Эра Безумия. Песнь о разбитом солнце

– Я всего лишь старался помочь ей… – растерянно пролепетал доктор.

– Вы отравить ее пытались! – прорычал Александр Леонидович. – У вас был прежде опыт работы с этим препаратом?

Доктор утвердительно кивнул.

– Тогда вы обязаны знать, что происходит, если долго принимать его. – Продолжил статский советник. – Морфий, как вам должно быть известно, является алкалоидом опиума, который представляет собой один из самых сильных наркотиков. Вам известно о таком недавнем явлении как опиумные войны в Китае? Нет? Позвольте напомнить, это был военный конфликт из-за желания Европы отравить всю Азию опиумом.

Доктор слушал графа, недовольно поглядывая на окно, из которого недавно был выброшен шприц с морфием.

– Я против использования опиума и прочих ему подобных средств, – Лагардов, не смотря на возмущение, кипевшее внутри него, говорил достаточно спокойно, – даже в медицинских целях. Поэтому я настоятельно попрошу вас не применять этот яд относительно моей супруги. Пусть лучше мучается от боли, чем смешивает свою кровь с морфием.

Доктор понимающе закивал головой и, собрав свой чемоданчик, попрощался до завтра со статским советником. Александр Леонидович обреченно опустился в кресло возле камина, запрокинул голову назад и закрыл глаза. Ему не хотелось даже думать о том, что могло произойти приди он на пару минут позже. Мужчина боялся осознать, что морфий мог оказаться в организме Анастасии Николаевны.

Александр Леонидович терпеть не мог даже малейшие упоминания о морфии, не говоря уже о его использовании. И он был безмерно рад, что не позволил отравить этим ядом свою супругу. Находясь в другой части комнаты, статский советник мог слышать тихие стоны спящей жены. Он знал – она стонала из-за боли, сковавшей руки. Но выхода у него не было, Лагардов хотел сохранить жизнь, здоровье и рассудок Анастасии Николаевны, а это можно было сделать только одним способом – не давать ей ни морфий, ни какое-либо другое обезболивающее.

Задумавшись, граф не заметил, как заснул в кресле.

Глава 5. Разделяй и властвуй

Как только Анна Николаевна вернулась в поместье Усуровых, сразу же была поймана своей тетушкой. Ольга Романовна с привычным ей любопытством подстерегала девушку, желая как можно больше узнать о результате ее встречи с Лагардовым. После десяти лет вдовства она не утратила достаточно обыденную для многих женщин способность – неподдельный интерес к чужой жизни. Даже шесть лет жизни с племянницей, имевшей совсем иные взгляды, не смогли изменить ее.

Ольга Романовна, шурша подолом темно-зеленого платья, кинулась к Анне. Торопливо она постаралась помочь девушке снять шубку, опасаясь, что кто-нибудь еще сможет их увидеть. Затем женщина молча взяла девушку за руку и повела на второй этаж, к себе в комнату. Она знала, это было единственное место в доме, где никто не смог бы услышать их разговора. Не удивленная поведением тетушки красавица послушно следовала за ней, продолжая думать о сестре и ее муже. Ее, безусловно, умиляла тревога Лагардова за Анастасию Николаевну, его рвение поскорее вернуться домой, дабы проверить, все ли в порядке с ней и сыном.

Девушка вспоминала, как еще несколько минут назад села в карету статского советника и доехала с ним до поместья.

– Скорее, скорее, милая моя Анна Николаевна! – поторапливал ее мужчина, подводя к карете.

Она старалась идти быстрее, но ноги, словно каменные, не слушались и еле волочились по земле. Какое-то неведомое злое желание заставляло ее тянуть время, задерживая Александра Леонидовича. Вдруг ей захотелось остановить его, не пустить домой, убедив остаться с ней. Для этого возле кареты девушка специально сделала вид, будто подвернула ногу, дернув статского советника за рукав и заставив его остановиться. Мужчина тут же подхватил ее на руки, боясь, что она окончательно потеряет равновесие и упадет. Он даже не хотел представлять, как нежная кожа столь хрупкого создания встретилась бы с землей, причинив боль не только ей, но и его душе. Казалось, Лагардов был готов почувствовать в любой момент даже самое крошечное ее страдание.

– Что с вами, дорогая моя? – неся ее на руках, прошептал он.

Анна Николаевна промолчала, только слегка прижалась губами к его щеке, прошептав с мягким французским акцентом «Благодарю!» Усадив ее в карету, Александр Леонидович осмотрелся по сторонам, устремил свой взгляд на здание министерства и постарался заглянуть в каждое окно. Он надеялся, что никто не увидел его с юной прекрасной незнакомкой, иначе по городу могли стремительно разлететься слухи о его новом романе. Так он простоял несколько минут. Убедившись, что никто не заметил произошедшего, статский советник сел в карету, устроившись возле ожидавшей его Анны Николаевны.

Только карета тронулась, девушка положила голову на плечо Лагардова. Он не посмел даже пошевелиться, вспомнив об оставшихся дома несчастной жене и сыне. Мысль о любящей семье мешала ему сделать шаг навстречу всепоглощающей страсти и хотя бы прикоснуться к юной Усуровой. Вот что было его кандалами, цепями, сковывающими руки – обязанность быть верным мужем и заботливым отцом. Он должен был быть таковым, но не мог! Статский советник не пытался хранить преданность семье ни на плотском уровне, ни на духовном. Он не имел таковой возможности. Его разум рождал самые непристойные и сладострастные мысли относительно Анны Николаевны, а мысли, в свою очередь, превращались в картины, запечатлевшие истинный порок, способный в любое время воплотиться в жизнь. Александр Леонидович хоть и понимал, что даже так, представляя себя в постели с юной свояченицей, уже совершал более жестокое преступление, чем обычный разврат, но все равно не мог остановить себя.

В следующее мгновение рука девушки заскользила вверх по его колену. Мужчина, растерявшись, чуть не выронил из рук черную трость. Что он мог сделать, как противостоять? Это невинное создание само искушало его. Лагардова ничего не держало, кроме мерзкого образа жены, лежавшей на белоснежной постели с изрезанными в кровь руками. Он понимал, если она так поступила из-за незаметных минут его общения с Анной, то, узнав о его фантазиях и о происходящем в данный момент, могла вообще сойти с ума. Из-за чего же он не мог ей изменить сейчас, ведь, если бы Анастасия Николаевна умерла от горя, то и душа его, и тело обрели бы свободу, способность делать все, что только угодно. И те не мене, статский советник не собирался принимать рискованных действий ни в отношении Анастасии Николаевны, ни в отношении Анны. Почему? Ответ был прост – рано… пока еще рано.

– Почему вы так холодны ко мне, Александр Леонидович? – его отвлек ласковый голос девушки.

Только сейчас он заметил, что рука ее, доселе скользившая вверх, остановилась где-то посередине его бедра. Плоть требовала ее ласк. Пламя терзало чресла.

– Анна… – произнес Лагардов, посмотрев ей в лицо и встретившись с умоляющим взглядом.

– Поклянитесь, что ведете себя так не из-за моей семьи, не из-за Анастасии, а только из-за Алеши! Скажите, что и в самом деле вы соблюдаете верность только ради сына! – скоро сказала красавица. – Я отдаю вам сердце и хочу знать точно, что мои чувства взаимны.

Она быстро расстегнула пуговицы шубы, схватила его за руку и прижала ее к своей груди. Ошеломленный этаким жестом граф хотел было тут же убрать ладонь, отстранившись подальше от столь сильного искушения, но передумал. Он замер, упоенно вслушиваясь в стук ее сердца, перебиваемый звоном каретных колес.

– Как ты прекрасна в этой наивности! – придвинувшись к ней, сказал статский советник. – Ты склонна верить клятвам… О, эти детские обещания, способные успокоить любого человека! Они ведь часто нарушаются, не только мной, не только мужчинами, не только женщинами – всеми людьми! Это проклятие человеческого рода! Все мы клянемся друг другу в чем-то, а затем забываем об этом и нарушаем…

– Все же клянитесь! – настаивала девушка, не отпуская его руки.

– Если тебе так угодно…

Мужчина сам не хотел отстраняться от Анны Николаевны. Наверное, в тот момент он был готов поклясться в чем угодно, только бы она продолжала искушать его. Лагардов сам, добровольно становился жертвой ее чар, как любой другой человек, готовый поддаться власти идеала.

– Я люблю вас! – томно проговорила она.

Он очаровательно ухмыльнулся, нежно коснулся ладонью ее щечки и произнес:

– Дитя, любви нет…

Эти слова мужчины до сих пор звенели в памяти девушки. Имел ли он тогда в виду конкретно любовь Анны, ставя под сомнения искренность ее чувств, любовь их, в существование которой мог не верить, или же любовь всех людей? Точного ответа на этот вопрос она не могла дать, ибо сама терялась в догадках, относительно этой фразы. Одно красавица знала точно – если он посмеет еще раз сказать это, ее сердце, отданное ему, просто не перенесет подобного во второй раз и разорвется на части.

Девушка отвлеклась от этих мыслей, когда Ольга Романовна остановилась возле своей комнаты, достав из кармашка платья трясущимися руками ключ и отворив дверь. Женщина казалась слишком настороженной, что не могло не бросаться в глаза. Анна вошла в комнату вслед за тетушкой, сразу же бросившейся запирать дверь. Красавица отошла от нее и беспомощно опустилась на стул возле окна. Взгляд ее тут же наполнился печалью, из груди вырвался пустой вздох. Она не знала, как поступать дальше: губить жизнь сестры, отнимая у нее мужа, или отступиться от этой затеи и смириться с браком. Нет, она не могла позволить Лагардову остаться с семьей. Слишком сильно девушка любила его, слишком сильно желала.

– Ну, Анечка, рассказывай. Как все прошло? – сказала Ольга Романовна, подойдя к ней.

Женщина встала за красавицей, собрала ее длинные рыжие волосы и начала заплетать их в одну аккуратную косу. Как ловко и бережно она укладывала огненные локоны племянницы, сколько заботы и любви было в ее движениях! Безусловно, Ольга Романовна за долгие шесть лет привязалась к Анне, начала относиться к ней, как к родной дочери, о которой так долго мечтала. Она с юности надеялась, что выйдя замуж, родит дочь, маленькую очаровательную девочку, ради которой сможет пойти на все. Но эти мечты разбились, как только ее в двадцать четыре года выдали за восьмидесятилетнего французского генерала. За двенадцать лет брака ее грезы так и не исполнились, судьба не подарила ей дочери, а тут через четыре года после смерти генерала к ней племянницу отправили, что, как известно, стало единственным утешением. Как после этого Ольга Романовна могла не любить ее?

Анна молчала, все больше погружаясь в печальные раздумья о возлюбленном. Ее не волновала тетушка, ожидавшая рассказа о разговоре со статским советником. Она только сейчас осознала, что может произойти, если кто-нибудь тогда заметил ее вместе с Лагардовым. Ужас проносился по телу, сердце бешено колотилось, ком из паники подступал к горлу и медленно душил. Как же менялось ее отношение к сплетням! Находясь рядом с Александром Леонидовичем, красавица забывала обо всем и не боялась слухов и суждений со стороны двора, а сейчас же, оставшись без него, стала осознавать, каким позором ей может грозить этот день. Ей хотелось биться в истерике, кричать, рыдать…, но тут же эти мысли сменились. Анна нашла способ себя успокоить: она вспомнила, что даже если весь высший свет отвергнет ее, то статский советник не сделает этого. Она надеялась, что он не оставит ее… всего лишь надеялась. Но могла ли твердо верить в это?

– Аня, – отвлекла ее Ольга Романовна, – что-то случилось?

– Я сделала все, как вы сказали, тетушка, – голос девушки дрожал и срывался, – он же только о семье беспокоится!

– Что именно ты хочешь сказать? – обеспокоенно спросила женщина, падая на колени перед ней.

Разум Анны опять возрождал слова Лагардова о том, что любви нет. Может быть, он так думал, потому что никого никогда не любил по-настоящему: ни Анастасию, ни Алешу, ни… ее? Чистое девичье сердце, созданное не для страданий, а для любви, медленно сжималось от боли. Подобное, без сомнений, должно было произойти, и любовные мучения когда-нибудь добрались бы до юной Усуровой, но кто мог предположить, что предметом ее интересов станет муж ее собственной сестры? Но с другой стороны, боль – вот могло излечить ее от «слепоты», если бы только она одна была отравлена этим сладким ядом. Но слепых было двое: Анна, потому что не замечала никого, кроме него, и Александр Леонидович, потому что не видел, как был нужен ей. Одной суждено было погибнуть от светлого вихря чувств, другому – от мрачного хладнокровия.

– Анечка, – гладя ее по голове, проговорила Ольга Романовна, – все будет хорошо. Он, насколько мне известно, человек не без слабостей.

Девушка с надеждой в глазах посмотрел на нее. Она даже не догадывалась, о какой слабости Лагардова говорила ее тетушка. Да и хотела знать? Безусловно, имея представление о том, к чему неравнодушен человек, можно с легкостью управлять им, как марионеткой. Анне же это было не нужно. Она была готова пойти на все ради возможности выйти замуж за статского советника, но пойти на манипуляцию было слишком, как ей казалось, подло. Это была слишком коварная и недостойная идея. Красавица хотела заполучить его, но не такой ценой.

– Нет, тетушка… – шептала она, задыхаясь от рыданий. – Я не хочу знать его слабости. Я не верю, что у него они есть… У Александра Леонидовича и сердца-то, наверное, нет.

– Почему так? – спросила женщина.

– Я не знаю, кого он вообще любит, кто ему дорог. – Пожала плечами девушка. Затем она разочарованно взглянула на тетю и отошла от нее, сложив руки на груди. – Анастасия вчера чуть не покончила с собой, а он – так спокойно об этом говорит! Алеша, наверняка, переживает из-за этого, а у него в глазах даже тревоги нет! И, тем не менее, он так спешит к ним, словно это что-то изменит…

Ох уж это противоречивое поведение мужчины, способное свести ее с ума! Теперь она жалела только об одном – о том, что шесть лет назад Лагардов явился просить руки Анастасии Николаевны. Анна не могла простить ему того дня, когда впервые увидела его – человека с демоническим блеском в глазах, очаровательной улыбкой, скованными, но в то же время грациозными действиями и так не нравящийся ей манерой говорить загадками. Вот – то, что очаровало ее: манеры, внешность, гордый нрав. Девушку тянуло к нему, безумно. Она не могла объяснить, почему, ведь что-то отталкивающее, бесовское было в статском советнике, какая-то черта, уподобляющая его исчадию ада. За это Анна любила его, из-за этого и убивала себя, медленно, безжалостно и бессмысленно…

В этот момент Михаил Васильевич Усуров со свойственной ему привычкой с головой погружаться в различные научные исследования уже битый час находился в своем кабинетике в подвале поместья. Разум его полностью застилала безумная жажда познания тайны, из-за которой столько лет погибали люди. Он сидел за столом в окружении книг, что-то записывая на бумаге, что-то вычитывая из литературы, которую так не любили в его семье.

Кабинет, в котором он часто запирался от надоевшей ему семейки, был очень тесным, в основном из-за того, что основную его часть занимали шкафы с книгами и колбы всевозможных размеров и форм, наполненные одному ему известными ядами и лекарствами. Единственным источником света, кроме ламп и свечей, было небольшое окошко, сквозь которое изредка проникал солнечный свет и сразу же падал на широкий стол с высокими стопками бумаг и рукописей.

Вот уже двадцать лет Михаил Васильевич проводил время в окружении исторической литературы, выписок определенных глав из библии и не менее ценных для него трудов великих ученых. Забыв обо всех, кто отверг его и посчитал безумным – о семье, мужчина ждал прихода только одного человека, с которым мог поговорить на любую тему, в частности и о Чаше Грааля. Он надеялся, что в их доме вновь появится Лагардов, склонный интересоваться любыми просветительскими идеями и философскими вопросами. Ему было важно мнение статского советника, способного поговорить обо всем.

В кабинет без стука вошла Мария Романовна. Особого внимания ее присутствию Михаил Васильевич не уделил, будучи занятым в своих научных открытиях. Женщина подкралась к его столу, мягко обратившись: