Эра Безумия. Песнь о разбитом солнце

– Любезнейший мой Михаил Васильевич, – говорила она, постукивая ноготками по деревянной поверхности, – милый мой, вы не одолжите мне немного вашего крысиного яда?

– Уважаемая Мария Романовна, – посмотрел он на нее, поняв, что сегодня его больше не оставят в покое, – позвольте поинтересоваться, зачем вам столько яда? Вы каждый месяц берете его у меня?

Женщина растерялась. Он предпочитал смотреть на нее любопытным взглядом скептика, начавшим подозревать что-то неладное.

– Понимаете ли, – ее взгляд бегло осматривал шкаф с колбами, ища тот самый крысиный яд, – в моей оранжерее есть растения, для которых ваш яд является лучшим удобрением. Представляете?

Смех Михаила Васильевича разнесся по всему кабинету. Мария Романовна сконфузилась от такого нахального ответа на ее просьбу. Ее мысли окутало сомнение в том, поверил ли он в ее оправдание. Скорее всего, нет. Вот, за что она недолюбливала этого человека – за то, что он знал слишком много, и одурачить его было не так уж просто.

– Не вижу ничего смешного! – возмутилась женщина.

– Простите, – успокоившись, произнес Михаил Васильевич, – просто… я что-то не слышал о растениях, которых удобряют ядами. Вы мне покажите их?

– Что бы вы пустили их на свои опыты? – фыркнула она. – Нет уж, вы и так мои ландыши превратили в свои лекарственные настойки… от чего они?

– Любезная Мария Романовна, – вздохнув, сказал он, – в них содержатся вещества, способствующие укреплению сердечной мышцы. Я изготавливаю это лекарство для нашего всеми любимого Василия Ивановича.

– Вот зря! – не подумав, заявила женщина. – То есть, я хотела сказать, что, возможно, именно из-за вашего лекарства у моего свекра такие проблемы с сердцем.

Михаил Васильевич проигнорировал ее замечание, отойдя к шкафу с настойками. Любопытный взгляд дамы пал на него. Искра радостного предвкушения засверкала в ее глазах. Казалось, она могла вот-вот заулыбаться и захлопать в ладоши, как маленькая девочка. Мужчина, достав с верхней полки нужный флакон, протянул его женщине, с ухмылкой сказав:

– Вот, милая Мария Романовна, забирайте и, будьте так любезны, поскорее ступайте травить ваши странные растения. У меня дела.

Она выхватила из рук его яд и кинулась прочь из кабинета. В следующую секунду шлейф ее березового платья уже скрылся за дверью.

Кто мог предположить, что в комнате на втором этаже случилась интересная ссора между дочерью Михаила Васильевича – Натальей и ее супругом Степаном Владимировичем Кезетовым. Это был худой достаточно высокий светловолосый мужчина, на полголовы выше Лагардова. Правда, это было не особо заметно из-за его постоянной привычки сутулиться. Лет ему было около тридцати четырех, происходил из семьи мелких помещиков, переехавших в Санкт-Петербург пятнадцать лет назад, служил губернским секретарем в том же министерстве, что и Александр Леонидович. К слову сказать, со статским советником отношения у него были весьма напряженные; они почти не общались, сталкиваясь в свете, встречаясь дома, в кругу семьи, когда Лагардов приезжал с супругой и сыном, Степан Владимирович избегал общения, а на службе – и вовсе старался не встречаться с ним.

Что могло служить причиной сего поведения? Скорее всего, ему не нравилось то, как к графу относится семейство Усуровых, то, как они все преклоняются перед ним, вознося в ранг святого. Губернскому секретарю было противно и отношение самого статского советника к ним – его привычка избавлять их от любых проблем, заботиться и оберегать. Он до сих пор, за все шесть лет, так и не понял, зачем Александр Леонидович делал это.

Можно ли было выделить в качестве основной проблемы Кезетова зависть? Безусловно, да. Его раздражала успешность Лаардова, то, как о нем отзывались в высшем свете люди, приближенные к императору, с придыханием в голосе, произносившие эту фамилию.

Сейчас Степан Владимирович лежал на диванчике возле окна и наблюдал за Натальей Михайловной, расхаживающей по комнате и недовольно размахивающей руками. Она кричала, срывая и без того хрипловатый голос и ударяла костлявыми кулаками в подушки, пытаясь хоть как-то заставить супруга слушать ее.

– Нет, я понять не могу… – возмущалась она. – Неужели, так сложно уделить хоть немного времени семье? Я не говорю уже о моем отце, брате и других родственниках – о них вы, муж мой, забыли давно! Я говорю обо мне, о наших детях!

Ее пренеприятнейшие крики можно было услышать на первом этаже дома. Пока еще не оглохший Кезетов кивал, соглашался с ее словами, будучи погруженным в свои раздумья.

– Вы слышите меня? – в том же тоне произносила женщина.

– Да, дорогая моя Наталья Михайловна, я вас прекрасно слышу. – Спокойно, как ни в чем не бывало, отвечал Степан Владимирович. – Более того, кроме меня, вас все слышат. Не удивлюсь, если после этого Анна Николаевна не захочет выходить замуж.

Очередной порыв неконтролируемого возмущения задел ее. Женщина так не хотела разговаривать о столь нелюбимой ею кузине, а тут супруг еще посмел обвинить ее в демонстрации дурного примера этой распутной девчонки. С самого детства все лучшее доставалось только Анне: внимание всех родственников всегда принадлежало крошечной рыжей девочке, любовь близких существовала только для нее – так было раньше, а теперь ко всему прочему добавился интересный факт о ее недавно начавшемся романе с Лагардовым. Вот оно, самое верное и лучшее оружие в борьбе с ненавистной кузиной – слухи! Вот, что могло положить конец всей этой сказке, созданной для Анны Николаевны. Это было самое смертельное, но в то же время самое прекрасное из всех ядов на свете – любовь. Любовь юной девушки к человеку, разбившему не одно нежное сердце и погубившему не одну человеческую жизнь.

– Вас беспокоит ее брак? – продолжила кричать Наталья Михайловна. – Да вы бы о своем браке подумали!

– Мой брак меня полностью устраивал… – пробурчал Степан Владимирович, – по крайней мере, до сегодняшнего дня…

Она, очевидно, услышала его. Заметив ее покрасневшее от недовольства лицо, губернский секретарь вскочил с дивана. Пенсне его упало на пол, чудом не разбившись после встречи с твердой поверхностью. Бледность подступила к щекам Кезетова, губа нижняя дрогнула, сердце замерло. Холод пробежал по его спине, выведя из состояния ступора. Степан Владимирович с опаской наклонился, дрожащими руками поднял пенсне, робко протер пальцем стекла и вернул очки на прежнее место.

– Вы еще иронизируете? – не менее громко заявила Наталья Михайловна.

– Боже упаси, милая моя, я ж… – не договорил губернский секретарь.

– Ох, – женщина бессильно опустилась на диван, – ну отчего ж вам не взять пример с Александра Леонидовича?

Он тут же встрепенулся. Глаза его вспыхнули злым огнем, сердце ожило и забилось в одном ритме с закипавшей в венах ненавистью к этому человеку.

– Вот какие бы легенды о нем не ходили по городу, он все равно находит время для семьи, столько всего делает для всех нас! Сколько бы развратных и ужасных деяний он бы не совершил, все равно об Анастасии и сыном беспокоится. Да что там об Анастасии с сыном, обо всех нас! – продолжила она. – А вы, муж мой? Александр Леонидович и вас ведь на службу-то устроил…

Степан Владимирович не стерпел. Тут же он подбежал к жене, схватил ее за плечи, заставив подняться с дивана, и с неоправданной, вовсе несвойственной ему смелостью тряхнул ее пару раз, как девочка трясет старую куклу. Эмоции били через край, возмущение легкой сединой стало проступать между редких светлых его волос.

Он впервые слышал о таком интересном факте, что, как оказалось, даже своим незначительным местом в министерстве он был обязан Лагардову. Впервые осознавал, что благодаря именно тому человеку, которого он так долго проклинал, у него было хоть этакое жалкое жалование, обеспечивающее жизнь его семьи. Хотя, какой именно семьи? Той крошечной, что он отрывал от рода Усуровых, назвав их Кезетовыми, но при этом, позволив им и, в том числе, себе жить в одном доме вместе с родственниками жены? И даже этим он был обязан статскому советнику. Ведь если бы пять лет назад Александр Леонидович не вступился бы перед императором за род Усуровых, сохранив честь семьи, то кто знает, как бы сейчас существовали бы все они.

– А теперь, милая моя, – продолжая трясти ее, произносил Степан Владимирович, – расскажи-ка поподробнее об этой истории. Кто меня на службу-то устроил?

Женщина задыхалась то ли от истеричного смеха, вызываемого видом ничтожного супруга, то ли от слез, возникающих при виде его. Ее прическа растрепалась, и светло-русые локоны ее то и дело спадали с плеч. Теперь они поменялись местами: он – кричал, а она – была жертвой. Правда, даже жертва из нее вышла слишком злобная, не особо обиженная скандалом. Наталья Михайловна знала, ни на что, кроме криков, ее супруг не был способен. У него был слишком мягкий характер, благодаря которому он не мог обидеть кого-то.

– Вы и вправду хотите знать? – прекращая смеяться, спросила она.

Кезетов кивнул.

– Ладно, – обирая его руки со своих плеч, продолжила женщина, – так уж и быть, я расскажу вам все.

– С нетерпением жду, Наталья Михайловна! – сурово сказал губернский секретарь.

– Итак, дорогой мой Степан Владимирович, помните ли вы, как лет девять назад, когда меня только выдали за вас замуж, правда, я до сих пор понять не могу по какой ошибке… – она остановилась, заметив его негодование. – Ну, право, не обижайтесь на меня, милый мой супруг! Я ж не со зла. – Только сейчас она решила закрыть дверь на ключ. – Продолжим, тогда вы были еще солдатом, таким молодым и глупым… Вы мне клялись, что через год дослужитесь до титулярного советника, а на деле? Вы за три года в службе-то не продвинулись!

Он хмурился и, не теряя гордости во взгляде, смотрел на нее. За это Кезетов всегда осуждал жену – за способность припоминать самые неприятные воспоминания из прошлого. Была, конечно же, и друга причина – ее манера шушукаться за спиной людей, обсуждая их ошибки, несчастья и проблемы, при этом искренне в душе радуясь этому. Точно так же Наталья Михайловна нашла себе новый предмет осуждений – Анну и уже давно ставшего таковой жертвой Лагардова. Она и прежде старалась найти, в чем можно уличить статского советника, а после сего обсудить это. «Двуличная змея!» – так всегда думал он о ней, думал, но не говорил в глаза…

– Мне продолжить? – отвлекла она супруга.

– Да… – нерешительно ответил Степан Владимирович.

– Тогда же Анастасия Николаевна замуж за Лагардова вышла. И я решила, грех не воспользоваться такими связями! Ну… поговорила с Марией Романовной, а она уже с самим Александром Леонидовичем…

– Быть не может! – хватаясь за сердце, воскликнул Кезетов.

– Может, может! – язвительно добавила она. – А вы что думали, вам эту должность за просто так дали? За красивые глаза? Да, хотя о чем это я… – Еще один ее унизительный комментарий в его адрес. – Думали, вас повысили за наигранное и неубедительное подхалимство? Честное слово, смеяться хочу от одной мысли об этом! Вы, Степан Владимирович, хоть бы врать научились.

– Да как ты… вы… – вяло возмутился губернский секретарь.

– Извольте на меня потом голос повышать. А пока, прошу меня извинить, – торопливо произнесла Наталья Михайловна, – я должна посмотреть, как проходит день у наших детей, если вы, конечно, еще помните их.

Не сказав больше ни слова, она отошла к двери и повернула ключ несколько раз. Через мгновение Степан Владимирович услышал уже привычный для него звук с яростью захлопнувшейся двери. Он посмотрел в окно – погода испортилась, как по волшебству, еще некогда солнечный день превратился в ветреный и снежный. Небо по-прежнему сгущало серые краски, совмещая всевозможные оттенки свинцового цвета. Только теперь его разбавили белые снежинки, медленно падающие и бесшумно опускающиеся на землю. Погода изменилась, как и его представление о собственной карьере. Раньше он всегда был уверен, что своим честным трудом добился звания губернского секретаря, в сейчас у него отобрали даже это утешение. Кезетов больше не мог думать о службе, с этого дня спала пелена с его глаз, доселе застилающая взор.

В то время Наталья Михайловна, не спеша, зашла в детскую комнату. Ни умиление, ни радость, ни счастье – ни одно из этих чувств не охватило ее. Она продолжила стоять в дверях, издалека наблюдая за детьми: старший сын Вовочка сидел возле окна и увлеченно читал какую-то старую книжку, единственная дочка Лизонька – сидела в креслице, играя с новой куклой, второй сын Паша – как-то замкнуто сидел в углу на кровати, искоса наблюдая за всеми. Четвертый же, самый младший ребенок – Ванечка лежал в колыбели, которую качала уставшая старая няня – седая женщина лет пятидесяти. Она даже не обратила внимания на неожиданно вошедшую госпожу Кезетову, так и продолжила сидеть возле ребенка, подперев голову и качая кроватку.

Единственным из всех детей, кто посмотрел на мать, был замкнутый Паша, одетый в белую пижаму. Да, и обратил ли внимания он на нее? Наверное, нет, просто так совпало, что его потухший от болезни взгляд был устремлен на дверь. Что можно было сказать об этом ребенке, кроме того, что он был слишком тихим, нелюдимым, проще говоря, никому ненужным, а поэтому и таким замкнутым? Мальчику этому было четыре года, рост у него был низенький, даже для такого маленького возраста, телосложение – щуплое, волосы – светлые. Голосок Паши нельзя было описать, так как его еще никто не слышал. Личико мальчишки казалось настолько крошечным, что с расстояния трех – четырех метров невозможно рассмотреть даже маленьких темных глазок, не говоря уже о незаметном носике, впалых щеках и бледных губах. Болезнь наложила свой отпечаток на этого ребенка.