Накаленный воздух

Пилат передернулся. Продолжая считать Иоханана мошенником, он, как мечом, рубанул словами воздух:

– А я думаю, что среди нас ты один сумасшедший! Так скажи мне, безумец, как я умру? – Больше всего сейчас он хотел увидеть Крестителя на коленях.

Бледное, обросшее бородой, изрезанное морщинами лицо Иоханана сделалось настороженно сосредоточенным. Он слегка нагнул голову, губы шевельнулись, выпустив короткие звуки:

– Тебя заберет тот, кто будет убит тобою.

– Как это понять? – Пилата удивил и поставил в тупик ответ Крестителя. – Как можно умереть от того, кто будет уже убит? Ты определенно сумасшедший, проходимец!

Иоханан прикрыл глаза, как бы отрешился от всего, лишь чуть дрожали ресницы. Он ничего не мог поделать с тем, что прокуратор не понимал его слов. Видно, не пришло время для этого, а может быть, оно не придет к Пилату никогда.

– Что ты молчишь? – римский наместник повысил голос до крика, смотрел на губы Крестителя и думал: сломать бы хребет этому чертову прорицателю, чтобы навсегда отучить разговаривать. Он хотел предугадать в этот момент, какие еще слова могут вылететь из сухих уст.

Но Иоханан не отвечал. Его молчание бесило прокуратора, выкручивало навыворот, он схватился за рукоять меча:

– Отвечай, или я прикажу вырвать у тебя жало!

Креститель приоткрыл глаза, спокойно встретил разъяренный взгляд Пилата. А тот будто ударился лбом о невидимую стену: яростно содрогнулся, кожа доспехов заскрипела, рука сдавила меч. Поперхнулся сгустком желчи и закашлялся. Иоханан пошевелился и грустно спросил:

– Неужели ты правитель не только Иудеи, но и Галилеи? И здесь твоя власть выше власти Ирода Антипы? – сделал паузу, ответа не дождался. – Видно, это так. Это царство осталось без царя. Там, где нет своего царя, всегда повелевают чужаки.

Антипу такие слова ужалили, зацепили за живое. Он качнулся от мгновенной ярости. Гнев был обширный, вызванный не только словами Крестителя, но больше бесцеремонным поведением Пилата и собственным униженным положением, когда всякий римский солдат ценился выше. Все слилось в клокочущий змеиный ком, он разрывал Антипу изнутри. Тетрарх рванулся с подушек, чувствуя жар и лютость. Иродиада ощутила, как крупная дрожь пошла по телу Антипы. Его состояние передалось ей. Зубы клацнули, она сдавила челюсти, поджалась и еще сильнее впилась ногтями в руку тетрарха. С натугой удерживала Ирода Антипу от вмешательства в словесную бойню между Пилатом и Крестителем. Не настало время для этого.

Однако Антипа тоже сообразил, что лучше дождаться, когда прокуратор захлебнется в каше, заваренной самим. Безусловно, слова Иоханана сунули тетрарха мордой в грязь, но точно так же эти слова врезали по зубам Понтию Пилату. Пусть знает, галилеянам не нравится, что он везде сует свой нос. Антипа, яро дыша, откинулся на подушки, погладил побелевшие пальцы Иродиады, медленно оттаивая.

Прокуратор бешено перекосил лицо глубокими складками и повелительным тоном рыкнул, точно вдалбливал окружающим значимость своих слов:

– Я не чужак в этих землях, и тебе хорошо известно, бродяга бездомный! Здесь все принадлежит Риму! Рим вечен! За это ты ненавидишь Рим, ведь так? За это твои речи направлены против меня! Ты не любишь римлян! – Пилат хотел взглядом пригвоздить к месту этого безумного дохляка.

Но тот вытянул шею и упрямо надавил, словно обрубал последние концы:

– Поработитель не может надеяться на любовь порабощенного народа. Рим – поработитель мира. Он еще силен, но ты ошибаешься, что это будет вечно. Я вижу закат Рима, его гибель от рук варваров. Я хочу приблизить конец. Рим заслуживает одного: разрушения. Наказание придет за все прошлые и будущие злодеяния. Твои деяния здесь станут началом конца Великого Рима. Римляне поплатятся за все, им не удастся исказить истину. Ибо обмануть можно человека, а не людей. Людская память будет вечно хранить правду.

Точно петлей на шее захлестнула Пилата крамольная речь Крестителя. Нет, это не был бред умалишенного бродяги. Этот новоявленный прорицатель осознанно угрожал Риму, за это стоило вырвать язык, лишить головы, раскорячить на перекладине.

Гости навострили уши.

Пилат понимал, он должен сейчас у всех на глазах раздавить своими вопросами гнусного доходягу: воткнуть их в его мозг, как острые мечи:

– Покажи мне, кто способен противостоять Великому Риму? Ты врешь, разбойник, что римляне принесли зло в эти земли! Рим спас всех! Без Рима вас давно бы вырезали соседи, которые ненавидят вас больше, чем ненавидят Рим! Кто еще способен защитить ваши земли, кроме Рима? Кто? Скажи! Ты умолк, лживое отрепье? Тебе нечего сказать? Ты не знаешь ответа, мошенник! – Наместник вперил хмурый взгляд в Крестителя, представляя, как трудно, должно быть, ответить на его вопросы.

Глаза Иоханана затуманились, внутри кипело, ответная ненависть бурлила, но Креститель сжал зубы, прежде чем напряженно выдохнуть из себя:

– Поработитель не может быть защитником порабощенных. – Остановил дыхание, ожидая взмаха меча.

Но прокуратор Иудеи захрипел и снова взорвался:

– Врешь, оборванец! – Рукоять меча обжигала ладонь. – Врешь! Рим не порабощает тех, кто нуждается в его помощи! Рабами становятся враги Рима! Всякий, кто поднимает меч на римлянина, это враг! Всякий, кто сеет смуту и разносит лживые речи о римлянах, это враг! Твой язык сослужил тебе плохую службу! Но ты видишь, Рим терпелив, я слушаю тебя и не вынимаю меч! Однако терпение Рима не беспредельно! Кто злоупотребляет им, тот сам приближает свой конец!

Иоханан переждал вспышку прокуратора. Побелевшие пальцы Крестителя сдавили кожаный пояс на чреслах. В ответ он заговорил резко и твердо:

– Ты прав, римлянин, твое терпение сегодня не имеет границ! И я знаю, почему. Ты хочешь знать больше, чем услышал от меня. Ты хочешь убедиться, что я не соврал тебе. Тогда слушай, – Креститель высекал слова, остановив глаза на лице наместника, и тот поймал себя на мысли, что невольно подчиняется его взгляду и ловит каждое слово. – Ты обзавелся женой в десятый месяц года. Первенцем у тебя был сын. Ты гордился этим, но когда ему исполнилось ровно десять лет, он погиб по твоей вине. Ты дал ему поиграться мечом, много раз спасавшим тебя во время битв. В момент игры твой сын споткнулся и случайно упал на острие. Оно вошло ему в левый бок, и сын умер от раны. Ты до сих пор не можешь простить себе этого. Тебе часто снятся кошмары, они мучают тебя, потому что именно себя ты считаешь виноватым в смерти мальчика. А еще винишь свой меч. Ты часто смотришь на него и ненавидишь, но боишься с ним расстаться, потому что он, поразивший твоего сына, защищает тебя. Однако сила его не вечна, скоро он не сможет защитить тебя так же, как ты не смог защитить сына! Ты спрашиваешь свой меч, за что он убил твоего сына, и не слышишь ответа. Прошло много лет с тех пор, но ты помнишь все до мелких подробностей и до сих пор задаешь один и тот же вопрос мечу. Но ответ по-прежнему сокрыт от тебя. – Креститель на короткий миг прервался, испытующе глядя на Понтия Пилата. – Ежели ты готов и дальше слушать меня, я скажу тебе этот ответ!

– Говори, – как сгусток боли, выпихнул из горла Понтий Пилат. В глазах помутилось: Иоханан рассказывал сейчас то, о чем знал только сам прокуратор. Ему стало душно. Нет, Креститель не был безумным. Но тогда кто же из них двоих безумен? Может быть, он сам давно сумасшедший? – Говори, – опять просипел Понтий Пилат, не узнавая своего голоса. Он наяву увидел собственную изнанку.

Иоханан продолжил:

– Твоего сына погубили твои грехи, прокуратор, ты множил их всю жизнь с помощью этого меча. Ты много напрасно пролил чужой крови, много жизней отнял у людей безвинных, принес много горя в чужие дома. Но ты еще до сих пор не напился крови, ты еще алчешь ее, потому что вид горячей крови приносит тебе удовольствие. Ты и теперь больше других жаждешь моей смерти, ибо думаешь, что после этого к тебе придет покой. Но ты ошибаешься, Понтий Пилат, покой к тебе никогда не придет, даже после твоей собственной смерти.

– Довольно! – захрипел Пилат, угрожающе поднимаясь на ноги. Перед глазами у него плыли кровавые круги. Он сатанел от желания покончить с этим опасным ведуном прямо сейчас, чтобы навсегда прервать ужасные речи, чтобы увидеть дымящуюся кровь и бездыханное тело. В эту минуту прокуратор верил, что смерть Иоханана Крестителя уберет его страхи.

– Ты сам просил меня, – напомнил Иоханан.

– Я никогда не прошу! – кипел Понтий Пилат, и круглое лицо сделалось страшным. – Потому что Рим никогда никого не просит! Он повелевает и берет сам! – Ему показалось, что Креститель намеревался продолжить, и Пилат, дрожа всем телом, потянул из ножен меч, зловеще предупреждая: – Молчи, или я убью тебя! Ты все врешь! Ты мятежник и негодяй! Никто не защитит тебя от гнева Рима и от моего меча! Откажись от своих мятежных речей и Рим будет великодушен к тебе! Рим велик не только воинской мощью, но и великодушием!

– Разве ты, римлянин, и есть – Рим? – сдержанность Иоханана кончилась, не стоило дальше противиться своему духу. Он видел, здесь все безудержно хотели его смерти. Ну что ж, если настало время, смерть должна быть достойной. Креститель выпрямился. – Или ты, римлянин, мне судья?

– В этой тетрархии Ирод Антипа тебе судья! – яростно выдохнул Понтий Пилат, с трудом подавляя свое бешенство. Свирепым взглядом обжег Иоханана и нехотя вернул меч в ножны. Потом поворотил мрачное лицо в сторону царя, как бы потребовал от него действий. И тяжело опустился на свое место.

И когда садился, услыхал, как Иоханан настойчиво выговорил:

– Нет, римлянин, Ирод Антипа мне не судья. Закон судит его самого!

Злой взгляд Понтия Пилата и последняя фраза Крестителя словно сунули тетрарха головой в ледяную воду. Он побледнел и задохнулся от неистовства и мгновенно оторвал тело от мягких подушек. Иродиада не смогла удержать царя, его ожесточение было сильным, оно вобрало в себя все, что накопилось внутри. Клокочущий голос метнулся над головами гостей:

– Все видели, как я не хотел твоей смерти! Я долго терпел твою глупость, но ты продолжаешь лаяться! Ты, безумец, по-прежнему отказываешься поклониться правителю Галилеи!

– Я не вижу тут правителя Галилеи! – отсек Иоханан.

И все, кто расслышал это, отшатнулись, затаили дыхание, словно увидели, как черная тень опустилась на царя, окутывая его туманом. Тетрарх побурел от гнева. Начальник стражи сорвался с места и подскочил к Крестителю, не потребовал, а срывающимся голосом поканючил:

– Поклонись, поклонись царю! – Голос его корчился, набирал силу. – Проси о милосердии, ты оскорбил царя. – Начальник стражи смотрел в бледное лицо Иоханана с тупым испугом, его хребет покрылся студящей испариной. Мыкаясь, он выдавливал слова, кои насобачился произносить доселе, но страшно было выговаривать их сейчас. Однако он обязан был произносить. – Я снесу тебе башку, если ты не поклонишься царю Ироду Антипе! – И он угрожающе выхватил меч.

– Ирода Антипу оскорбил Понтий Пилат, – фистулой выпихнул Креститель. – Отруби голову Понтию Пилату.

Начальник стражи растерялся и воззрился на царя.

У Иродиады дрожали губы.

Тетрарх ощутил холод в коленях, тело налилось камнем. Он застыл в одном положении, не мог поднять руку, чтобы отдать команду начальнику стражи. Глаза затмила муть.

Потребовалось время, чтобы в мозг вернулись мысли.

Наконец Антипа тряхнул головой, отгоняя муть, и вяло возмутился:

– Ты посмел говорить такие слова в моем дворце, в моем присутствии, на моем праздновании!

В этот момент в уши ему ударили голоса, забившиеся в разнобой со всех сторон: