Эра Безумия. Песнь о разбитом солнце

– Потому что, родная моя, это жизнь, и в ней не бывает справедливости.

Она уткнулась носом в пиджак мужчины, содрогаясь от беззвучных рыданий и… слабости? Да, слабости, граничащей с беспомощностью. Лагардов был женат на ее сестре, и Анна ничего не могла сделать с этим. Даже если бы солнце упало в море, и земля разверзлась в пламени, судьба не преподнесла бы ей ни малейшего шанса, способного породить одно из самых сильных чувств в мире – надежду. Нет, этого не произошло бы никогда! От осознания этого, Анне хотелось сходить с ума; битья в безумной истерике, царапать стены, ломая ногти до жуткой боли, кусать губы в кровь, и молиться… Ей оставалось только молиться. Но кому? Бог бы не услышал этих молитв, ибо не позволил бы разрушить счастливую семью. Значит, просьбы девушки мог услышать только Люцифер. О, если бы она только могла продать душу дьяволу за одну возможность коснуться губ Александра Леонидовича своими, прижаться к нему и не отпускать хотя бы день… хотя бы час… хотя бы минуту…

– Анечка, – отвлек ее граф, – послушай меня, старого дурака. Я знаю, что ты любишь его, я вижу это. Я – не твои родители, склонные замечать во всем разврат! Послушай, в этом нет ничего преступного. Хочешь – люби! Но, умоляю тебя, будь благоразумна.

– Обещаю, дедушка…

Вечером, после похорон, когда дневной свет иссяк, уступив власть очаровательному мраку ночи, ведущей за собой вечных спутников – серебряный серп луны, освещающий искрящийся снег, и алмазные звезды, усыпающие темно-синее небо, уподобляя его короне царицы, все семейство Усуровых собралось в зале. Явились все, кроме Анны, решившей остаться в своей спальне.

За широким столом сидел Николай Васильевич, нервно постукивающий пальцами по лакированной поверхности. Рядом, сложив руки на его плечах, стояла Мария Романовна, постоянно смотрящая на сестру – Ольга Романовну Марисову. К слову сказать, она была старше графини Усуровой на три года, двенадцать лет жила в Париже вместе с мужем – генералом Фоливе, после смерти которого осталась совсем одна. Ольга Романовна была очень похожа на сестру: такие же глаза, нос, губы… Только цвет волос был более темный, немного пепельный, не искаженный сединой. Да и характер у Марисовой был намного спокойнее, чем у ее сестры. Правда, при этом, за долгие годы она сумела заработать репутацию весьма вольнодумной женщины. Сейчас же она сидела в кресле и, подперев голову, внимательно смотрела на пляску огня в камине. Искры пламени отражались в ее блестящем темно-сером платье, соответствующем последнему писку парижской моды.

На диване уставший от всей дневной суеты сидел Василий Иванович, облегченно запрокинув голову назад. Он прекрасно понимал, для чего его старший сын решил собрать всех, какой разговор предстояло пережить ему.

В зал вошел младший сын Василия Ивановича – Михаил Васильевич, уже года четыре как являющийся вдовцом. Светлые волосы младшего Усурова в полумраке вечера казались намного темнее, чем были на самом деле, светло-желтые глаза с зеленым отливом блестели в свете каминного огня, бледное лицо выражало лишь одно – недоумение… он не понимал, по какому поводу его брат решил собрать всех.

Недовольно поправив рукав темного пиджака, мужчина сел за стол, рядом с Николаем Васильевичем.

– Что заставило вас, дорогой брат, отвлечь нас от обыденных дел?

– У вас были дела? – надменно спросил Николай Васильевич. – Небось, опять вы, любезный Михаил Васильевич, засиживались перед своими дурацкими книжками по… медицине. Так кажется?

– Не все ли вам равно? – мужчина окинул брата бессмысленно-философским взглядом, намекнув на свое интеллектуальное превосходство. – Вам бы стоило прочесть хоть одну книгу о науке, хоть немного поинтересоваться будущим!

– Так вы видите будущее в неясных предположениях ученых, этих высокомерных зазнаек, каковым сами отчасти являетесь? – злобно произнес Николай Васильевич.

– Я вижу будущее, в первую очередь, в бесконечных возможностях человека открывать что-то новое, интересное! – вспылил Михаил Васильевич, заметно повысив голос. – Вам бы тоже не помешало изучить что-то новое о воспитании детей… Быть может, тогда Анна и не позволяла бы себе подобные вольности, если бы вы правильно воспитали ее!

– А что вас не устраивает в ее воспитании? – вмешалась Ольга Романовна, недовольно вскочив с кресла.

– Слишком уж она дерзко ведет себя в обществе. – Пояснил Михаил Васильевич. – Эти ее действия… эта походка, приковывающая взгляд к, скажем так, не самой приличной части силуэта… этот самоуверенный тон, скрытый под ангельским голосом… эти ее слишком откровенные наряды… – он замолчал, на какой-то момент всем показалось, что в его высказываниях таилась симпатия или даже… некое одобрение поведения девушки.

– Вы считаете это преступлением? – смеясь, спросила Ольга Романовна.

– А чем же еще? – послышался голос вошедшей в зал Натальи Михайловны Кезетовой.

Это была женщина двадцати пяти лет высокая до безумия тощая, настолько, что невооруженным глазом можно было разглядеть кости, буквально торчащие из слабых рук, выпирающие вены на шее и запястьях, впалые щеки, выструганный нос, большие круглые карие глаза и тонкие изогнутые брови. Можно было подумать, что под ее темно-зеленым платьем не было ничего, кроме кожи и костей. Будучи дочерью Михаила Васильевича, она не особо была на него похожа, скорее на покойную мать, которой была обязана своим телосложением. Редкие ее светло-русые волосы небрежно торчали из сложной прически, добавляя образу женщины некую растрепанность. Для матери четверых детей она выглядела слишком строгой, слишком злой.

Украдкой взглянув на всех присутствующих, Наталья Михайловна самодовольно опустилась на стул, возле Ольги Романовны.

– Что ж вы все замолчали? – именно ее голос, этой неприятной женщины, прорезал тишину. – Давайте продолжим обсуждать мою милую кузину. Итак, что вы там говорили? Ах, да… конечно, Анечка и Лагардов… Я думаю, это ни к чему хорошему не приведет!

– Она просто случайно коснулась его… пару раз. – заступилась Татьяна Романовна. – Что в этом такого?

– Ну, да, конечно… случайно! – всплеснула руками Наталья Михайловна. – Благодетель наш Александр Леонидович, супруг любимой всеми Анастасии, вдруг начал присматриваться к Анечке, которая, смею заметить, уже обещана. Действительно, что же здесь такого?

– Вы сначала со своим мужем разберитесь, дорогуша, а потом уже чужого осуждайте! – довольно справедливо заметила Ольга Романовна. – Кстати, где он? Опять свои адвокатские бумажки разбирает?

От такого нахальства Кезетовой захотелось накинуться на Марисову и задушить ее, но всех отвлекло появление еще одного родственника.

– Ваши парижские нравы, не особо ясны нам – петербуржцам!

Последним в зал вошел молодой человек лет девятнадцати. Невысокий темноволосый юноша тут же привлек к себе внимание, высказав сие решительное мнение. Он остановился у входа, упершись плечом в дверной косяк и вызывающе посмотрев на всех. Его задиристое лицо, воистину достойное высокомерного характера, тут же осветилось каминным огнем. Близко посаженные глаза темно-синего цвета в полумраке казались темными, почти черными, а короткий нос с немного задранным вверх кончиком выглядел крайне нелепо при слабом освещении.

– Сын мой, вы тоже решили присоединиться к нашей беседе? – обратился к нему Михаил Васильевич.

– Я тоже имею право, как любой член этой семьи, участвовать в обсуждении поведения моей от рук отбившейся кузины. – Юноша тут же взглянул на Ольгу Романовну, ожидая ее реакции.

Марисова не заставила его долго ждать. От возмущения ее щеки покрылись красным румянцем негодования.

– Дорогой Павел, – перебила его Мария Романовна, ни с того ни с сего решившая вступиться за дочь, – вам не кажется, что вы слишком резко отзываетесь об Анне?

– Во-первых, Павел Михайлович, попрошу, любезная тетушка, а во-вторых, я просто говорю то, что думаю.

На некоторое время наступила тишина в зале, коснувшаяся своим беззвучны эхом каждого присутствующего. Но это было только временное затишье. Родственники оценивающе взирали друг на друга, словно стараясь предугадать дальнейшие действия находившегося рядом близкого. В следующее мгновение каждый начал что-то невнятно и громко доказывать другому, размахивая руками и стараясь объяснить свою точку зрения, касаемо произошедшего сегодня днем. Началась неразбериха. Один только Василий Иванович сидел на диване, подперев голову рукой, и с разочарование глядел на ругающихся родственников, скачущих по залу подобно чертям из преисподней, и противно кричащих, подобно голодным чайкам на берегу моря. Подождав пару минут в надежде на то, что все сами успокоятся, и не получив желаемого результата, старый граф с трудом поднялся с дивана. Ноги совсем отказывались удерживать его и могли вот-вот подкоситься. Боясь упасть, он оперся рукой на подлокотник дивана, встал, выпрямился и громко произнес:

– Прекратите все! Немедленно!

Ругающиеся родственники наконец-то умолкли, тут же устремив удивленные взгляды на старика. Довольно махнув головой, Василий Иванович продолжил уже более спокойным тоном:

– Что же вы делаете, семья? Вроде бы, не чужие друг другу люди, а грызетесь, как собачья свора… даже хуже! Прекратите. Отстаньте вы от Анечки уже, ради Бога, отстаньте! Ничего страшного не произошло, и прежде чем что-то говорить о ней, подумайте, не в вас ли причина? Всей семейкой искали ей жениха – нашли непонятно какого князя из Москвы, который даже не удостоил нас своего присутствия на похоронах моей супруги.

– Но… – попытался возразить Николай Васильевич.

– Никаких «но»! – Твердо ответил старый граф. – У нас уже есть один такой господин, который только по редким праздникам проводит с нами время. Не так ли, внученька моя Наталья Михайловна?

Кезетова опустила голову в пол.

– Поэтому говорю вам, прекращайте эти ссоры. В конце концов, я еще не давал своего благословения на брак Анечки и вашего Хаалицкого. И если князь посмеет так и впредь отнестись к нашей семье, то о свадьбе он может и вовсе забыть! А сейчас расходитесь. Немедленно!

Никто не посмел возразить графу. Все, недовольно переглянувшись, начали расходиться.

В этот момент в поместье статского советника единственным, кого не коснулся сегодняшний инцидент был маленький Алеша. Об этом уже успели узнать и слуги, и соседи – все обсуждали роман Лагардова с очаровательной свояченицей. Удивляться тут, правда, было нечему – люди, не замечая своих грехов, всегда готовы быть судьями для тех, чьи поступки вызывают отклик в их сознании в виде различных, как правило, злых чувств: зависть, ненависть, ярость и разочарование. Нельзя точно сказать, какие эмоции испытывали все, кто позволяли себе наговаривать на Александра Леонидовича, ибо их чувства в тот момент смешивались в один смердящий комок людской злобы. Они не замечали, как это могло выглядеть со стороны, насколько низко и подло! Люди никогда не пытались осуждать ни кого-то, а именно себя, не пытаются, и пытаться не станут.

Боявшаяся этих слухов, начало которым было уже положено, Анастасия Николаевна нервно расхаживала по комнате, бесшумно следуя от окна к двери и обратно. Ее пугала перспектива стать предметом насмешек со стороны двора, она, безусловно, боялась заслужить репутацию униженной женщины, не сумевшей удержать супруга. Ей хотелось биться в истерике, рыдать, рвать и метать. Но разве это могло бы что-то изменить? При всем желании, это бы ей точно не помогло.

В комнату вошел Лагардов, женщина, казалось, не заметила его присутствия, продолжив стоять возле окна и смотреть на черное ночное небо. Как ей сейчас хотелось провалиться сквозь землю, исчезнуть из этой спальни, и больше никогда сюда не возвращаться. Она почему-то не хотела оборачиваться, ощущая при этом присутствие мужа. Анастасия Николаевна просто не знала, что ему сказать: осудить и обвинить в измене – так причина для этого была слишком незначительной, промолчать – так можно было вызвать недовольство с его стороны. Что бы она ни сделала – все равно бы ошиблась. Ночного скандала было не избежать.

– Анастасия Николаевна, – обратился к ней Лагардов, – я понимаю ваше негодование, но прошу вас ради сына не устраивать сцен.

– Не устраивать сцен? – ее голос прозвучал слишком монотонно, слово она сама осознавала бессмысленность предстоящего разговора. – Вы просите ради нашего сына?

– Вы так это сказали, словно у меня есть еще один сын… – мужчина приблизился к жене, положив руки на ее плечи.

– А я уж не знаю, дорогой мой Александр Леонидович, сколько у вас детей! После сегодняшнего я уже ни в чем не уверена!

Ее голос дрожал, тело билось в мелкой дрожи, к глазам подступали слезы. Анастасия Николаевна дернулась, заставив супруга убрать руку. Она вновь начала расхаживать по комнате, не в силах разобраться в своих мыслях, не дающих сосредоточиться на одном вопросе: «Можно ли обвинить Лагардова?» В ней боролись два человека: любящая жена, готовая на все ради мужа, и ревнивая супруга, способная уничтожить мужчину за только один взгляд, брошенный в сторону привлекательной девушки. Анастасия Николаевна могла еще долго бродить, прикрывая лицо руками и с трудом сдерживая слезы, но какая-то слабость заставила ее остановиться, замерев на месте.

Статский советник сделал пару шагов к ней, затем тихо прошептал: «Я прошу вас соблюдать приличия и не начинать ссору!» Она усмехнулась, а потом и вовсе позволила безумному смеху охватить ее. В голове женщины никак не укладывалась фраза мужа. Это он просил ее соблюдать приличия? Человек, позволивший себе прилюдно сегодня обнимать молодую свояченицу?