Накаленный воздух

– А это ремень или змея? Возьми себя в руки. Между прочим, красивый ремешок.

Секретарь зажалась.

– Вот что, – Пантарчук положил ремень перед нею, – рабочий день заканчивается, иди домой и отдохни.

Девушка в мгновение ока подхватила сумочку и молнией вылетела за дверь приемной.

Петру тоже следовало успокоиться: желваки ходуном ходили. Он озабоченно потоптался по приемной и направился в коридор. На выходе из офиса спросил у охранника:

– Прондопул ничего не сказал?

– А кто это, Петр Петрович? – расширил глаза охранник.

Пантарчук ощутил непонятную пустоту, которая наплыла за вопросом охранника, попытался обстоятельно уточнить:

– Ну, такой, такой, – и он запнулся, понимая, что не запомнил лица, сделал невыразительное движение рукой, – с черными волосами. Костюм. Рубаха. Галстук-бабочка. Приходил ко мне. Посмотри запись в журнале учета.

– Никто не проходил, Петр Петрович, никаких записей. Вот, можете проверить. – Охранник торопливо раскрыл журнал на столе.

Петр пробежал глазами: записи о Прондопуле не было. Душу опять стал точить червь. Не мог же архидем раствориться в воздухе, как привидение. Уж это полная глупость, идиотизм, крыша поехала, не все дома. Но ведь и он, и секретарь видели Прондопула, червей и змею – тоже. Чертовщина получается. Стоп. Тут что-то не то. Наверняка охранник проспал:

– Ты никуда не отходил? А может, без записи пропустил?

– Обижаете, Петр Петрович, на месте как штык. Без записи ни одна мышь не проскочит мимо.

Пантарчук посмотрел пристально, кажется, парень не соврал. Странный тип, этот Прондопул, безусловно, странный, аномалия. Его самого изучать в Лаборатории надо. Ловко облапошил охранника. Наверняка владеет гипнозом, потому и прошмыгнул незаметно. Черви и змея из той же оперы. Эта мысль несколько облегчила душу. Смущало одно обстоятельство: Петр доподлинно знал о себе, что на него гипноз не действовал, испробовано еще в молодости. Гипнотизер тогда долго бился над ним, но результат оказался нулевым. Стало быть, сегодня он не должен был видеть червей и змею. Однако увы. Пантарчук был в растерянности.

Он вернулся в офис за Василием, вытащил из-за компьютера, предложил пройтись. Стены давили, душила духота, несмотря на то, что был уже вечер. Подъехали к парку и направились к аллеям. Следовало разобраться в странностях последних событий. Хотелось разложить все по полочкам. Не любил загадок и неопределенности. Приостановился, заглянул в лицо Василию:

– Ты так и не вспомнил настоящего имени?

Тот пожал плечами:

– Пока я знаю одно имя. Возможно, другого не было. В голове, как в лабиринте, тупики. Мне кажется, иногда я за что-то ухватываюсь, но все тут же ускользает, и я даже забываю, о чем только что думал. Прошлое никак не дается.

– А я настоящее перестаю понимать, – усмехнулся Пантарчук, сделал паузу и сообщил Василию, что узнал от главного бухгалтера о его сверхъестественных способностях. Осмотрелся, грузно усадил свое тело на старый диван под развесистым деревом. – Обо мне сказать что-нибудь можешь?

Василий пристроился рядом.

– Могу, – наморщил лоб, натужился, вглядываясь в Пантарчука. – Вам до сих пор помнятся слова матери, какие она сказала, когда вы учились в шестом классе. Вы тогда за неподготовленный урок принесли жирный кол в дневнике. Она возмутилась: «Петр, хочешь быть дураком, тогда зачем тебе голова? А если у тебя есть голова, тогда зачем тебе кол?»

На лице Петра появилась улыбка. Все точно, именно так. Слово в слово. После этого случая в дневнике ниже четверки оценки не появлялись. Он вздохнул и вспомнил о Прондопуле:

– Можешь проследить мой сегодняшний день? Например, с посетителем в кабинете?

Магдалина сжал скулы, напрягся, лицо стало краснеть, глаза сузились. Минуту не двигался. По лбу поползли капли пота. Потом откинулся к спинке дивана. Тяжелым движением руки, словно та весила целый пуд, стер пот и расслабился. Ощутил пустоту и беспомощность. Отдышался, как после тяжелого подъема в гору, проговорил:

– Вы вошли в приемную, и – все.

– Что значит – все? Что потом происходило? – подтолкнул Петр. – Посетителя видишь? Он был в приемной, когда я вошел.

– Не вижу, – растерянно отозвался Василий.

– Странно. Он интересовался тобой.

– Не знаю.

– Хотел с тобой встретиться.

– Только пустота. Даже вас больше не вижу.

– Жаль, очень жаль.

Пантарчуку хотелось бы узнать больше. Не поймешь теперь, вроде бы есть способности у парня, но как будто слишком громко об этом сказано. В одном он прав – сплошной лабиринт, тупики, куда не ткнись. Количество загадок не уменьшается. Охранник не видел Прондопула и Василий его не видит. Как наваждение какое-то. Как будто Петр сам придумал архидема, а заодно и червей со змеями. Если бы секретарь не была участницей событий, подумал бы о себе как о сумасшедшем. Не мудрено, наверно, что Василий не видит этого типа, тут что-то нечисто. И дело здесь, скорее, не в Магдалине. Петр озадаченно засопел, слишком много необычного вокруг стало происходить последнее время. Грузно оторвал себя от дивана и молча двинулся к выходу из парка. На ходу набрал номер Грушинина:

– Константин, я с Василием еду к тебе. Тут появились разные новости.

Подъехали к зданию полиции. Кирпичному, с широким невысоким бетонным крыльцом, крашенным по торцам, с красным козырьком над входом.

В дверях произошла заминка. Постовой, суетливый и несговорчивый, с потертой кобурой на боку, наотрез отказался без паспорта пропустить Магдалину. Особенно когда тот проговорился, что потерял все документы. И пошло-поехало. Махал руками, зачем-то хлопал по кобуре и грозно рычал. Началось выяснение личности.

Пантарчук попытался объяснить, но скоро махнул рукой и вновь позвонил Грушинину. Тот спустился вниз.

А Василий заметил постовому:

– У вас болит живот, потому что утром вы съели испорченную колбасу, а вчера вечером из-за пустяка поругались с тещей. Теперь сожалеете об этом. Она любит цветы, купите букет, и все уладится.

У постового широко беззвучно раскрылся рот, он забыл о животе и очумело смотрел в спину Василию до тех пор, пока тот не скрылся из виду.

В кабинете Грушинина Магдалина сел на стул, куда указал Константин. А Петр грузно подмял под себя другой стул, заставляя пищать под тяжестью своего веса. Он начал рассказывать Константину обо всем, что поразило сегодня. Грушинин не перебивал. Лишь время от времени взглядом ловил зрачки Магдалины. И когда Пантарчук выдохнул последнюю фразу, спросил у Василия:

– Ты знаешь, кто такой Прондопул?

– Нет.

– Тебе когда-нибудь приходилось слышать это имя?

– Нет.

– Как ты думаешь, черви и змея это результат воздействия гипноза или это нечто иное?

Василий неопределенно пожал плечами и сообщил, что на Пантарчука невозможно воздействовать гипнозом. Для Петра это не было новостью, но еще раз подтверждало способности Магдалины. Однако у Грушинина в глазах застыло недоверие.

– Вероятно, более сильный гипноз, – предположил он. – Иначе черви и змея это явь.

– Не знаю, – заволновался Магдалина.

– Как ты можешь объяснить свои сверхъестественные способности? Сейчас многие промышляют, называя себя экстрасенсами и ясновидящими. Кто во что горазд. Оболванивают всех подряд. – В голосе Грушинина звучала ирония, но затем тон стал серьезным. – Однако попадаются и неподдельные. А что у тебя? Может быть, просто осенило? – Он улыбнулся.