След на мокром асфальте

Немедленно появилась Оля и тотчас набросилась на Кольку:

– Ты зачем окно открыл? Чего напустил пыли полную комнату?

– Смотри, красота-то какая! – Колька указал на небо.

Буря скоро будет, ливень. Москва перед грозой – особая картина! Тут и там вспыхивают огни окон, потому что темнеет небо, в воздухе аж искрит, электричество ощущается. Уже слышались где-то за серой пеленой, обложившей небо, рычание и грохот, точно кто-то там, в небесах, двигал мебель. Сами тучищи, огромные, дымчатые, ползли по небу, вечернее солнце пыталось пробиться сквозь них. Не получалось. Лучи были слишком слабые и тусклые, но за серым пологом все-таки сияло малиновым светом. Птиц не видно и не слышно, они попрятались, ожидая окончания непогоды, лишь летучие мыши, как чертенята, чертили зигзаги в сумерках.

Оля, притихнув, встала рядом, подняв восхищенные глаза на темнеющее небо, – ну и как тут не положить голову Кольке на плечо? Он, приобняв ее, поцеловал в ароматную макушку. Однако спокойная Оля – это совершенно не Оля, поэтому она и тут нашла повод для переполоха:

– А у папы зонт есть, не знаешь?

– Нет, – признался Колька и снова глянул на часы, – да он, наверное, до дождя поспеет. Во, слышишь? Вроде бы его электричка.

– Наверное, поспеет, – с сомнением протянула она.

Тут, как по заказу, с небес грохнуло. Негромко так, точно разминаясь, свистнул ветер, но тучи, всполошившись, немедленно понеслись, как перепуганные овцы. Первые капли упали на пыльный двор, и вот уже начали постукивать по козырьку подвала, под окнами квартиры Пожарских, в котором располагалась обувная мастерская.

– А вдруг он опоздает?

– Не переживай, он никогда не опаздывает.

– Ну не он, а электричка?

Тут громыхнуло уже от души, аж сердце подпрыгнуло.

– Если у папы нет зонта, встретил бы ты его. Ему нельзя простужаться.

В самом деле, еще санаторный врач предупреждал, что легкие у Игоря Пантелеевича не в порядке и ни в коем случае нельзя даже подстыть, не то что простыть. Конечно, до станции не особо далеко, но если польет, то батя до нитки промокнет, а это ему совершенно ни к чему.

Надо же, и это Оля помнит, а сын родной стоит, как чурбан. Колька засмущался, и, прихватив зонт, поспешил на выход. Быстро прошел жилой квартал, напрямую через дровяные сараи, миновал лесополосу и крайние заборы Летчика-испытателя. Перемещался так скоро, как мог, и вроде бы совсем немного времени прошло, а темнело с каждой секундой. Вот уже словно глубокая ночь на дворе, ветер лютует, свистит по-разбойничьи, раскачивая в наставшей серой полутьме шары фонарей, трепля листья на деревьях, гоняя тучи, которые поменьше.

Колька раскрыл зонт, еще более прибавил ходу. Успеть бы, да осталось всего ничего, вот уже показалась новая дорога – а это не батина ли фигура? Конечно, без зонта, зато под мышкой какой-то портфель.

Сын свистнул по-особому в знак приветствия, папа, разобрав его клич за шумом ветра и дождя, приостановился, потом, точно спохватившись, прибавил шагу. Замешкавшись на кромке дороги, Игорь Пантелеевич почему-то замахал рукой, то ли здороваясь, то ли, напротив, прогоняя. Колька ускорил движение, а отец шагнул с тротуара на дорогу.

Ослепительная рыжая молния рассекла тучи, все немедленно потонуло в грохоте. Полыхнуло ярко-преярко, на мгновение весь мир стал черно-белым и застыл, как на фотографии. И Колька вдруг увидел, почему-то как в замедленной съемке:

…отец вступил на проезжую часть…

…из-за дождевой завесы вылетел автомобиль с выключенными фарами…

…бац! Снова сверкнула молния – в призрачном блеске вспыхнула серебристая туша…

Раздался глухой удар.

Автомобиль налетел на отца, он ударился о капот, скатился на асфальт, замер вниз лицом. В сторону отлетели кепка, портфель, раскрылся блестящий замок, из портфеля вывалились какие-то бумаги, которые немедленно подхватил и погнал ветер.

В момент удара Колька зажмурился, хоть и на долю секунды. Потом по ушам ударил пронзительный вопль: «Убили!» – это бежала и кричала какая-то гражданка, которая была еле видна, она шла за отцом на большом расстоянии.

Новый раскат грома, с шумом, бурно хлынуло. Какой-то народ, прыгая через лужи, тоже бежал от платформы, только Колька этого не видел. Он сгоряча бросился наперерез машине – та, не снижая скорости, резко вильнула от него в сторону так, что ее занесло на мокром асфальте, и она чуть не слетела с дороги. Выровнявшись, автомобиль рванул прочь к переезду – и Колька рванул за ним, напрасно рассчитывая догнать полсотни лошадей на своих двоих. Машина, окутавшись ядовитым сизым дымом, растворилась в дожде, а Колька пришел в себя, лишь пробежав за ней с полкилометра. Ошалело оглянулся, развернулся – и таким же образом, сломя голову, кинулся обратно. Подобрал по дороге отброшенный зонт, который все это время катился за ним, гонимый ветром. В голове выла и стучала мысль: «Папа. Папа. Папа!»

На месте собралась небольшая толпа, поскольку за это время прибыла еще электричка, и уже с нее набежали люди. Плотным кольцом окружили лежавшего, встревоженно расспрашивали друг друга, напирали. Кто-то спрашивал, что случилось, кто-то справедливо требовал звонить 03, кто-то – 02.

Колька с разбегу врезался в толпу, стал пробиваться, чужие люди его не узнавали, не пускали, ругались, кто-то даже выдал тычка. Однако нежданно пришла подмога. Какой-то человек скомандовал расступиться:

– Не толпитесь, не цирк. Я врач! Дайте дорогу!

Его послушались, Колька увязался за ним. Врач опустился на колени, перевернул тело, его большие белые, длиннопалые руки уверенно расстегивали отцовскую рубашку, ощупывали шею, грудь, проверяли пульс.

– Жив, – бросил врач.

Глаза папы были плотно закрыты, голова чуть покачивалась на шее. Колька, достав платок, принялся вытирать лицо отца, врач строго приказал:

– Не мешай.

– Это его сын, – сообщил кто-то, узнав Кольку.

– Понял. Тогда перенесем его на дачу – это тут, рядом. Угол Пилотной и Нестеровской, дом три. Помогай, как тебя по имени?

– Николай.

– Хорошо, – распорядился медик, – только бережно. Бери за ноги. Евгений Петрович, пособи.

Еще один человек, вроде бы знакомый, в гражданском, подхватил отца под одно плечо, врач – под другое, Колька взялся за ноги. И двинулись все вместе к крайней, ближайшей даче, оставив весь народ на улице. Внесли внутрь. Второй, который Евгений Петрович, сказал:

– Володя, на диван можно.

– Кладем. Аккуратно разворачивайте, как можно меньше движений.

Кольке почему-то показалось, что отец уже не дышит. Внутри аж все рыдало, и все-таки он сдержался, и спросил самым спокойным образом:

– Он жив?

Врач, которого назвали Владимиром, удивленно глянул, отвесил легкий оживляющий подзатыльник:

– Я же сказал – жив. Не время истерить, Николай. Беги вызывай скорую, тут у соседей телефон.

– Знаю!

Врач крикнул ему вслед:

– Скажи, что черепно-мозговая травма, сбит автомобилем, полная потеря сознания!

– Дом три дробь один, угол Пилотной и Нестеровской, – добавил хозяин дачи.

Колька пробежал по мокрым плитам дорожки, распахнул калитку – и чуть не зашиб какую-то дамочку в черном, блестящем от воды дождевике. Та не упала, но переполошилась:

– Что это? Ты кто? А где…