Эра Безумия. Песнь о разбитом солнце

Лагардов удивленно смотрел на рыжеволосую красавицу. Казалось, она сама додумывала эту легенду, этот миф. Наивная молодая и прекрасная – она могла позволить себе этакую роскошь, а он, недолго думая, простил. Да, он бы позволил ей возносить его в ранг святого, уподобляя некоему ангелу-спасителю. Похоже, не было ничего, что Александр Леонидович не смог бы простить этому очаровательному юному созданию, так доверчиво смотревшему в его глаза. За одни только поцелуи, которыми Анна одаривала его ладони, статский советник мог бы разрешить ей все, что только пришло бы в голову. Если бы она пожелала медленно душить его – он даже не подумал бы сопротивляться. Если бы она только пожелала, чтобы он оставил ради нее службу, отказался от повышения – он бы послушно исполнил ее прихоть. Наверное, Александр Леонидович простил бы ей абсолютно все. Почти все…

Тут в его голову взбрела мысль о том, что было бы, если б девушка пожелала разлучить его с семьей, заставить его отказаться от жены и сына ради нее. Лагардов даже боялся предположить последствие такового желания. Он очень сильно любил свою семью и сына, и… Анастасию Николаевну? Возможно, в его сердце до сих пор не угас огонек симпатии к этой женщине, подарившей ему замечательного сынишку. Но даже, если он и испытывал что-то к ней – то только привязанность, ничто другое. В любовь Александр Леонидович не верил, в верность, увы, тоже… но что-то заставляло его уважать Анастасию Николаевну, что-то приковывало его к ней.

Он продолжал изумленными глазами прожигать красавицу, чьи поцелуи неясным образом постепенно переместились с его рук на шею. Горячее дыхание девушки легонько касалось его кожи, обжигая и отрезвляя.

– Анна Николаевна… – слабо прошептал статский советник, постаравшись придержать ее за талию и отстраниться. – Анна… Аня…

Это был не голос чиновника, это был голос отчаявшегося человека, молящего о пощаде. Она, словно сжалившись над ним, остановилась и посмотрела прямо в его глаза цвета осенней морской пены.

– Что вы так глядите на меня? Я умоляю вас, помогите мне!

Анна начала вновь припадать губами к его шее, лишь иногда позволяя себе отстраняться и всматриваться в завораживающие глаза мужчины. Руки ее настойчиво обхватили его широкую спину. Он не знал, как убедить ее подняться с пола, не представлял, как заставить перестать искушать его своими пылкими поцелуями и трепетными объятиями. Да и хотел ли этого?.. Девушка была так прекрасна, так беспомощна: ярко-зеленые глаза приобрели синеватый отлив и застыли в страстно-невинном выражении, пухленькие губки чуть-чуть надувались, как только он пытался противостоять ее порывам, а ярко-рыжие волосы обрамляли очаровательное личико и скрывали чудесные щечки. Бежевое платье блестело и переливалось в лучах солнца, на вздымающуюся от вздохов грудь падали особенный, словно небесный свет.

– Прекрасное дитя, – бархатный баритон статского советника пронесся по кабинету, – умоляю тебя, поднимись с колен.

Она, на удивление, повиновалась ему. Оба встали с пола, Лагардов позволил себе придержать ее одной рукой за талию, другой – за локоть. Казалось, он боялся, что девушка вот-вот потеряет равновесие и упадет. Но, с другой стороны, он этого не боялся, а даже очень сильно желал. Одна мысль о возможности подхватить ее на руки сковывала тело статского советника мелкой дрожью.

Анна в этот момент, словно проснулась ото сна: ее глаза в смущении опустились и не посмели больше взглянуть на мужчину, щеки накрылись румянцем. Она изменилась. Приутихли те страстные порывы безрассудства, которые заставляли ее целовать Александра Леонидовича. Девушка погрузилась в свои мысли, явно связанные с неконтролируемым желанием. Лагардов улыбнулся, заметив это. Его голос вернул ее к реальности:

– Анна Николаевна, вы, вероятно, хотели поговорить о князе Евгении Аркадьевиче Хаалицком?

Эта фамилия разразилась тысячью самых болезненных ударов в сердце юной особы. Сколько ужасного она представляла себе при одной только мысли о браке с этим человеком: от первой встречи до последних дней жизни. Между этими событиями в ее воображении всплывал самый кошмарный для нее момент – первая брачная ночь. Анна не хотела даже думать о том, что кто-то, кроме Лагардова, посмеет прикоснуться к ней.

– Вам удалось узнать что-то о нем? – с надеждой посмотрела она на него.

– Признаю, у меня мало информации об этом молодом человеке, – граф задумался, – но…

– Не томите же, скажите все, что знаете о нем. – Перебила его Анна.

Александр Леонидович удивленно поднял бровь, когда ее руки вцепились в воротник его рубашки. Девушка в следующую секунду опомнилась и с досадой проговорила:

– Извините…

– Ничего, дорогая моя! – успокоил ее мужчина. – Итак, мне известно, что это молодой человек, если не ошибаюсь, двадцати одного года, приехал он в Санкт-Петербург сравнительно недавно из Москвы. Его отец – Аркадий Дмитриевич был достаточно порядочным дворянином, в юности служил в кавалерии. Мать его же происходила из помещичьей семьи Яровых и была на пятнадцать лет моложе супруга. Что касаемо самого Евгения Аркадьевича, то могу сказать следующее: по словам людей, знающих его лично, это человек крайне двуличный – с одной стороны, он производит впечатление вполне приятного молодого человека, не обделенного любопытством, а с другой – является не особо разборчивым в науках и искусствах, не всегда может контролировать свои мысли. Порой имеет привычку дерзить тем, кому не следует…

Усурова опустилась на диван, схватившись за голову, не зная, что дальше делать. Лагардов прекрасно понимал ее отчаяние и растерянность, поэтому присел рядом, позволив себе погладить девушку по голове. В следующее мгновение его ладонь ласково касалась ее макушки, а пальцы – путались в длинных волосах.

– Из этого я могу сделать вывод, что ваш жених долго не проживет. Кто-нибудь рано или поздно вызовет его на дуэль за подобное поведение.

– Господи… – не отодвигаясь от него, проговорила Анна. – Боже, сделай так, чтобы это произошло до свадьбы!

Александр Леонидовч вздрогнул. Он даже представить не мог, что из уст столь прекрасного, неземного создания могла вырваться такая жестокая мольба. Статский советник боялся даже предположить, какие мысли посещали разум девушки, заставляя ее надеяться на подобные развития событий. Он не верил, что юная Усурова, будучи такой очаровательной, смела таить в своем сердце ненависть к кому-то. Мужчина наклонился к Анне Николаевне, слегка коснулся рукой ее подбородка, приподняв его и посмотрев прямо в налившиеся пустотой глаза. Странно… в них не было даже сожаления о сказанном, словно так все и должно было быть.

Тут Лагардов подумал, вдруг точно так же шесть лет назад думала о нем Анастасия Николаевна. А ведь такое вполне могло быть: даже за несколько недель до свадьбы невеста не испытывала к нему ни влюбленности, ни привязанности, ни интереса – ничего, что могло скрасить их семейную жизнь. Так же вела себя и Анна; она, подобно старшей сестре, не желала замужества. Только в отличие от нее, девушка не относилась к этому так равнодушно, ожидая дня венчания, она старалась любыми способами спасти себя от жизни с нелюбимым человеком. Ее даже не беспокоило мнение родных: ни отца, ни матери, ни еще кого-то – она хотела прожить молодость для себя, а не принести его в жертву родительским желаниям.

– Анна Николаевна, – прошептал Лагардов, продолжая изучать божественные черты ее личика, – почему вы так говорите? Я понимаю, вам всего лишь восемнадцать лет, по-хорошему вашему отцу следовало подождать хоть год с этим браком, но, неужели, ваше хрупкое сердце способно вместить столько ненависти?

– Уверяю вас, Александр Леонидович, – отвечала она, – это не ненависть, это – безысходность!

Девушка не заметила, как ее глаза накрылись прозрачной пеленой слез, начавших торопливо скатываться с ее щек на шею, а затем – пропадать в кружевной ткани корсажа, скрывающей юную грудь. Ладони мужчины заскользили по лицу Анны, стирая слезы. Он больше не хотел следить за каждой из них, медленно спускаясь глазами вниз. Это была слишком жестокая пытка. Усурова улыбнулась, заметив его растерявшийся взгляд, покорно сложив руки ему на плечи.

– Поймите, я не могу допустить этого брака! – спокойным голосом произнесла она. – Не могу, ибо сердце мое, как ошибочно сочли вы, вмещающее в себе ненависть, питает и другое чувство к другому мужчине, без которого вся моя жизнь превратится в ад, в ужасную обитель бессмыслия! Без этого человека мне нет смысла жить… Я не смогу так жить…

Анна смотрела на него и надеялась, что он догадается, о ком она изволит так страстно говорить. В следующее мгновение их взгляды встретились: его светло-голубые глаза, глубина которых напоминала осколочки чистого льда, встретились с ее ярко-зелеными глазами, похожими на блеск самых дорогих изумрудов. Время, казалось, остановилось. Девушка была готова вечно смотреть на Лагардова, изучая благородные черты его лица, в особенности, придающие особый шарм резко очерченные скулы и длинный узкий нос. Ей хотелось придвинуться еще ближе к нему, дабы иметь возможность вдыхать дурманящий аромат одеколона и чувствовать на своем лице каждый вздох, способный сказать больше, чем слова. Она ожидала хоть чего-то от него, хотя бы маленькой, едва заменой улыбки. Надежды ее сбылись – он тяжело вздохнул, и глаза его заблестели снисходительным огоньком. Он догадался.

– Я не смогу жить без вас… – наверное, девушка была готова повторять это сутками.

– Дитя! – его уста едва касались ее губ, словно не решались слиться с ними воедино. – Прекрасное наивное дитя…

Анна впервые отвернулась от него, будто осознав, что еще пару секунд назад совершила ужасное преступление – посмела признаться женатому мужчине в своих чувствах, не задумавшись о возможных последствиях. Девушка только сейчас начала понимать, что если об этом ее признании узнает отец или того хуже – все петербургское общество, то несмываемый позор ей обеспечен. Паника пронеслась по ее телу мелкой дрожью, а затем тут же исчезла. Она почему-то была уверена в благородстве Лагардова, почему-то свято верила, что он не посмеет рассказать кому-либо об этом.

Хотя в этом Анна была права – ему не было смысла порочить ее репутацию по нескольким причинам: первая – он испытывал к ней некие чувства, не любовь, скорее, желание заботиться о ней, оберегать и… владеть ею? Да, он этого хотел, и вот, что можно было назвать первой причиной. Вторая же заключалась том, что если бы статский советник посмел кому-то что-то рассказать, то все семейство Усуровых, весь их род был бы обречен на вечные насмешки со стороны двора. Тогда бы честь семьи, о благополучии которой он столько лет заботился, была загублена. Ни первого, ни второго граф допустить не мог.

Тем не менее, Александр Леонидович позволил себе схватить девушку за талию и впиться поцелуем в ее алые губы. Он не мог устоять перед таким даже самым незначительным искушением, да и не хотел этого. Она сама пришла к нему, сама призналась, сама же искушала уже второй день. Крепко обнимая ее, Лагардов чувствовал, как под тонкой тканью корсажа бешено колотилось слепое девичье сердце. Ее нежные руки скользили по его спине, поглаживая темную ткань пиджака. Статский советник не хотел, чтобы эти мгновения заканчивались, но, как только в голову врезалась мысль об оставшихся дома жене и сыне, он отстранился от девушки, пробурчав:

– Нет, Анна, нет! Только не сейчас…

– Что с вами, Александр Леонидович? – тревожно спросила она, как только мужчина поднялся с дивана и начал собираться. – Куда вы?

– Милая моя Анна Николаевна… – остановился он возле девушки. – Любовь моя, у меня дома ваша сумасшедшая сестрица осталась. Я не могу оставлять ее одну с сыном. Не дай Бог она еще что-нибудь с собой сотворит, или с Алешкой!

– Подождите, – растерянно собиралась девушка, – что с ней? Почему она сумасшедшая?

– Анастасия Николаевна пыталась вчера покончить с собой, изрезав руки осколками хрустальной шкатулки.

Анна стояла, осматривая его округлившимися от удивления глазами. Не став больше что-то объяснять девушке, Лагардов быстро оделся и, подождав немного ее, вышел из кабинета и сказал:

– В моей карете поедите, Анна Николаевна? Если да – то я с превеликим удовольствием довезу вас до поместья.

Она закивала и проследовала за ним.

Добравшись домой, Лагардов тут же кинулся в спальню. Каждый его шаг был сдержанным, уверенным и сосредоточенным. С особой опаской он поднимался по лестнице, будто боялся оступиться и свернуть шею. Он никогда не боялся смерти… до сегодняшнего дня. Теперь же что-то изменилось, какая-то тревожная мысль заставляла статского советника осознавать, что в случае его смерти ничего хорошего не произойдет: Анастасия Николаевна, возможно, и так не выживет, Алеша, соответственно, останется один на попечении Усуровых, чего он так боялся пожелать даже самому заклятому врагу, а самое страшное – Анну выдадут замуж за Хаалицкого. Тревога за судьбу сына и свояченицы порождала в его душе страх смерти.

Он неспешно прошёл в комнату. На постели лежала жена, очевидно, спящая, рядом сидел доктор, что-то смешивающий в небольшой пробирке. Александр Леонидович приблизился к кровати, бросив мимолетный взгляд на женщину – она была бледна и чем-то походила на мертвую. Руки ее от запястий почти до локтей были перевязаны бинтами, запечатлевшими на себе алые следы утреннего кошмара. Он коснулся ее правой ладони, та оказалась холодной. Казалось, Анастасия Николаевна медленно и мучительно умирала, если бы не одна невесомая деталь – ее дыхание, еще не оборвавшееся, как и тонкая нить ее жизни.

Статский советник повернулся к доктору, подсыпающему в пробирку белый, немного желтоватый порошок. Доктором был мужчина лет сорока семи невысокий плотный с крутыми плечами и широкой спиной. Его волосы, когда-то еще светлые, были полностью отбелены сединой. Доктор что-то смешивал, полностью увлекшись этим занятием и не обращая внимания на Александра Леонидовича. В разуме графа заиграло всесильное любопытство, способное заставить человека пойти на все ради ответа на столь интересующую его загадку. Лагардов подошел к доктору, учтиво положил руку ему на плечо и спросил:

– Что это вы делаете?

– Я, ваше высокородие, смешиваю морфий, дабы избавить вашу супругу от болей в руках, на которых она так часто жалуется.

Упоминание слова «морфий», словно гром, поразило статского советника. Меньше всего он хотел, чтобы доктора смели отравлять кровь его жены столь медленно действующим ядом, способным годами губить и душу, и тело человека. Как бы сильно Александр Леонидович не был зол на нее за вчерашнее, как бы сильно не любил, но дать согласие на ее смерть он не мог. Граф был против того, чтобы неустойчивую после недавней ссоры психику Анастасии Николаевны уничтожали окончательно.

– Простите меня, конечно, но разве нельзя обойтись без морфия? – спокойно произнес Лагардов, отбирая у доктора шприц с набранным в него снотворным.

– Что вы делаете? – возмутился тот, приподнимаясь со стула и пытаясь забрать обратно шприц.

– Нет, что вы делаете? – твердо сказал граф, отходя к окну и выбрасывая из него снотворное.