Комдив

– Товарищи! Над рабоче-крестьянской республикой нависла небывалая угроза! – обвел глазами строй. – Юденич при поддержке англичан рвется к Петрограду! В случае взятия ему открыт путь на Москву и соединение с Деникиным!

В виду особой сложности положения обороной города руководит народный комиссар военных дел товарищ Троцкий, по приказу которого расстреляны командир 2-го Петроградского полка Гнеушев вместе с комиссаром Пантелеевым, а также каждый десятый красноармеец, бежавшие с поля боя!

Прошу это учесть и стоять до конца! – резко взмахнул рукой. Вдоль строя прошел шепоток и стих. Такое слышали впервые.

– А теперь всем разобрать инструмент и на позицию! – выступил вперед третий, оказавшийся начальником штаба.

Снова последовали команды, строй распался, телеги вскоре опустели.

Поросшие жухлой травой «позиции» на одной из высот, куда привели, оказались разрозненными, наспех вырытыми окопами, где сидели три десятка матросов со станковым пулеметом.

– Гляди, братва, какие красавцы?! – заорал при виде курсантов один, в синей робе под бушлатом и в рабочих ботинках. – Откуда вас пригнали?

– С курсов красных командиров, братишка, – встал на бровке Рогов, широко расставив ноги.

– Да ты никак из наших? – удивленно присвистнул второй.

– Четыре года огребал полундру[29 - Огребать полундру – служить на флоте (жарг.)] на эсминцах. Припухаете?

– Тут припухнешь, – буркнул набивавший патронную ленту, – всю ночь землю кайлили[30 - Кайлить – рыхлить породу киркой.]. У вас пожрать ничего нету? С утра маковой росинки во рту не было.

Угостив моряков ржаными сухарями, стали возводить оборону. На правом фланге окапывались рабочие, в неглубокой ложбине позади, отцепив от упряжек, артиллеристы разворачивали два орудия. Это были видавшие виды трехдюймовки с несколькими ящиками снарядов.

– Шевелись, братцы! – командовал перетянутый ремнями здоровенный дядя с биноклем на груди.

Работа шла весь остаток дня и ночь. Канонада стихла. К утру свежевырытая траншея с бруствером и пулеметными «гнездами», а в ней на один накат землянки (подвезли несколько телег бревен и жердей), была закончена. Батарея была врыта в землю.

Из тыла, курясь дымком, прикатила полевая кухня, запряженная парой лошадей, с двумя красноармейцами на облучке.

– Получай довольствие! – заорал старший, спрыгнув вниз. Рядом мигом образовалась очередь.

Орудуя черпаком, повар плескал в подставленные котелки жидкую, из сечки[31 - Сечка – дробленая крупа.] кашу, бурча: «Следующий», а помощник доставал из рогожного мешка и совал каждому по ломтю черняшки[32 - Черняшка – черный хлеб (жарг.)]. Устроившись кто где и достав ложки, быстро похлебали (добавки не было), задымили цигарками.

– Молчат, гады, – кивнул Рогов в сторону, откуда ожидались белые, – не нравится мне все это.

– Эт-то да, – откликнулся Янсонс, перематывая портянки, – когда стреляют, спокойнее.

– От шашки? – спросил Ковалев у сидящего напротив старшего из матросов с багровым шрамом через лоб и маузером на коленях, по фамилии Воронин.

– Ага, – чуть помолчал тот. – Полоснул казак на Дону, когда бились с Корниловым. Нас тогда было раз в пять больше, – взглянул на своих. – Это все, что остались. Прошли, как говорят, Крым, рым и медные трубы.

– А что там комиссар распинался про расстрелы? – затянулся дымом Рогов. – Не заливает?

– Нет, – сказал Воронин. – Так все и было. Сначала перед строем поставили тех, кого назвал, а потом отсчитали каждого десятого бойца, вывели, зачитали приказ и шлепнули.

– Это называется децимация, – сказал курсант Жариков, раньше учившийся в университете. – Применялась еще в Древней Греции и Риме. Некий консул Луций Апроний как-то казнил по жребию целую когорту из состава легиона, отступившего из боя.

– Негоже так, – сказал один из рабочих. – Без суда и следствия.

– А ты Троцкого видал? – снова спросил у матроса Рогов. – Какой он из себя? Видный?

– Я бы не сказал. Невысокого росточка, чернявый и по виду еврейского сословия.

– Эх, щас бы соснуть минут шестьсот, – широко зевнул молодой рабочий.

Но не пришлось. Далеко впереди глухо ударила артиллерия, в воздухе послышался свист, на поле перед окопами вспухли дымные разрывы, противно завоняло толом.

– По местам! – вскочили командиры, бойцы задробили к траншее, батарейцы к своим пушкам. Попрыгав вниз, красноармейцы разбежались по сторонам, рыжий бруствер ощетинился винтовками.

За первой серией принеслась вторая, грохнув позади. Кто-то хрипло закричал: «Берут в вилку, братва! Прячься!»

Очередной снаряд попала в кухню (вверх полетели кровавые ошметки с колесами), несколько снарядов разворотили бруствер, двоих убило. Начавшаяся по всей линии обороны канонада вскоре умолкла, наступило минутное затишье, потом вдали что-то заклубилось, всплескивая искрами, показалась конница. Сначала она шла плотной массой, а затем развернулась в лаву[33 - Лава – в данном случае боевое построение конницы.].

– …а-а-а! – накатывался многоголосый крик.

Ударила артиллерия красных – поле впереди вспучили разрывы, по траншее прокатилась команда «Приготовиться к отражению атаки! Без команды не стрелять!». Заклацали винтовочные затворы, расчеты приникли к пулеметам.

Когда до окопов оставалась метров восемьсот, последовала вторая команда «Огонь!», навстречу ударили залпы, длинно застрочили пулеметы.

Накатывавшая и вопящая, с вытянутыми вперед шашками масса стала редеть, всадники вылетали из седел или рушились вместе с конями, атака захлебнулась.

Остатки, развернувшись, в панике понеслись назад. Вслед захлебывались пулеметы, вразнобой били винтовки.

– Ну, што, Саша? Дали мы им мама не горюй! – блестя глазами, покосился Рогов на Ковалева, давшего очередной выстрел по убегавшим.

– Дали, – выщелкнув затвором гильзу, отложил тот винтовку в сторону, затем достал трубку, набил, пустил носом дым. В траншее тут и там тоже потянуло махоркой, бойцы отходили от боя. Позади тащили носилки, уводили в тыл раненых.

На поле повсюду лежали убитые, дымились воронки, припадая на ногу, бродил оседланный жеребец без всадника.

– Жалко, что разбили кухню, – сказал кто-то из курсантов. – Щас бы в самый раз пожрать.

Затишье длилось примерно час, за который ездовые подвезли десяток ящиков патронов, и расчет «максима» стал набивать ленты, остальные поправляли бруствер – ждали новой атаки, и она началась. Небо к тому времени прояснилось, из-за туч неярко проглянуло солнце, начало теплеть. А потом со стороны, куда отступила конница, раздался неясный гул, вскоре переросший в рокот. Из легкого тумана возникли две тени, обретшие непонятные очертания.

– Что они еще задумали? – прошелестело по траншее, все напряглись.

Тени между тем материализовались, превратившись в две химерные, похожие на утюги конструкции. Всё увеличиваясь в размерах и железно лязгая, в синих выхлопах они медленно ползли вперед.

– Это английские танки, – обернулся один курсант. – Видел один такой на Северном фронте под Архангельском. Жуть.

Бронированные чудовища меж тем разошлись по сторонам (один пошел в стык с соседями), а за ними возникли цепи пехоты.

– Одна, вторая, третья, – прищурившись, считал начальник курсов Сорокин.

– Да, гранатой такого не возьмешь, – перешептывались курсанты, вглядываясь в невиданную технику.

Затем обе машины ударили из бортовых пушек и пулеметов (над головами пронесся свинцовый смерч), из траншеи кто-то выскочил и, бросив винтовку, петляя, как заяц, побежал в тыл.

– Назад! – обернулся начальник курсов, а потом навскидку выстрелил из револьвера – беглец, сломавшись пополам, зарылся лицом в песок.