Держава

– Владимир Николаевич, успокойтесь. Экий вы кровожадный… Всё под контролем и не стоит портить отношения с Думой. После ареста в конце прошлого месяца рабочей группы Центрального военно-промышленного комитета, коим руководил меньшевик Гвоздев, революция раздавлена и опасность бунта миновала. Арест видных думских и общественных деятелей вновь осложнит положение в стране.

О выводах министра внутренних дел Дворцовый комендант в тот же день доложил императору.

– Эти думские господа воображают, будто пекутся о благе России, а на деле вредят ей более революционеров, тихо сидящих в пивнушках Швейцарии. Дали бы мне войну закончить… Назначьте на девятое число аудиенцию Маклакову. Приму его в полдень, – отпустил Воейкова государь.

В назначенное время бывший министр внутренних дел, уже почти два года находившийся в отставке после травли в думских кругах и центральных газетах, стоял перед государем.

– Николай Алексеевич, присаживайтесь и курите, – пожал руку гостю император. – Хорошо помню, как перед войной, руководя министерством внутренних дел, вы предлагали дать жёсткий отпор думской оппозиции.

– Так точно, ваше величество. Вы прислали мне письмо, где выразили поддержку. Заучил его наизусть, – начал цитировать на память: «С теми мыслями, которые вы желаете высказать в Думе, я вполне согласен. Это именно то, что им давно следовало услышать от имени Моего правительства. Лично думаю, что такая речь министра внутренних дел своей неожиданностью разрядит атмосферу и заставит г. Родзянко и его присных закусить языки».

– Этого и доселе не произошло, – грустно промолвил Николай. – Посему поручаю вам подготовить проект Указа о роспуске Государственной думы.

Слухи о нежелательном для Думы проекте тут же дошли до Родзянко, и на следующий день он выпросил у царя аудиенцию, заявив: «Ваше величество, спасайте себя. Мы накануне огромных событий, исхода которых предвидеть нельзя», – стал запугивать самодержца.

Николай нахмурился.

– Михаил Владимирович, – холодно окинул взглядом председателя Госдумы. – Хочу предупредить, что если руководимая вами Дума позволит себе что-либо резкое, она тут же будет распущена.

– Значит, это мой последний доклад, – склонил перед императором голову Родзянко. – Уверен, что после роспуска Думы вспыхнет революция.

– А если её не распустить – случится государственный переворот, к чему вы так все стремитесь, – словно ледяной водой окатил главного депутата царь. – Ступайте! Свободны!

Спасая Госдуму, Милюков обратился к прессе с открытым письмом, убеждая массы не проводить демонстрации. И день её открытия, 14 февраля, прошёл буднично и без эксцессов. Задуманное шествие не состоялось.

Случилась одна забастовка в лафетно-штамповочной мастерской Путиловского завода, но большого влияния на события она в этот день не оказала.

В России наступил Великий пост.

Царская семья говела и молилась. 17 числа исповедовались, а 18 – причащались.

«Я родился в понедельник, шестого мая, високосного тысяча восемьсот шестьдесят восьмого года в день мученика Иова, – стоя на коленях перед иконой страдальца в домашней церкви дворца, мысленно обратился к Вседержителю раб Божий Николай. – И если Ты дашь мне, Господи, испытание, я приму свой Крест как библейский праведник – кротко и без ропота. И как Христос, не стану просить гонителей своих о жалости. Скажи мне, Боже, слово Своё… Укрепи меня, если земной Иуда предаст», – глядел на огонёк лампады и непрошенные слёзы текли по его лицу.

Как только вышел из домовой церкви, Воейков передал ему телеграмму внезапно вернувшегося в Могилёв генерала Алексеева с просьбой срочно прибыть в Ставку.

– Какая в этом необходимость? – удивился государь, прочитав текст. – Наступления в ближайшие дни не планируется. Немцы сидят тихо, как мыши. Так же спокойно ведут себя путиловцы в лафетно-штамповочной мастерской, – пошутил Николай, но тут же вновь стал серьёзен. – В Питере, по сведениям Протопопова, нет причин ожидать чего-нибудь особенного. Но министр сообщил, что генерал-адьютанта Алексеева недавно навестила в Крыму группа депутатов и общественных деятелей во главе с Гучковым, после чего он восемнадцатого числа прибыл в Могилёв и направил мне эту телеграмму. Полагаю, верный мой воевода намерен поделиться какими-то полученными от них экстраординарными сведениями… Не буду гадать… Скоро и так всё станет ясно. Подготовь отъезд на двадцать второе число, – велел Воейкову император.

За день до отбытия в Ставку венценосная семья осмотрела недавно отстроенную трапезную в Фёдоровском городке.

– Аликс, так и кажется, что сейчас из сводчатой палаты выйдет царь Алексей Михайлович и обнимет меня, – любовался настенной живописью и древними иконами, доставленными из подмосковной церкви, построенной во времена далёкого пращура.

Немного утомившись, расположился в старинном кресле, а в соседнее села жена.

– Но вот эта картина здесь не к месту, – указал Александре Фёдоровне на полотно с изображением выезжающего из-за поворота паровоза, тянущего несколько вагонов.

– Действительно, этот состав, движущийся по Сибири и старинная икона с зажженной лампадой над ним, смотрится как-то недобро и даже зловеще, – передёрнула она плечами.

– Аликс, ну что здесь страшного? – поднялся из кресла Николай. – Просто ты встревожена завтрашним моим отъездом.

– Ники, умоляю, не езди. Впервые за всё время твоих поездок в Ставку, душа не на месте. Мне страшно…

– Успокойся, милая, – обнял жену за плечи. – Через неделю вернусь и мы посмеёмся над твоими страхами.

Вечером государь принял военного министра Беляева и председателя Совета министров князя Голицына.

– Господа. Я вынужден на несколько дней покинуть столицу. Протопопов вчера уверил меня, что в Питере всё спокойно и каких-либо эксцессов не предвидится.

– Ваше величество, у меня такое впечатление, будто это затишье перед бурей, – поднялся из-за стола Беляев.

– Михаил Алексеевич, ну что вы, право… Разнервничались… Переговорю с вашим тёзкой, генерал-адьютантом Алексеевым, посмотрю, как Гурко вёл в его отсутствие дела и вернусь, – улыбнулся министру государь. – Я ведь недавно подписал ваш проект о выделении Петрограда из-под юрисдикции Северного фронта генерала Рузского в особую единицу с подчинением генерал-лейтенанту Хабалову…

«Такой же, как я, пожилой человек, – опустил голову, отстранённо разглядывая перстень на своём пальце Голицын. – К тому же абсолютно не разбирающийся в политике генерал солдатского типа, коих сейчас пруд пруди в Императорской армии. Те же Алексеев с Деникиным… Хабалов в своё время был прекрасный начальник Павловского военного училища, но теперь это растерявший былую энергию, собственно, как и я, уставший от жизни человек».

– Николай Дмитриевич, а вы что загрустили? – отвлёк его от размышлений Николай. – Выше голову. Вам нечего опасаться. Ежели эти баламуты из Государственной думы чего-либо замыслят против меня и государства, то я оставил вам Указ Сенату об их роспуске.

– Ваше величество, как получил, держу его при себе, – вытащил из кожаной папки заверенный государственной печатью лощёный лист бумаги за подписью самодержца, и быстро пробежал его глазами: «На основании статьи 105 Основных государственных законов повелеваем – Государственную Думу распустить с назначением времени созыва вновь избранной Думы», – убрал лист в папку.

– Вам, Николай Дмитриевич, надлежит проставить дату и дать документу ход, – закончил аудиенцию император.

В среду 22 февраля Николай отстоял заутреню и под звон колоколов Фёдоровского собора, что в Царском Селе, в сопровождении жены отправился на станцию Александровская.

– Какой снег сегодня чистый и белый…

– Ночью выпал. Словно саваном всё покрыл, – сжала рот императрица, увидев, как от её слов побледнел супруг. – Прости. Нервы всё. Вот и говорю глупости, – невесело улыбнулась она. – Зря ты едешь. Родзянко с Гучковым недоброе замыслили… Весь Двор об этом шепчется, а ты, Ники, не слышишь.

– Всё я слышу, Аликс. Как ты помнишь, в девятьсот пятом году я поддался на увещевания и сдал практически выигранную войну, чтоб расправиться с оппозицией. Сейчас на это не пойду. Прежде разобью внешнего врага, а потом разберусь с внутренним. Ну, давай прощаться, любимая. Через несколько дней вернусь… Чего ты волнуешься? Всё идёт как обычно, – начал успокаивать жену. – Как всегда – раздаются звуки марша. Построен Собственный, Моего Императорского Величества конвой, – пошутил Николай. – Как всегда составлено «Дело о путешествии Его Величества в действующую армию», – и в нём список сопровождающих лиц: граф Фредерикс, адмирал Нилов, Воейков, Свиты генерал-майор Граббе и другие. На Деле проставлена дата: «Начато 22.02. 1917». Как вернусь, поставят дату окончания…

– Прости меня, Ники, но сердцем чувствую, что даты окончания не будет… Женщины иногда умеют предвидеть…

В поезде, борясь с предощущением чего-то трагического, Николай читал письмо жены, задумчиво помешивая при этом серебряной ложечкой остывший чай.

«…Только будь твёрд, покажи властную руку… Да хранят Тебя Светлые Ангелы. Христос да будет с Тобою, и Пречистая Дева да не оставит Тебя», – качнулся, когда плавно бежавший вагон неожиданно дёрнулся – состав тормозил у засыпанной снегом маленькой станции.

Отодвинув серебряный подстаканник с резным, тонкого стекла стаканом к хрустальному графину у чистого окна, приподняв штору, оглядел перрон, где на пристанционном базарчике чем только не торговали: « А говорят: голод наступает, – иронично подумал он. – Депутатам лишь бы государя огорчить, – с удовольствием смотрел на бородатого старца с вяленой рыбиной. – Именно таким я представляю Саваофа, – расстроился, когда казак из охраны грубо оттолкнул от вагона старика.

И тут же у самодержца побежали слюнки, когда узрел торговку с мочёными яблоками в глубокой чашке. Поодаль несколько женщин держали в руках крынки.

«Молоком, наверное, торгуют… Или сметаной. А у старухи на деревянном подносе курица отварная… Напрашивается вывод, что меня Дворцовый повар какой-то дребеденью кормит», – вновь качнулся император, когда дежурный по вокзалу трижды ударил в колокол, и поезд, лязгнув сцеплениями, тронулся, оставляя позади станционные постройки, домики, водокачку и пакгауз.

За окном вагона мелькала русская земля. Его, Николая Александровича, Россия.

Утро 23-го было морозным. Миновали Смоленск.

Умывшись, Николай вышел к завтраку в вагон-столовую.

За стол никого из свитских, судачивших за соседними столиками о Ставке и генерале Алексееве, не пригласил.

Быстро и без аппетита глотая пищу, подумал, что следовало бы отварную курицу повару заказать. Поднявшись, общим поклоном ответил на поклоны свиты, мимоходом глянув в окно на заметённую до окон деревеньку и промелькнувшую заснеженную безымянную станцию. Вздохнув, не спеша пошёл в свой вагон.