Ты посадишь мои волосы?

«У березы после уроков».

–– От кого?

–– Не знаю, – пожала плечами Кира.

Когда Маня подходила к березе, увидела знакомую фигуру. Коленки начали подгибаться, фигура расползаться. Но повернуть обратно уже было нельзя, пройти мимо – тоже.

–– Я получил твою записку, – сказал Пашка.

–– Какую записку?

Маня почувствовала, как уши стали горячими. И лицо тоже, но спрятать его было некуда.

А дальше было то, чего она никак не ожидала. Он подошел к ней вплотную и прижался к ее губам так сильно, что ей казалось, что она сейчас задохнется и рухнет прямо тут, под этой березой.

–– Ты что? – спросил Карандаш.

–– Я не писала записку, – сказала она и тут же об этом пожалела.

Она понимала, что этими словами как ножницами отрезала от себя Карандаша. Она стояла и смотрела на удаляющуюся фигуру с линялым рюкзаком.

Ссора

Маня представляла себе Карандаша и тут же его стирала невидимым ластиком.

–– Ты что все перемены тут торчишь? – спросила Кира, тронув Маню за плечо.

Маня одернулась.

–– Не трогай меня.

–– Ты же хотела поцеловаться, вот я и устроила, – довольно сказала Кира.

–– Видеть тебя не хочу, – ответила Маня ледяным голосом.

Если бы в закутке была дверь – она бы ею хлопнула. Перед самым Кириным носом. Но никакой двери не было.

В больнице

Кира пересела к Дашке Курочкиной, которую про себя называла «курица ощипанная» – в глаза, конечно, не решалась. Дашка была в классе самая модная. Одевалась не как Маня с Кирой – на рынке, а в фирменных магазинах. И жвачку жевала тоже фирменную – длинную такую, в которой сразу несколько ароматных, посыпанных пудрой пластинок. Маня один раз попробовала. Пластинка была мягко-мятная, не то, что жвачка из ларька, об которую только зубы ломать.

Во время перемены Кира ходила с Дашкой за ручку. С одного конца коридора – в другой и обратно. И виляли попами.

Мальчишки одобрительно посвистывали. Особенно Максим Соловьев, глядя на Киру, которая ему нравилась.

Маня тоже смотрела на Киру. И не узнавала ее.

–– Я больше не ее Кочерыжка, – думала она. И внутри все сжималось.

–– А Малек твой в больнице лежит, – сказал Эдик Коровин, глядя на Маню и захохотал. Он смеялся так громко и визгливо.

–– Откуда ты знаешь? – спросила Маня.

–– Его мама в школу приходила. Подслушал.

Маня, недолго думая, пнула Эдика ногой со всей силы.

Рак

–– Гош, а куда делись твои волосы? – первым делом спросила Маня.

–– Выпали, – сухо ответил Гоша, лежа на кровати.

–– И ресницы, и брови?

Он отвернулся.

–– Ты что, обиделся?

Затылок у него гладкий, посредине головы обручем – стежки.

– Криво они тебя зашнуровали. Прости, опять я не то. Ты же знаешь, я всегда много болтаю.

Плечи у Гоши были костлявые. Одно плечо выглядывало из-за простыни. Она видела, как оно дрогнуло.

–– Что, холодно?

Маня скомкала колючее одеяло и положила ему в ноги.

–– Ноги у тебя, как у лягушки.

–– У меня рак, – донеслось с кровати. – Рак в голове. Помнишь, ты говорила, что посадишь мои волосы? Ты не забудь, ладно?

Маня посмотрела еще раз на плетенку шва на его голове.

–– Ладно.

Девочка проснулась, ощупала голову, закричала. Она кричала так громко, что жителям города пришлось заткнуть уши. Девочка поднялась с кровати и побежала. Она бегала по всему городу и собирала волосы.

Киви

Больница была в одной остановке от Маниного дома. Она приносила Гоше волосатые киви как бы надеясь, что от них у него вырастут волосы. Но они все никак не вырастали.

Иногда Гоша становился совсем бледным и просил Маню отвернуться. Она слышала, как извергается вулкан из киви и всего съеденного за завтрак.

Она сжимала костяшки Гошиных пальцев, читала ему сказки или рассказывала веселые истории. Над его кроватью она повесила рисунки: «Гоша и одуванчик», «Гоша и апельсин», «Гоша на самолете», «Гоша и Маня». На этом рисунке они держались за руки. У Гоши была гуща рыжих волос, они были такие длинные, что почти доставали до земли.

–– Так не бывает, – сомневался Гоша.