Избранное-1. Итого: из разных книг за четверть века

– Ну чему ты, отец, ребенка учишь? Вот возьмет еще да и ляпнет в школе кому-нибудь что ты ему тут наговорил – оправдывайся потом. И так от этого рока покою нет, железяками весь обвешался, браслетами всякими, – соседям в глаза посмотреть стыдно.

– А причем тут браслеты? – сухо поинтересовался наследник.

Но мать не стала ему отвечать, добавила только в спину отцу:

– Тянет тебя кто за язык, что ли?

– Ничего, не ляпнет, – Василь Максимыч повернулся опять к Валерке, будто рассматривая. – Он у нас сообразительный, знает, кому что говорить можно… Разбирается, что к чему, весь в меня. Правда, сын?

– Правда, – буркнул в ответ сын и опять скрылся за дверью.

Василь Максимыч помолчал, улыбаясь, и наставительно разъяснил жене:

– Все эти роки да железяки – чепуха, мать. Камуфляж. Мы тоже в свое время под музыку балдели, клешами пыль мели… Не это главное, перебесится. Воспитание, понимаешь, штука тонкая, в этом деле тоже метода нужна. Главное – чтобы таким же, как мы, вырос. Чтобы человеком стал, настоящим: знал свое дело и помалкивал, когда не надо. А все эти сказки, что им сейчас в голову вбивают, критически усваивал, с поправкой на жизнь, тэ-скать. В жизни, сама знаешь, по учебникам не проживешь. Жизнь, она – куда сложней и сама все по своим местам расставит.

Вера Михайловна, по обыкновению, спорить не стала. Взялась вместо этого белье переглаживать. А Василь Максимыч опять уставился в телевизор.

Показывали теперь грустную передачу «Человек и закон». Василь Максимыч хотел было ее выключить, но передумал, потому что заговорили как раз о нелюбимых им бюрократах, оголтело вставляющих палки движению вперед и прочей перестройке.

Валерка в своей комнате, напялив на стриженую голову большие наушники, готовил уроки на завтра. Мать гладила у окна.

Время тянулось размеренно и привычно.

Общее молчание только раз еще нарушил негромкий вздох:

– Эх-х-ма, коммунизм… Житуха!.. Нам бы туда… Уж я бы своего не упустил. Сил бы не пожалел: прошелся бы по их магазинчикам, поворошил бы под прилавочками, понавел бы там порядок! Жаль только – не будет его никогда, с этими бюрократами… Во всяком случае, пока мы живы.

И Василь Максимыч философически замолчал, посапывая.

    1992.

Слишком далёкое

С этим куском дерева Сам возился особенно долго: скребком скоблил, ковырял кремневым ножом, медвежьим когтем – всем, что под руку попадется, даже зубами его выкусывал. Но все получалось совсем не так, как нужно.

Сам взвизгивал и постанывал от обиды: Великая Мать не хотела показать себя. Вместо нее выходила почему-то старуха Аху – добрая и заботливая, поднявшая на ноги не одного детеныша, но с возрастом все больше толстеющая, удушливо кряхтящая и ворчливая. Великая Мать – не такая. Она – большая, и грозная, и упрямая, и красивая. Куда до нее старухе Аху! В огорчении от неудачи Сам наконец стукнул по деревяшке кулаком и с силой отшвырнул ее в дальний угол пещеры – женщинам на растопку.

Когда он взял новое дерево – мягкое и податливое – Великая мать сжалилась все-таки над старательным Самом и, проступив из глубины древесины, уставилась на него своим гордым взглядом. Сам задрожал от нетерпения: скорее, скорей расковырять и зачистить дерево, пока она не исчезла.

Сам очень увлекся этим, так увлекся, что совсем позабыл о главном. О том, для чего был оставлен ушедшими на охоту: охранять женщин с детенышами и защищать вход в новую пещеру. Мыслями он был далеко отсюда, слишком далеко…

Потому-то и не учуял Сам кислого запаха Чужих, не заметил их осторожных крадущихся шагов. Не услышал даже предупреждающе прошуршавший вниз по склону камешек. И не почувствовал азартно вырезавший из большого полена женскую фигурку Сам тяжелого, ненавидящего удара в затылок – последнего из полученных им в этой жизни.

Подогнувшийся вдруг, скрюченно перегородивший на время собою пещерный лаз, не увидел он больше уже ничего: ни того, как взметнуло искры в костре и вспыхнуло отпнутое врагами дерево, из которого чуть было не вышла Великая Мать, ни того, что делали с детенышами, женщинами и старухами, доверенными ему, хмельные от ярости и сильные воины соседнего племени.

* * *

Доклад был скучным, буднично скучным. Очередной отчет об очередных раскопках очередной первобытной стоянки.

Все как всегда: зола костра, скребки да кости… Количество, принадлежность, датировка… Рутина.

Полупустой дремлющий зал, привычно отсиживавший положенное, не заинтересовало ни обилие женских и детских останков при полном отсутствии мужских, ни обнаруженная у северного свода пещеры очередная «палеолитическая Венера» – изумительная по мастерству (хотя и недоработанная) деревянная женская статуэтка. Сколько уже таких «изумительных» находок пылится в запасниках различных музеев!

Никак не отреагировал зал и на заявление докладчика о том, что эта окаменелая деревяшка изображает, по всей вероятности, богиню плодородия, несомненным свидетельством чего являются ее тучные формы и доброе, открытое миру лицо.

Лицо старой Аху.

    1982.

Это – табу!

– Ты еще молод, Пилот, – голос Капитана звучал ровно и устало. – Молод и потому слишком горяч. Ну подумай хорошенько, что ты предлагаешь! Любая наша помощь этим людям – вмешательство в их развитие. А это… Пойми, мальчик, каждый запрет, каждое табу возникает не на пустом месте, не по прихоти какой-нибудь, нет. За ним – долгий и трудный опыт, потери, расчеты на будущее. Именно потому нарушить принцип невмешательства – все равно, что совершить преступление.

– Но ведь времена меняются, Капитан! То, что было разумным и правильным вчера, может только мешать сегодня. Ведь на самом-то деле я и не предлагаю ничего нарушать! Я все рассчитал, ошибки не будет.

Пилот нервничал, и голос его просительно подрагивал поначалу:

– Ничего такого мы не дадим им и ничему особенному учить их не станем. Мы только чуть-чуть передвинем стрелки на их «часах»… Я многое передумал после вчерашнего разговора и теперь предлагаю вот что. Мы же в любом случае оставим на орбите свой спутник – для наблюдения? Так давайте вмонтируем в него и магнитную ловушку, много места она не займет. Спутник станет задерживать все железные метеориты, которые принесет космос. Из них потом можно формировать блоки и автоматически отстреливать их в заданную точку – где-нибудь поближе к Селению. Собрать такую систему совсем не сложно: с парой киберов я берусь управиться за ночь, если, конечно, мне не будут мешать… Мы сразу, одним махом решим две проблемы: и Принцип, по существу, не нарушим – получится почти естественный приток на планету метеоритного железа, – и аборигенам поможем: из своего каменного века они сразу шагнут в железный. Вы только поймите, что это будет значить для их младенческой цивилизации!

Разволновавшись, Пилот вскочил с кресла. Высокая фигура его стала казаться еще выше на фоне зеленоватого вогнутого диска планеты, мерцавшего на обзорном экране.

– На мой взгляд, это самый грамотный выход в такой ситуации. У нас просят помощи, и мы не имеем права не помочь. Совсем ничего не преступать мы не можем. Но так, по крайней мере, наша совесть останется чистой: мы сделали что могли. В конце концов, что такое один-другой лишний метеорит, незапланированно упавший на планету? Уверен, дома нас поймут. Ведь космосу так нужны новые цивилизации – нас слишком мало… Решайтесь, Капитан, время уходит!

– Может быть, ты в чем-то и прав, однако не по душе мне вся эта затея… – начал было Капитан, но потом замолчал ненадолго и, неожиданно для Пилота, изготовившегося уже к новой атаке, закончил: – Добро! Будь что будет. Старт назначен на завтра, времени действительно мало. Так что действуй!

Расчеты Пилота были верными. И результат сулили быстрый… Сравнительно быстрый. Но Космос все решает по-своему, не считаясь с нашими планами. Когда корабль был уже далеко, так далеко, что, даже узнав о свершившемся, никто ничего не смог бы исправить, именно эта планетная система встретила на своем бесконечном пути в пространстве невесть откуда взявшееся облако космической пыли. Дело обычное. И все было бы ничего, но основную массу облака составляли частицы железа…

* * *

– Ты еще очень мал, внук, но я не могу ждать, когда ты подрастешь. Предки зовут меня – не знаю, надолго ли хватит у Богов терпения, чтобы мешать им. И пока я не ушел навсегда, я должен передать тебе свою Память… Пока еще могу это сделать.

Голос у Старика был мягким и ровным, а рука его, лежащая на плече мальчика, – теплой и ласковой.

– Слушай же… Боги иногда могут казаться добрыми, но под этой добротой все равно скрываются зло и коварство. Помни об этом и никогда не доверяй им! Я специально привел тебя на это место – чтобы лучше запомнилось… Когда-то давно здесь жили люди – сильное и богатое племя. Они не кочевали, как мы, в поисках пищи, а жили в Селении. Почва была добра к ним, ни в чем не отказывала, кормила и согревала их. Но людям почему-то всегда хочется большего, чем то, что они имеют: самой вкусной еды, самых крепких ножей и еще многого… Люди, жившие здесь, ничем не отличались от прочих. Но хорошая еда и теплое жилье сделали их дерзкими. Неблагодарные, они предали свою Почву и призвали на помощь далеких Богов! Боги – пришли. И подарили им черный камень, и научили их плавить из этого камня железо, прочнее и тверже которого нет ничего на свете… Потом Боги вернулись на звезды, а людям захотелось много-много черных камней, ведь из них получались такие острые и крепкие наконечники для стрел и все остальное. И люди, жившие здесь, стали вновь и вновь обращаться за помощью к Богам, пока те, забавляясь, не принялись швырять со своих звезд все новые и новые черные камни – один за другим. Наверное, им нравилось смотреть, как вздрагивает внизу и стонет от каждого удара наша Почва. Боги так разыгрались, что думать забыли про людей из Селения. И несколько лет все бросали и бросали свои черные камни, пока им не надоела и эта игра… С тех самых пор здесь, где раньше жило могучее, но дерзкое и жадное племя, высится эта Гора, а люди обходят это место стороной…

Старик замолчал, о чем-то раздумывая. Тихо и пустынно было вокруг. Только высокая звезда равнодушно глядела вниз, на темную и такую просторную планету, на холодную равнину под собой, на тяжелый конус все растущей в небеса черной Горы да на двух маленьких, почти незаметных сверху, утомленных долгим переходом человечков – у самого ее подножья…

– А как же Боги, дедушка, они так и не помогли разве людям?

Мальчику сказка понравилась, и он хотел знать, что было дальше.

– Помощи от Богов никогда не жди, внук! Дело их – Зло, – старик прижал мальчика к себе, голос его стал крепче и яростней, – только на Род свой надежда у человека, только родная Почва и добра к нему. Лишь то, что дарит она, – на пользу людям. Навек запомни, мой внук, и внукам своим передай: никогда… ничего… не проси у Богов. Это – табу!

    1985.

«Мы, струльдбруги…»

«Скок желудей по крыше жестяной, огонь в печи и влажный шелест ночи. Я чувствую: сейчас тебе не очень-то хочется беседовать со мной. Но потерпи, помедли, притворясь, перебори глухое раздраженье. Вглядись в окно, там – грозных туч круженье, теней и тьмы причудливая вязь. Вослед все утихающей грозе, там – сада растревоженного ропот… Со мной поверить в лучшее попробуй, увидеть, угадать его везде. Мы будем жить с тобою – до ста лет! Не уставая, даже не старея, ведь в этой бесконечной лотерее мы выбрали – единственный билет. Чего ж тебе еще?..». – И так тоже соблазнял ты меня, мой деймоний (нашептывал, обещал, пророчил), чтобы крепче еще привязать к себе, чтобы жил я только тобой одним, чтоб дышал и чувствовал лишь то, что дышится и чувствуется тебе.