… Написали бы: занял местечко Свинюхи, – возмущался старший полковник.

– Амвросий Дормидонтович, но нам-то известно, какой свинюхой ты овладел, пока находился под командой Эверта. Пудов на восемь экземпляр… И, главное, сладил один, без помощи батальона.

– Да хватит, Рубанов, – повеселел от приятных воспоминаний Гороховодатсковский. – Думаешь, легко было? Семь потов пролил, пока ею овладел.

– Интересно, господа, почему на войне даже такие культурные люди как я, становятся записными пошляками? – поразился Рубанов.

– Ага! Культурный… Гордость мадам Светозарской, коей все уши прожужжал, когда я что-либо ни так сделаю… Эх, – мысленно облизнулся Гороховодатсковский, – как было бы славно взять у неё пару ночных уроков этикета, чтоб стать этим, как его… светским человеком.

– Ха! Не думал, что ты поклонник столетних женщин, – своим умозаключением вызвал ироническую улыбку на губах Ляховского. – Уж лучше занимайся семипудовыми панночками, за борьбу с которыми Анну первой степени высочайше заслужил.

– Ну, уж не за неё, Рубанов. И ты, господин Ляховский, напрасно развеселился, пользуясь отсутствием в сей дикой местности портретного зала. Сам тоже вторую аннинскую степень отхватил. А твоему батальонному командиру такую же Анну как мне, на шею повесили.

– Мне её преподнесли за поездку на авто и меткую стрельбу. А если без шуток, то дела наши не блестящи. Особенно пострадала 3-я гвардейская дивизия: из ста восьмидесяти офицеров её четырёх полков в строю осталось лишь двадцать шесть.

Вскоре по армии пошли слухи, что Ставка разочаровалась в Ковельском направлении и Алексеев после победы Щербачёва на «двух Липах», посоветовал Брусилову перенести направление главного удара на юг, в 7-ю армию, тем более, что вступившей в войну на стороне Антанты Румынии требуется военная поддержка, но генерал-адъютант Брусилов, почувствовавший себя великим после многочисленных газетных панегириков, решительно пренебрёг советом Ставки: «совет – не приказ», и твёрдо решил «дожать» Ковель, выпустив вскоре циркуляр и приказав вновь начать наступление, не удавшееся уже четыре раза. Правда, имелись небольшие изменения. Особой армии генерала Гурко указана была активная оборона линии Стохода и решительное наступление на Владимир Волынский левым флангом в обход Ковеля с юга. 8-й армии предписывалось содействовать Гурко наступлением на Грубешов. 11-й армии – по-прежнему наступать на Львов. 7-й армии – на Галич.

Общее наступление было назначено на 17 сентября.

Гурко и Каледин начали пятое Ковельское сражение 19 сентября.

Как писали потом газеты: «Огромный урон соответствовал огромному мужеству наступавших войск. Гвардия ходила в атаки 17 раз. У нашей артиллерии не хватило снарядов и пехотную бойню пришлось остановить».

Рубанов с остатками своего батальона передислоцировался на новое место стоянки. Измотанные, израненные люди шли напролом по лесной чаще, с трудом неся на плечах винтовки и амуницию – ни всегдашнего говора, ни шуток. Запавшие глаза безразлично глядели на сентябрьский лес.

«Это не тот осенний золотистый лес, – думал Рубанов. – Этот пропитан кровью… И лист на деревьях не жёлтый, а красный, и капли хрустальной романтичной утренней росы капают с ветвей как кровь с пальцев рук… Опять ненужная лирика, – осудил себя, – Словно не офицер, а поэт декаденствующий…»

За успешное руководство войсками Юго-Западного фронта и за военную операцию, получившую наименование «Брусиловский прорыв», генерал-адъютант Алексей Алексеевич Брусилов был награждён золотым Георгиевским оружием с бриллиантами.

В середине ноября, прогулявшись перед обедом и подышав свежим воздухом, Максим Акимович Рубанов не спеша подошёл к губернаторскому дому и привычно кивнув часовым, сделавшим винтовками «на караул», поднялся на второй этаж, где, пройдя сквозь толпу приглашённых на обед, столкнулся с высоким стройным генерал-адьютантом – единственным из военных одетым в черкеску с газырями, подпоясанную узким поясом с кинжалом и с ярко-алым башлыком на плечах, который, сняв, тут же передал подлетевшему скороходу, давнему рубановскому знакомцу.

– Ваше высочество, простите, что сразу не признал вас, – улыбнулся брату императора Максим Акимович.

Ответно улыбнувшись и кивнув на полупоклон отставного генерала, великий князь демократично пожал ему руку и, перебросившись парой вежливых, ничего не значивших фраз, прошёл в столовую

После обеда государь пригласил брата и Рубанова в кабинет, побеседовать и выкурить по папиросе.

– Михаил, тебе очень идёт черкеска, – улыбнулся младшему старший брат. – Курите, господа, – пододвинул гостям портсигар.

– И особенно Георгиевский крест на ней, – закурил папиросу Максим Акимович.

– Заслуженная награда, – тоже закурил император. – Кавказская туземная конная дивизия под началом Михаила Александровича проявляла удивительную стойкость. Там, где они оборонялись, враг не мог заставить их отступить. Кавказские полки с честью выполняли поставленную перед ними боевую задачу. Если получали приказ наступать – враг был повержен и бежал с поля боя. И, что немаловажно, в шесть полков «Дикой дивизии», как её прозвали в просторечье, пошли по собственному желанию, а не принуждению, самые смелые и воинственные представители горских племён, освободив Кавказ от «горючего материала». В отличие от русских, у них не наблюдалось ни одного случая дезертирства.

– Как можно дезертировать, опозорив свой род, если ими руководил родной брат Белого Падишаха, – загасил папиросу Рубанов.

– Горцы, бывшие дотоле врагами империи, покорившей когда-то их племена, перестали быть ими, отдавая свои жизни за Россию и гордясь этим, – дотронулся до рукояти кинжала Михаил Романов. – Последний имам Чечни и Дагестана – Шамиль, ожесточённо воевал с нами, и пленённый, был окружён почётом – в знак уважения к его доблести ему оставили оружие. Долго жил в Калуге, а жизнь окончил в Мекке, куда разрешили ехать на поклонение. Сын его на совесть служил России, и даже был флигель-адьютантом у нашего деда – Александра Второго. И сейчас многие сотни всадников, как называют в Дикой дивизии нижних чинов, награждены Георгиевскими медалями «За храбрость» и Георгиевскими крестами. Причём боевые награды кавказскими горцами очень ценятся, но принимая от меня крест, они всегда просили, чтоб он был не с птицей, а с храбрым джигитом, – рассмеялся Михаил. – По твоему указу, господин Белый Падишах, кресты для мусульман чеканились с двуглавым орлом, а не с Георгием Победоносцем.