Накаленный воздух

– Убей его, царь! Он должен подохнуть! Мы хотим видеть его смерть!

Тетрарх воспрянул, услышав, как голоса набирали силу, но отяжелевшее тело по-прежнему оставалось непослушным.

В ответ на крики Иоханан огляделся:

– Опомнитесь! Разве вы не чтите Закон? Не мне, безумцы, но Ироду Антипе и Иродиаде вы должны требовать смерти, потому что они творят беззаконие. – Креститель показал рукой. – Вот они! Поступите с ними по Закону!

Но никто уже не слышал его, как будто людей лишала рассудка хмельная дурь в головах, а скорее, это был страх, его испытывали перед прорицателем. Он читал мысли, видел черноту душ, знал, как они жили и чем кончат. Он был страшнее всякого мятежника и страшнее Закона. А потому в один голос, тужась и краснея лицами, кричали царю:

– Убей его, царь, убей, убей, убей!

– Безумные! Вы спятили! – отшатнулся Креститель. – Вы не в силах убить меня! Мой дух неподвластен вам! Мой дух будет жив всегда. – Глаза его были печальны. Он не хотел расставаться с жизнью, хотя всегда знал, что жизнь не вечна и рано или поздно его речи оборвут ее прежде времени. И теперь ясно чувствовал, как близок конец.

Иродиада сквозь гвалт услыхала у своего затылка странное глубокое дыхание. Обернулась и замерла под расплывчатым взглядом Прондопула, его голос отсек шум пиршества, проник вглубь ее мозга:

– Тетрарх не сумел купить Крестителя, помоги ему сделать иное, ты сможешь.

И опять гвалт ударил по перепонкам Иродиады. Она встрепенулась, глубокий вдох высоко поднял грудь, поискала взгляд Прондопула, но того рядом уже не было.

Антипа ловил глазами злобные оскалы, вбирал голоса и чувствовал, как мозг наполнялся радостью.

Иродиада лихорадочно позвала дочь, та подбежала, мать что-то выдохнула ей в ухо. Девочка метнулась к тетрарху, потянула за одежду, привлекая внимание. Он посмотрел осоловевшим взглядом, возбуждено покривил улыбкой лицо, слегка нагнулся, чтобы услышать тонкий голос. Девочка провизжала:

– Ты обещал мне, царь!

Ирод Антипа, охваченный угарной волной призывов, едва разобрал девичье свиристение, громко спросил:

– Так чего же ты просишь?

– Голову безумца! – взвизгнула она пронзительно.

И все, кто вместе с тетрархом услыхал просьбу девочки, радостно подхватили:

– Голову, голову, голову!

Ирода Антипу на миг ошеломила просьба Саломии, а под сердцем завозилось свирепое удовлетворение. Он вцепился взглядом в глаза Иродиады, увидел в них сумасшедший блеск и понял, чью просьбу принесла ее дочь. Отказать Иродиаде был не в состоянии. Да он и не собирался отказывать. К тому же, все вокруг хотели одного. Все ждали.

Противный трепет бил Иродиаду, ей казалось, если сейчас она не насладится видом крови этого страшного проповедника, все в ее жизни рухнет сразу и навсегда. Она жаждала его смерти и дрожащими губами повторяла за всеми:

– Голову, голову, – и ей сдавалось, что не она вторила всем, а все подчинялись ее желанию.

Тетрарх тяжело поднял руку, замер, закрыл глаза и резко опустил ее вниз. Начальник стражи побледнел. У него затряслись ноги. В коленях появилась слабость. Глотку и живот пронизало огненным жаром. На короткое время он замешкался. На секунду мускулы размякли. Но он был тертым калачом, сумел быстро справиться с собой.

Когда Антипа открыл глаза, он поймал зловещий блеск меча и услышал общий облегченный выдох. Увидал, как начальник стражи за волосы высоко поднял над собою голову Крестителя, отделенную от туловища и кровоточащую. Но поразило Ирода Антипу иное: обезглавленное тело Иоханана долго еще стояло на ногах, не покоряясь человеческому безумству.

И все увидели это и окаменели, потрясенные.

Глава десятая

Абсурд

Пантарчук сидел в кресле за рабочим столом и смотрел на Прондопула. Тот продолжал говорить, но Петр уже не хотел его слушать, потому что думал: и какого черта он тут еще торчит, я же ясно показал ему на дверь, когда отказал во встрече с Магдалиной. На душе у Пантарчука было муторно, мысли в голове ворочались противно, как клубок живых червей. Отвратное состояние. Голос архидема, подхватив мысли Петра, произносил:

– Да, да, все скверно, все не так, как надо, все наоборот. Но червь, всего лишь – червь. Кто с ним считается? Его без труда можно раздавить.

– При чем тут черви? – поморщился Петр.

– Черви всегда при чем, – продолжил архидем. – В червивости бездарность человеческая. Человек – это червь, хотя мог бы стать иным.

По телу Пантарчука прошлись судороги. В это мгновение он ощутил себя червяком, тупым, неповоротливым, жалким.

Прондопул направился к двери. Ее хлопок вывел Петра из аморфного неуклюжего состояния, и он узрел, как в стакане для карандашей вдруг возник жирный клубок червей.

Петр брезгливо схватил стакан и бросил в распахнутое окно. Мельком заметил, что вниз полетели карандаши. Нервно сплюнул: душу въедливо точил червь.

И тут из приемной донесся испуганный женский визг, он подхватил Петра из кресла и увлек за дверь.

Секретарь с ногами забралась на стул. В ее глазах плескался ужас. Она пальцем показывала на свой живот. Ее талию, извиваясь, опоясала тонкая змейка.

Пантарчук решительно схватил змею рукой, сорвал с девушки и отшвырнул в угол. Услыхал, как о стену ударила пряжка ремня. Шумно нагнулся за ним и протянул секретарше. Та продолжала скулить от страха. Что за чертовщина, подумал он, галлюцинации не только у него.

– Уберите! – взмолилась девушка.

– Успокойся, это твой ремень, – бросил его на стол.

– Нет, нет, не надо! – визжала она.

– Тебе показалось. Успокойся!

– Нет, нет, нет! – дрожала секретарь и была белой, как молоко.

Петр сгреб ремень со стола, озадаченно покрутил в руке, смял и сунул в карман пиджака.

Секретарь с опаской сползла со стула, осторожно опустилась на край сиденья. Петр крякнул глухо и шагнул к двери кабинета, и в этот миг за спиной снова разнесся истошный вопль девушки. Он обернулся: на столешнице извивался большой толстый червь. Глаза у девушки квадратные. Петр рывком скинул червя на пол, наступил каблуком, понял, что вдребезги раздавил авторучку. Перед глазами проплыло лицо Прондопула, разозлило и одновременно озадачило. Что могли означать его последние слова и эти черви? Или просто галлюцинации? Вроде бы и с головой все нормально, а вместе с тем происходит что-то неестественное, аномальное. Пантарчук нагнулся, подхватил с пола осколки:

– Видишь, твоя авторучка, – попытался успокоить секретаря.

– Червяк.

– Не говори глупости! Где ты видишь червя? Приснилось тебе все.

– Я не сплю.

– Ты просто переутомилась.

– Я видела червяка. Я его видела. Видела, видела.

Он бросил в корзину для мусора осколки авторучки и вытащил из кармана ее ремень-пояс: