Накаленный воздух

– Не упусти случай!

Антипа задергался, как от уколов иголок, выкатил белки и крутнул головой – за спиной никого. И мозг выдал: хватил лишнего, мерещиться начинает.

Чуть остыл, раздул щеки. Купить – хороший ход, Антипа понял подсказку Прондопула, только не верил в такую возможность, думал: упрям и уперт мошенник, хоть тощ и обессилен. Смотрит так, будто имеет власть над всеми. Купи, попробуй, время упущено, теперь дешевле удавить. Потом еще подумал: знать бы, где та цена, уже вроде потянул за ниточку, наобещал черт-те чего, унизил себя. Вон Пилат псом смотрит, полагает, хмель вышиб у меня мозги. Но нет, все вместе расхлебывать будем. И импульсивно потащил пирующих за собою:

– Посмотри, Иоханан, каждый из них сегодня готов поднести свой кубок тебе как равному – Тетрарх назвал несколько имен наугад, спрашивая у них, так ли он говорит.

И разумеется, никто из подданных не мог послать царя куда подальше, в ответ невнятно и раболепно загудело и забормотало пьяное сопение сановников.

Другие же напряглись в ожидании. Все не догадывались, зачем Антипа устроил представление. Перед Иохананом почувствовали неприятный холодок на хребтах, хотелось быстрее избавиться от этих ощущений.

Понтий Пилат тоже не постигал, чего добивался Ирод Антипа. Прокуратор хмурился и следил за происходящим со своего места, оттолкнув от себя женщин, с двух сторон цеплявшихся за его плечи. Лицо было надменным, полные губы выгибались в презрительную дугу.

Лишь Иоханан уловил истинные намерения тетрарха. Усадить рядом, понудить пригубить из царского кубка да поманить золотом на глазах целого сборища, чтобы потом присутствующие понесли молву по всем землям, ехидничая и улюлюкая, размазывая и смешивая Крестителя с грязью. Хитер Антипа, мастак в делах интриганских: без особого труда, не марая рук, не берясь за меч, одним махом выставить Иоханана на посмешище.

Но хитрость явно не проходила, тетрарх видел это по глазам Крестителя и вскипал злобой. Ему казалось, проще было придушить Иоханана в темнице. Пожалуй, придется сделать это по дороге обратно.

А Креститель усмехнулся, точно прочитал его мысли, грустно произнес:

– Твое вино – яд, Ирод Антипа. Ты хочешь, чтобы он сжег меня. – Безрадостный лик Иоханана на короткий миг скрылся за насмешкой. Взор скользнул по пьяным лицам, лоснящимся от выступающего пота и жира. – Разве я могу быть равным им и разве они могут быть равными мне? Я ни на кого из них не держу зла, но ты бы послушал, о чем они думают.

– Ты и мои мысли знаешь? – осклабился с отрыжкой Антипа, порываясь вскочить с места, чтобы не смотреть на Крестителя снизу вверх, к тому же излюбленной манерой царя было во время разговора прохаживаться звериной мягкой поступью.

Но рука Иродиады легла ему на колено и требовательно удержала. Тетрарх посмотрел на красивые пальцы женщины, глянул ей в глаза: какая-то нечеловеческая сила в этот момент, исходившая от красоты Иродиады, подавила его желание. И он опять растекся по мякоти подушек. Креститель спокойно дождался, когда с Антипы схлынуло желание подняться на ноги, и устало ответил на вопрос:

– Знаю, Ирод Антипа.

Тетрарх раскрыл рот, чтобы задать следующий вопрос, но его бесцеремонно перебил голос Понтия Пилата. И все окружение Ирода Антипы посмотрело в сторону прокуратора Иудеи неодобрительно: перебивать тетрарха для любого из присутствующих на праздновании было недопустимо. Однако это был влиятельный римлянин, и правила галилеян и иудеев на него не распространялись, напротив, галилеяне и иудеи обязаны были чтить римские нормы. Впрочем, во дворцах римских императоров подобные правила мало чем отличались от галилейских и иудейских.

Рим, направляя Пилата в Кесарию, настоятельно советовал новому римскому наместнику не запрещать местному населению жить по своим законам, а самому твердо придерживаться римского права. Но Понтий Пилат не внимал этим советам. Он глубоко впитал в себя слова Цицерона Марка Туллия о том, что высший закон – это высшее беззаконие.

Сейчас, вслушиваясь в разговор и наблюдая за происходящим, Пилат половины не понимал и не стремился понимать. Однако он хорошо уловил, что Креститель здесь был опасен не только для него, но и для всех. Осведомленность Иоханана для галилеян и иудеев была не просто необычной, но пугающей. Тем не менее прокуратор Иудеи смотрел на Иоханана лишь как на неглупого ловкача-смутьяна, оный с завидной легкостью объегоривал людей и, похоже, без труда то же самое делал с присутствующими. Да, Иоханан знал несколько больше, думал прокуратор, но это все Крестителю могли приносить люди, а он только умело вплетал в свои проповеди. И вряд ли Иоханану что-нибудь известно о нем, Понтии Пилате. Пора поставить на место зарвавшегося проходимца. Хватит с ним рассусоливать. Все равно этим ничего не изменить. Так ли, иначе ли, но Иоханана ждет скорая расплата.

Понтий Пилат прервал Антипу на полуслове. Одна нога у него затекла от неудобной позы, он вытянул ее, ощущая стремительную беготню мурашек по бедру. Кожа доспехов заскрипела. Он заметил, как недовольно сморщилось лицо хозяина дворца, и высокомерно ухмыльнулся. Спросил с грубоватой брезгливостью, задавая тот же вопрос, какой задавал Крестителю Йешуа:

– Для чего ты крестишь людей?

Иоханан чуть повернул голову, усталым взглядом поймал надменное лицо Пилата и сухо ответил:

– Рим распинает на крестах, я же крестом противостою Риму.

– Глупец, – хмыкнул Пилат, – ты слишком ничтожен, чтобы противостоять Великому Риму. Ни одна армия мира не способна противостоять ему. Даже боги врагов Рима отступают перед его величием. Боги предпочитают сильных, слабые должны оставаться рабами. А бунтари – трупами! – Наместник вытянул шею. – Никто, слышишь, никто! И никогда!

– Все начинается с малого, – не согласился Иоханан, чем вызвал новое раздражение Понтия Пилата.

Тот насупился, замер, как зверь для прыжка, и прохрипел:

– А что тебе известно обо мне? – Его полные губы еще что-то беззвучно прожевали, оставляя на круглом лице кривую усмешку.

Иоханан помолчал, набирая в легкие воздух, и следом наместник услышал:

– Ты – прокуратор Иудеи.

– Разве это для кого-нибудь новость? – заскрежетал коротким смехом Понтий Пилат, и на лицо налипла черная паутина мелких морщин.

Некоторые гости услужливо подхихикнули прокуратору, но быстро скомкали хихиканье, глядя с опаской на Иоханана. Всем хотелось услышать, что скажет Креститель о римлянине. Ведь если он знает о Пилате так же, как знает о них, тогда Иоханан не просто заурядный прощелыга, каким они все хотели бы его видеть.

Понтий Пилат привстал на затекшие ноги и торжествующе обозрел окружающих. Он был совершенно уверен, что этому пройдохе нечем крыть, попался бестия в римскую удавку.

Прокуратор уже начинал чувствовать себя победителем, преподавшим урок всем собравшимся: показал, что перед римлянином не может устоять тот, кто легко водит за нос галилеян и иудеев. Рим вечно будет Великим, римлянин повсеместно останется непобежденным. Пилат всегда рьяно и с удовлетворением распинал на крестах иудеев за провинности, а теперь он уверен был, что оставит мокрое место от их вредного смутьяна. Чтобы больше никогда не раздавалось его тявканье против римлян и римского владычества.

Римский наместник вновь прожевал полными губами, издавая властные звуки:

– Скажи о том, что никому не известно.

Креститель вобрал в себя торжествующий взор правителя Иудеи и негромко обронил, словно окатил холодной водой:

– Срок твоего правления в Иудее составит ровно десять лет. Прокуратор скорчил презрительную гримасу:

– Этого никто проверить не может, мошенник! А раз нельзя проверить, значит, это обман! – Он вдруг сообразил, что сам угодил в ловушку, наспех сляпанную для Иоханана. Ощетинился и поспешил со следующим вопросом: – Что будет после?

Вокруг установилась удивительная тишина. Все застыли в разных позах: кто с кубком вина в руке, кто с куском пищи. Голоса умерли, гости не решались шевельнуться, боясь произвести лишний шум. Ожидали, когда вновь заговорит Креститель. Вместо пьяных беспечных физиономий стали вырисовываться лица с осмысленными выражениями. Каждый уже старательно прикидывал в уме, в каком году наступит срок окончания правления Пилата в Иудее.

В общем-то, для всех этот срок не имел какого-то определяющего значения. Но у многих возникло ощущение, что Иоханан знал точно, о чем вещал, был спокоен и уверен. Это приводило в замешательство, ибо говорил он то, чего невозможно было знать вообще. Можно было сомневаться, прав мог оказаться прокуратор. Но, как бы там ни было, все-таки слова Крестителя многих немало смутили.

Ирод Антипа наблюдал вчуже, упружился и хмуро молчал. У него, как у ряда гостей, в душе бродило недоверие. Но была и какая-то смутная тревога. Появлялось скребущее ощущение, что все будет происходить, как говорил Иоханан. По лицам гостей Антипа угадывал, что каждому хотелось узнать о себе, но каждый боялся услышать Иоханана. Потому что на всяком лице отпечатался грех, осуждаемый Крестителем. Тетрарх почувствовал, как руку пронзило болью, отдернул, не сразу понял, что пальцы Иродиады впились в его кожу и дрожали от напряженного ожидания.

Иродиада боялась Иоханана, боялась слов его. Хотя страшны не только слова, более страшен был неуловимый пронзающий дух, исходивший от Крестителя. Он вгонял Иродиаду в трепет.

Пилату претило ожидание, воцарившееся вокруг. Он видел, что все ждали не его вопросов, а ответов Крестителя. И испытывал раздражение оттого, что центром внимания стал Иоханан. Его передергивало и одновременно необъяснимо волновало.

Креститель оставался неуступчивым. В установившейся ненормальной тишине многим становилось жутко от его несговорчивости.

Наконец Иоханан глубоко вздохнул и ответил прокуратору:

– Наступит твое бесславие, за которым придет смерть.

Эта фраза Крестителя заставила Пилата вздрогнуть, казалось, он услыхал за спиной остервенелое завывание гиены и ощутил глухое дыхание гроба. Наместник зло осклабился, он не собирался умирать так скоро. По ребрам заскребло когтями, и почувствовался укус острых зубов.

Прокуратор невольно глянул за спину, провел рукой по коже доспехов и успокоился. Не было никакой гиены, откуда она могла тут появиться. Ни когтей, ни зубов. И сам жив и здоров. Он быстро привел лицо в надлежащий вид:

– Умирают все, – сказал с издевкой. – Ты тоже умрешь. Я, как и ты, могу пророчить твою смерть. И все, кто здесь находится сейчас, тоже когда-нибудь умрут. Вот только когда?

– Твой конец будет бесславным, – настойчиво, точно ступая по горячим углям, повторил Иоханан. – Проклятие – твой удел. Смерть наступит в момент высшего твоего безумия.

– Стало быть, сначала я стану безумным? – громко забулькал смехом Понтий Пилат, надеясь, что его смех поддержат, однако никто не поддержал, и смех одиноко подпрыгнул, надорвался, затрещал по швам и потух, провалившись глубоко в живот прокуратора. Сейчас наместник был одинок среди всех, как и его смех.

– Ты уже безумен, – тихо заметил Креститель.