Избранное-1. Итого: из разных книг за четверть века

Сюжет рассказа Лаврик помнил сейчас уже смутно. Впрочем, если покопаться на антресолях, то папку с рукописью еще, наверное, можно найти. В последние несколько часов рассказ почему-то все не выходил у него из головы, и Лаврик испытывал теперь одно страстное желание – переписать его наново, восстановить, переделать.

Он прислушивался к себе, стараясь не спугнуть это почти забытое чувство: где-то внутри, то ли в голове, то ли под сердцем, рос и креп старый замысел, требовал выхода и переобдумывания, и дело оставалось лишь за немногим – увидеть все в точности и перенести на бумагу, оформить чувства и мысли графически.

Лаврик припоминал сейчас, как стремительно закручивающаяся фабула, после нескольких таинственных неудач и просчетов, приводила героя к победе над собой и над преступной Системой, сковавшей целое государство. В общем-то, это была вполне традиционная схема, описывающая ситуацию, ничего, конечно, общего не имеющую с нынешним благоденствующим миром. Реальными в ней были лишь характеры и детали, нереальными и фантастическими – приключения героя и все обстоятельства их.

Например, такое: строго засекреченные массовые эксперименты на людях, в ходе которых исследуется и совершенствуется человеческое поведение. Разумеется, все это надо будет теперь переписать по-другому, не так детски наивно, как было раньше.

Некие специально разработанные методики позволяли экспериментаторам создавать в жизни любого человека – незаметно для него – такие условия и обстоятельства, которые вызывали различной степени надлом, как бы трещину в отношениях его с другими людьми или с самим собой. Такие обстоятельства, которые на общем жизненном фоне и самим-то подопытным часто не принимались всерьез. По обычному своему стремлению к покою и упорядоченности, человек пытался «замазать», загладить эту трещину, он либо шел на компромисс и соглашался с мелкой, хотя и очевидной, нелепостью и несправедливостью, либо тихо закрывал на все глаза, трусливо делая вид, что ничего не случилось, все с той же вполне человеческой целью – сохранить спокойствие и порядок. Последнее по-житейски оправдывало его.

Цель же экспериментов была поначалу не менее искренней и в чем-то даже возвышенной: помочь людям справиться с бесконечными трудностями, которые создают они сами себе и друг другу, привести хаотическое развитие человеческого сообщества к порядку – по возможности более полному и совершенному.

Но любую задачу всегда усложняют отдельные особи. То ли по врожденным своим качествам, то ли из-за недостатков общественного воспитания, они не становятся на колени даже перед создаваемыми специально для них препятствиями, зачем-то вступают с ними в борьбу, – отрицательно, как правило, влияя на ход эксперимента.

В конечном счете, Система, созданная для коррекции поведения человеческих масс, незаметно переродившись, приобрела новое для себя качество: теперь она не только регулировала социальный фон, теперь главной задачей стало для нее приведение общества к идеальному стандарту – с выявлением и искоренением людских «сорняков». Причем, если раньше Система занималась исправлением и устранением нежелательных обстоятельств вокруг отдельных людей, то, совершенствуясь во всеохватности, она занялась теперь устранением субъектов, нарушающих или способных нарушить давно упорядоченные обстоятельства. К моменту появления главного героя за такими «нарушителями» идет настоящая невидимая охота, потому что только они, беспокойные и противящиеся, еще способны нарушить установленный навсегда и вполне удобный для всех уклад.

Лаврик сам не заметил, как, размышляя о давнишнем рассказе, оказался на оживленном проспекте, по-вечернему шумном, гудящем. Он остановился на перекрестке, пережидая потоки машин. Дождь все еще устало пытался отмыть город от накопившейся в нем грязи. Усатые морды машин, разгоняя потоки воды, проносились мимо, обдавая грязными брызгами тех, кто толпился у светофора на обочине. Лаврик стоял вместе со всеми, но ничего и никого не видел, мыслями он был далеко отсюда – там, в своей фантастической реальности. Все вокруг – дождь, машины, люди и сам город – перестало существовать для него. Единственно живым существом был его герой-одиночка, живописно крушащий налево-направо врагов человечества, – как новый Прометей, добывающий людям давно не нужную им свободу и легко выходящий победителем в этой своей борьбе.

Итак, цель оправдывает средства. Средства – массовая слежка за жизнью и деятельностью людей, регулировка социального поведения. От одиночных таинственных экспериментов на людях – к массовому контролю за ними, к изоляции, или, что еще удобней, к устранению тех, кто не укладывается в общие рамки (в первую очередь – ловких и жестоких преступников, потом – всех инакомыслящих). Таков конечный результат этого варианта развития. Может, такова и главная цель? Но кому и для чего может понадобиться достижение именно такой цели?

Огонь светофора стал зеленым, потом опять сменился на желтый, а Лаврик все продолжал стоять на самом краю тротуара, захваченный мыслями. Внезапно он с удивительной ясностью понял, осознал, что все его прежние фантастические выдумки про инопланетян или пришельцев из будущего, которые могли бы затеять такое дело, – сплошная чушь и дребедень. Все должно быть гораздо жестче и проще. Проще, и оттого – страшней…

На днях, списывая в городском архиве, где он теперь работал, очередные «единицы хранения», Лаврик случайно наткнулся на разбухшую от сырости и слегка заплесневелую папку почти вековой давности. В ней кем-то тщательно собраны были газетные и журнальные вырезки, копии документов, какие-то квитанции и отчеты еще времен Второй Смуты.

Бурые от времени и рыхлые бумаги почти расползались под пальцами, кое-где трудно было разобрать даже крупно написанные буквы, и Лаврик сумел уяснить только одно: вся подборка представляет собой досье о якобы санкционированных Правительством секретных опытах над населением. Опыты эти проводились в самых разных местах – в тюрьмах, больницах, армейских казармах, даже на площадях и в кинотеатрах. Поначалу использовались обычные средства контроля за психикой – хирургия, наркотики, силовые поля… На одной чуть лучше прочих сохранившейся бумажке приводился отчет специального подразделения по борьбе с существовавшей тогда организованной преступностью, осваивавшего новый метод: задержанным бандитам внедрялся в организм радиоактивный препарат, позволявший вести за ними постоянную слежку. Преступников, за скудостью улик, отпускали, и те выводили оперативников на всех своих сообщников.

В другом документе предлагалось, используя достижения современной техники, разработать помещаемый в организм специальный микропроцессор, который позволял бы фиксировать все разговоры, действия и даже мысли подследственных, что давало бы убедительнейшие доказательства их преступной деятельности. «Можно даже, – писал неизвестный автор, – впоследствии управлять действиями такого объекта, отдавая через аппарат команды его внутренним органам, а в перспективе – мозгу! Этим наконец-то будет решена задача государственной важности – окончательная ликвидация разбушевавшейся преступности и стойкое пресечение коррупции. При достаточно массовом производстве стоимость такой аппаратуры можно существенно снизить, что позволит вводить процессоры практически каждому члену общества сразу после рождения и затем уже активно, а не пассивно, формировать оптимальную социальную среду». Через всю первую страницу этого документа шла уже почти неразличимая размашистая виза: «Бред. В архив» и подпись какого-то начальника. Дальнейшая подборка вырезок и отчетов свидетельствовала о том, что сенсация в прессе постепенно заглохла сама по себе, так и не получив официального подтверждения…

Кто и для чего собирал это досье? Как оно вообще могло сохраниться после стольких лет Смуты? Над этим Лаврик тогда не задумался и попросту отправил списанную папку в деструктор – как многое до и после нее. Однако именно эта случайно обнаруженная стопа бумажек и заставила его вспомнить теперь свой давний фантастический рассказ.

Да в самом деле, зачем искать причину так далеко – в будущем, на других планетах? Какая, к черту, фантастика? Все это возможно уже сейчас, здесь, рядом, вокруг. Ведь техника давно позволяет, а цель – вполне оправдывает…

Лаврик всегда не особо задумывался о нынешней, такой спокойно-ровной и упорядоченной жизни – своей и других. О чем тут задумываться? Обычное и привычное для всех размеренное существование, без особых проблем и социальных катаклизмов. Последняя из крупных государственных задач решена лет двадцать назад. Космические полеты, войны и разгул преступности воспринимаются теперь как далекие и страшные сказки. Даже полиции, как таковой, давно не существует – некого ловить, сажать и наказывать. Смертность вот только пока еще высоковата (Лаврик знал это по статистическим отчетам, стекавшимся в архив), но она никогда слишком малой и не была. Остается, правда, проблема питания, – ну, так хорошей еды на Земле всегда на всех не хватало… Словом, у нас теперь совсем почти полный, близкий к совершенству порядок. Чего же здесь особо задумываться?

Все такое же точно, как пять, десять, двадцать лет назад, без изменений и катаклизмов: где-то наверху – далекое Правительство, со своей неизвестной и во многом непонятной, особенной жизнью. Мудрое, недосягаемое и непостижимое. Которому давно нет дела до толп и до которого нет дела человеческой массе – уравновешенной и вполне удовлетворенной тем, что она имеет. Пастыри и их овцы, а между ними – пустота и отчуждение; если задуматься – ужасное и непонятное. Но это – если задумываться…

Торжество трусости и тупости – залог и основа неколебимости любого порядка, устанавливаемого среди людей. Все и всем нынче довольны, никто ничего не хочет менять. Если задуматься, то именно сегодня никому вокруг не нужна и особенно опасна каждая личность, способная хоть в малости нарушить установленное равновесие. Ведь, по сути, истинные еретики и бунтари вовсе не те, кто отрицает власть очередного, сегодняшнего Бога, а те, кто сомневается в божественности самой власти. Именно таких и следует устранять в первую очередь – сомневающихся, тогда и отрицающих не будет вовсе… Так что цель здесь – вполне реальная, вечная даже цель.

Вот теперь все пришло в голове и на сердце Лаврика в равновесие, теперь он был абсолютно уверен, что сможет не только по-новому переписать свой старый рассказ, но и скажет людям что-то особенное, разбудит их, заставит пристальнее вглядеться в окружающее, в самих себя. А значит – надо быстрее домой, как можно быстрей, и – работать, работать, работать. Делать рассказ!

Не обращая внимания ни на что вокруг, Лаврик внезапно рванулся через дорогу, прямо в транспортный поток.

Он почти успел пересечь улицу, когда увидел слева несущуюся на него громаду тяжелогруженого трейлера, безнадежно пытавшегося затормозить на мокром асфальте. До спасительной кромки тротуара оставалась всего лишь какая-то пара шагов…

* * *

«Уф-ф… Вот и все, объект списан. Можно расслабиться и даже поболтать.

Ты извини, парень, я немного устал, приятная такая усталость от качественно проделанной работы. Как говорится, чувство глубокого удовлетворения от честно исполненного долга. Меня всегда после такого дела тянет немного языком помолоть – что-то вроде нервной разрядки.

Ненавижу, понимаешь, хлюпиков, которые, едва столкнувшись с нашей работой, тут же поднимают крик о всяких там правах человека. Их ведь, гадов, никакими проверками и тестами заранее не вычистишь. Ты-то хоть не из таких? Не будешь истерики закатывать, не побежишь сейчас с молотком наперевес к Главному компьютеру? Ну ладно-ладно, не суетись, это я так, шучу…

Я ведь здесь уже почти полтора десятка лет, зубы, можно сказать, съел на нашей работе, так что, сам понимаешь, всякого насмотрелся за это время. И из тебя, мне кажется, толк будет. Ты не подумай только чего лишнего, работа здесь чистая: сиди да кнопки нажимай, мозгами пошевеливай. Относись с самого начала к нашему делу как к какой-нибудь «виртуалке», допустим, пятого уровня. И веди себя соответственно.

Гордиться надо, что тебя из простых контролеров перевели в операторы! Не просто контроль ситуации, но и активное устранение угрозы – вот твоя теперь главная задача. И ты уже не мелочь какая-нибудь, а целый опер! В твоих руках – жизни людей, судьба цивилизации… Так что совмещай, как говорится, приятное с полезным. Ну и, соответственно, имей за это – сколько положено плюс премиальные… Так вот на это всё смотри, спокойней спать будешь.

И не дай тебе Бог упустить объект, опоздать со списанием. После такого не только премии, но и места в два счета лишиться можно. Так и будешь всю оставшуюся жизнь рядовым контролером пыхтеть: десять сотен объектов в смену, двадцать сотен объектов в смену – массовка, серость, рутина. Ни тебе денег приличных, ни карьеры… Или еще что похуже может с тобой случиться, но это – не та тема, понял?

Что-то мы с тобой отвлеклись, однако. Давай ближе к делу, а то и поужинать давно пора. Короче, работа контролера тебе известна, так что много объяснять не буду – все остальное в процессе усвоишь. Сколько ты времени, говоришь, на контроле сидел? Что, всего восемь месяцев? И сразу в «оперы»? Ну, парень, даешь! У тебя там связей нет, случайно? Что-то слабо верится… Хотя, если способности к нашему делу есть, то всякое может быть.

Ну ладно, раз ты у нас такой способный, тогда дело проще. Смотри сюда, второй раз повторять не буду. Принцип почти тот же, что на контроле: экран и кнопки. Но работа, сам понимаешь, – штучная, на ней нужна изворотливость, тонкость нужна. Чтобы все получилось естественно, по-человечески. Чтоб даже сомнений никаких ни у кого из свидетелей не возникло.

Вот, к примеру, освободилась у меня теперь ячейка, и, видишь, машина уже подбирает очередной объект. Вот – начинает про него все выкладывать… Смотри, смотри, я-то привычный, а тебе должно быть в диковинку, такого на контроле не увидишь. Так, индекс, шифр, исходные – это понятно. Цель, метод – тоже. А, вот: теперь – условия, здесь нужно внимательно все оценить и сопоставить. Мы всё это «темпоральное моделирование» между собой попроще называем – «граната времени». Вот сейчас взведем-ка мы эту нашу гранаточку да и подбросим ее тому нехорошему дяденьке в очках, а потом чуть-чуть подождем, пока начнет срабатывать. Ну, дальше не так интересно: параметры, степень угрозы (ого! – таких почти и не осталось нигде) … Давай-ка сразу отсчет готовности начнем, да и пойдем, наконец, слегка перекусим. А то, видишь, в зале, кроме дежурных, никого почти не осталось, все в столовую подались.

Так, теперь, когда появится сигнал готовности – нежно так, но настойчиво – нажмешь вот эту вот кнопочку… Ну!! Есть… «Граната» пошла. Полный теперь, понимаешь, порядок.

С почином тебя, крестничек!»

    1983.

История с приездом Солженицына

Говорят, что писательство в России – это всегда миссия, и каждый настоящий писатель у нас – мессия…

Вечером пятницы 27 мая 1994 года самолетом прибыл в Россию «с востока» Александр Исаевич Солженицын – чтобы (по его словам) ознакомиться с ее нынешним состоянием лично, а не через прессу, чтобы «встречаться с народом, беседовать, увидеть как можно больше людей». И первая же на приморской земле встреча писателя с народом была весьма примечательной. Не столько отношением к ней вновь прибывшего (тут же продемонстрированным по всем теле- и радиоканалам), сколько совсем другим – ощущениями второго из предполагаемых «собеседников», народа.

Когда «ребята в штатском и сером» стеклянной дверью разделили встречавший изгнанника народ на аккредитованных журналистов и на обескураженных «просто людей», лично мне, волей случая оказавшемуся в аэропорту, посчастливилось остаться с последними и наблюдать встречу со стороны. Поверьте, это совсем не похоже на то, что показывали вам потом на телеэкранах…

Определить происходившее даже словом «свиделись» я не могу: отгороженный густой массой охранников и репортеров (коих, по причине исполнения ими в тот момент служебных обязанностей, к «народу» отнести трудновато), Солженицын народа-то ни видеть, ни слышать не мог. Как, впрочем, и сам «народ» (состоявший из пассажиров, толпившихся в артемовском «авианакопителе», слегка разбавленных самыми нетерпеливыми почитателями Александра Исаевича, «рванувшими» прямо в аэропорт не дожидаясь обещанной встречи на центральной площади Владивостока) не мог разглядеть своего корифея в той «куче-мале», которая клубилась, дергалась, растекалась по взлетному полю. Но, все – по порядку.

Итак: до «города нашенского» Солженицын успел, оказывается, залететь и в Магадан, и в Хабаровск (чем и вызвана была четырехчасовая задержка с его прилетом в Приморье). Получается, что Владивосток – отнюдь не первый (как было заявлено), а лишь третий из городов, встречавших писателя после его двадцатилетнего пребывания на чужбине.

И все это время в аэропорту, кроме пассажиров, толклись и маялись две сотни представителей СМИ – наших и иноземных (не считая посланцев местной администрации, правоохранительных органов и духовенства). Если вспомнить, что в здании аэровокзала и вокруг него итальянцы как раз вели ремонтные работы, то можно живо представить себе все это многочасовое ожидание…

Несколько раз вспархивал слух: «Все, уже летит!», и люди наперегонки устремлялись в левый закуток здания, к стеклянным запертым дверям. Наконец в этом темном аппендиксе скопились все рядовые (не рядовые бытовали в отдельном зале для приема делегаций) встречающие: пили пиво, дымили сигаретами, натужно острили, показывая друг другу добытый текст речи Александра Исаевича, уже произнесенной им в предыдущих пунктах посадки самолета… А когда все-таки сквозь узкий проход стали запускать на поле журналистов, бдительно сверяя их документы со списками, толчея приняла уже невообразимый характер (кто-то даже метко сравнил это действо с Ходынкой).

И еще час после того маялись: репортеры – на взлетном поле, а встречающие почитатели – в здании, за толстыми стеклами подкарауливая звук авиационных моторов. Случайно залетевший в ту пору ТУ-154 «народ» буквально ел глазами – до последнего высадившегося из него человека. Александра Исаевича все не было…

Наконец, без пяти восемь к аэропорту подкатил, почти уткнувшись носом в ступени лестницы, долгожданный самолет с Аляски – побелее наших и с намалеванным на хвосте черно-белым изображением не-поймешь-чего, похожим на бородатую физиономию.

– Во, даже портрет его на самолете нарисовать успели, – съязвил в толпе какой-то остроумец. Заждавшуюся встречи публику будто прорвало: все, что потом стало происходить на поле, тут же комментировалось с поистине народной едкостью (как заметил несколько позже сам Александр Исаевич, «язык наш никогда не врет: народ назвал – и правильно назвал»).

Толпа журналистов рванулась к откинувшемуся в носу самолета трапику (глас народный: «Вот, массовка пошла, пошла массовка!..»), лезли друг на друга, ставили персональные стремянки, которые сбивались и снова ставились, кто-то приволок с собой даже ящик из-под пива и на него сумел взгромоздиться (глас народный: «Запасливый, черт!»), подогнали два грузовика и карабкались уже на них, расставляя телекамеры.

Показался первый пассажир (все опять рванулись вперед и тут же отхлынули: не он…), потом второй, третий. Александра Исаевича все не было (глас народный: «В Хабаре остался, там пиво лучше»; «А какой он – чтоб узнать?» – «Да лысый и с бородой» – «И ничего не лысый, а просто бородатый, вот по бороде и смотри» – «Вон, борода показалась – он?!»). Но знаменитый писатель вышел из самолета лишь 21-м по счету. «Народ» смог определить его не столько по бороде, сколько по зачастившим вдруг вспышкам фотокамер.

Пару секунд его видно было на трапе, а потом – исчез, как в воду канул, только забурлила пуще прежнего толпа журналистов, торопившихся исполнить свой профессиональный долг. Именно эту сцену назвали потом «бурной встречей с народом» и показывали по ЦТ (помните? – черные микрофоны и красные лица вкруг семьи писателя, да раскорячившийся вице-губернатор в режиме изгороди…). Со стороны же это все сильно напоминало атаку всем муравейником лакомого кусочка: что грызут – не видно, но желающих – тьма.

Бурлящая «куча-мала» еще медленно переползала по полю вправо, а ушлый наш «народ» уже передислоцировался к отдельному, для почетных гостей, выходу из здания и ресторана. Так что, когда репортеры, которых не пустили по стопам писателя, решили забежать вперед, все «хорошие места» на цементных блоках вдоль ремонтируемой площади были уже заняты. Пришлось несчастным опять лезть в первые ряды, загораживая и выход, и обзор.