Записки афинского курьера

С этого дня, как только за хозяйкой закрывалась дверь, Рита выскакивала из своей тряпичной конуры, и начинались нескончаемые оргии. Она, как бешеная, носилась по квартире, визжала, лаяла, пыталась залезть в мои туфли, прыгала по диванам, грызла Наташины колготки, в изобилии рассыпанные по полу ее комнаты.

Но, как только часы приближались к трем, все игры постепенно прекращались. Рита носилась все медленнее. Ее заливистый лай переходил в хриплое потявкивание. И вот, как только я входила в уличной одежде, Рита снова возвращалась в свой угол на кухне, ложилась в ту же позу глубокого безразличия ко всему происходящему вокруг. Глаза ее тухли. И опять из окошечка свешиваются только две пушистые лапки и грустная головка маленького сфинкса.

– Кирия, – однажды обратилась я к хозяйке, – зачем вы держите этого никудышного заморыша? Она же никакая. Не играет, не лает, вы ее никуда не выводите. Только жрет и спит. Какой с нее толк, убытки одни. – Конечно же, я лукавила. Мне хотелось что-то услышать в ответ. Что, я и сама не знала. Может хотела убедиться в том, что мне и только мне Рита открыла свое истинное лицо?

– А что с ней прикажешь делать? – хозяйка была крайне удивлена, что кто-то интересуется ее домашней утварью. Рита была такой же неотъемлемой частью квартиры, как колонны, портреты А. Висси, стол, табуретки. Она была утварью Рита.

– Не знаю, что делать! Мы за нее такие деньги в свое время заплатили. Однажды в цирке моей Наташе понравилась выступающая на манеже собачка, и она захотела ее иметь. Я за нее, – тут она понижает голос и оглядывается на дверь, – я за нее, за эту заразу 200000 драхм заплатила (около 700—800 евро, с поправкой на инфляцию около 1000 евро). Теперь вот она валяется здесь на нашей кухне, как кусок дерьма. Что с ней делать – ума не приложу. Продать некому, а подарить жалко. Выгуливай ее, корми, убирай за ней.

Я хотела сказать, что, слава Богу, никто из семьи не утруждает себя ни одной из вышеперечисленных обязанностей, но… как перечить хозяйке? Моего мнения никто и не спрашивал. Мало того, я не сомневалась в ее уверенности о его полнейшем отсутствии.

– Русская, убери сегодня шкафы, купи для Стефаноса арбуз побольше, для Наташи килограмма два зеленых яблок, помидоры, виноград без косточек «султинида» и «мия эксара неру» – шесть полутора литровых бутылок с водой.

– Но, ведь я столько не донесу, – попыталась было возразить я, представив себе двухметрового подростка – Стефаноса с сорок шестым растоптанным размером ноги, нуждавшегося в моей для него покупке «арбуза побольше», и Наташу, ухитряющуюся мыть под краном зеленые яблоки так, что вокруг все стены были в подтеках, а перед раковиной хрусталем светилась лужица с неровными краями.

Хозяйка постучала себе по лбу указательным пальцем. Этот жест очень красноречиво говорил о ее желании подчеркнуть мои скудные умственные способности.

– Русская… как я от тебя устала! Два раза сходи, балда! Неужели непонятно?

Более чем понятно: сходи два раза на базар по сорок минут минимум – это полтора часа в лучшем случае; приготовь обед, изгони новоявленный дух Мамая из всех комнат, балконов и спален; убери шкафы и так далее. Нет, я не чувствовала себя Золушкой. Мне не было ни грустно, ни больно. Я изучала свою хозяйку. Мне было несказанно любопытно, как все это можно успеть с девяти до трех, при этом потратив только 3000 драхм (около 6—7 евро). Немудрено, что она мне платит 40000 драхм и считает, что облагодетельствовала.

Шкафы я оставила на «потом». Слетала на базар, приготовила какое-то пойло, похожее по вкусу на веник под названием «факес», и уселась прямо на пол, вывалив все с полок вниз.

Рита, зная, что опасности нет, вылезла из своего убежища и ткнулась в колено мокрым носом.

Первым в руках оказался семейный альбом. Вот хозяйка в юбке до колен и с заколотыми назад темными волосами. Многочисленные родственники. О! А это кто? Но это же не Леонидас держит на руках двух малышей – девочку и мальчика. Так он, стало быть, неродной отец? Получается, это второй брак. Если брак… А куда же, в таком случае, девался первый?

Ритка, смотри. Это ты! – я сую под нос собаке небольшое цветное фото, где на арене цирка с бантом на шее стоит Рита у ног дрессировщицы в высоких белых сапогах.

Ритка, а ты молодец! – я в шутку шлепаю болонку по тощей попке. Она визжит, лижет мне лицо, руки, шею.

Рита, ты себя узнала? – пёсик извивается в моих руках, пытаясь обслюнявить все неприкрытые одеждой части тела.

У меня никогда не было собак. У меня никогда не было детей. Я не знаю как себя с ними вести, о чем разговаривать. Если случайно приходилось проводить некоторое время в обществе животного или чужого ребенка один на один, мне страстно хотелось поскорей сбросить с себя груз общения и вдохнуть полной грудью. Я не умею сюсюкать, ласкать детей и собак, подыгрывать. Но, тут я вдруг поняла, что это совершенно не нужно, это унижает их. Надо самому подниматься до их уровня. Только дети и собаки умеют так искренне любить и интересоваться Вами. Они всячески стараются демонстрировать Вам свою привязанность, свою преданность, не имея никаких скрытых мотивов. Они не пытаются рекламировать Вам какую-либо недвижимость, ни заручаться Вашим голосом для выборов в парламент. И при всем этом ничего не требуют взамен. Они готовы отдать Вам все.

– Ритка, ну ты акробатка, – я с хохотом щелкаю собачий живот, вожу ее за задние лапки по полу, – а, ну, пошли в кухню, я тебе конфетку дам!

До сих пор не понимаю, как «гречанка» Рита понимала мой русский, но неслась со мной на кухню со скоростью самки гепарда. И первой пыталась открыть дверцы шкафа.

Однажды ей сильно досталось: я пришла в понедельник после двухдневного отсутствия и, как всегда, позвонила в дверь. Мне долго не открывали. Потом щелкнул замок, и послышался звук удаляющихся шагов: гостеприимный хозяин с бородкой а-ля Лев Троцкий, не соизволив поздороваться, снова направился в спальню. За углом мелькнул его совершенно голый тощий зад и скрылся. Тут вдруг Рита презрев наказы и запреты, забыв обо всем, кинулась с лаем мне навстречу. Не добежав метра полтора, стала тормозить четырьмя лапками, но не рассчитала гладкости мною натертого паркета. Ее занесло, она проехала дальше, всем своим телом пытаясь вновь обрести утраченное равновесие. Но это ей стоило таких гигантских усилий, что малышка в приступе счастья не сдержалась и оскандалилась прямо на пол в центре салона. Я схватила ее на руки. Ее сердечко колотилось, ребрышки гуляли под моими пальцами. Она, скуля и повизгивая, все пыталась лизнуть меня в лицо. Я первая опомнилась и кинулась за шваброй, но было поздно: ремень полуголого хозяина просвистел за моей спиной…

Рита метнулась на кухню в свой угол. Из глаз ее текли маленькие росинки слез. Она пыталась не скулить и дрожала всем телом.

С того дня собачка не отходила от меня ни на шаг. Она мешала убирать, валандалась под ногами. Если я выходила в магазин, сидела у двери и ждала моего возвращения.

– Русская, завтра мы едем на неделю на море. Возьмешь собаку к себе? Мы тебе заплатим. Смотри, какой я купальник купила Наташе! Наташа, померь! – это хозяйка с новым мужем приготовили мне сюрприз – отдых целую неделю и Рита в придачу!

Наташа, не заставив себя просить, тут же за одну секунду разделась до безтрусов на глазах всей семьи, включая меня и отчима, и надела купальник.

Все вопросы решены: купальник впору, с Ритой и со мной все улажено. Мы забыты на неделю.

Не лезть же в переполненный автобус с домашними животными, и мы отправились через весь город пешком.

Солнце уже садилось, когда я распахнула двери подвала:

– В нашем доме прибыло. Прошу любить и жаловать. Мадмуазель Рита!

Три пары глаз в гробовом молчании уставились на нас. Первым пришел в себя друг семьи Мишка:

– Отлично! Где ты такого молочного барашка надыбала? Вот мы из него чакапули и сварим (чакапули – суп из молодой баранины. Грузинское национальное блюдо). Костлявый сильно, не пойдет!

– Миха, разуй глаза! Сказано тебе – это болонка, мадемуазель Рита.

Весьма циничный Миха не сдавался:

– Откуда ты знаешь, что эта дама «мадмуазель»? Может она «мадам»?

– Знаю. Мне хозяйка говорила. Она ее никогда на случку не водила, соблюдая дык сказать, лучшие традиции старинного дворянского рода, блюдя свою честь и достоинство. Одним словом, пыталась корректировать природу и, по-моему, весьма в этом преуспела.

– Хорошо еще не кастрировали, – сердобольный Юрка первым протянул к ней руку, – эй, Чакапули, иди сюда, будем знакомиться.

Рита, быстро спрятавшись за моими ботинками, присела прямо к полу и попыталась зарычать.

– Нет, ты понял, она еще права качает! – Арис схватил ее за передние лапы и поднял на руки, – ну, что боишься, глупое растение? Будешь жить у нас, тараканов ловит, крыс гонять.

Дворцовая роскошь нашего подвала Риту восхитила. До поздней ночи она бегала по всем трем комнатам с высунутым языком, громко протяжно лаяла. Есть не стала, только три раза выпивала всю воду из любезно ей предоставленной консервной банки с надписью «кильки в томатном соусе».

Рита не стала членом семьи. Она стала ее духом, ее хранительницей. Она за полдня перезнакомилась со всеми соседями, поближе чем на полтора метра (ровно столько было до общего входа) не подпускала ничего живое. Она перестала прятаться за мою спину. Мало того, ко мне никто не имел права прикоснуться. Даже кончиком пальца. Рита делала вид, что дружит со всеми, и с Юркой, и с Арисом, и с Михой. Но ко мне она относилась болезненно внимательно.

Как-то раз Арис, выиграв меня в «дурочка», со смехом попытался щелкнуть по носу картами, и… что тут началось!!! Я никогда не видела Риту в таком состоянии: шерсть встала дыбом, глаза загорелись каким-то дьявольским огнем, она, не успев даже оскалиться, залаяла и вцепилась Арису в рукав мертвой хваткой! Эта рука посмела оскорбить ее Божество! Она дотронулась до кончика «его» носа! Она пыталась осквернить «его» и унизить. Нет! Этого Рита снести не могла.

Долго после этого случая при приближении ко мне собственного мужа в Рите улавливалось беспокойство и нервозность.

Конечно же, все это не могло не привести ко всякого рода неудобствам. В первую же ночь она обнаружилась в спальне строго посередине супружеского ложа. Никакие уговоры и попытки ее дислокации к успеху не привели. Кончилось тем, что мы стали по очереди залезать в спальное окно, предварительно плотно задвинув щеколду на входной двери. Когда Рита обнаружила подвох, она лаяла, скреблась в закрытую дверь, металась по коридору с таким остервенением, что разметала по дому всю уличную обувь. Потом, видно, поняв тщетность своих поползновений, смерилась, заскулила и залезла к Юрке в постель. Его запах, наверное, отдаленно напоминал мой.

На какие ухищрения я пускалась, чтоб попасть в туалет и захлопнуть за собой дверь!

– Рита, кто это к нам пришел? – я делала удивленное лицо и показывала в глубь комнаты. Рита, опешив от такой своей оплошности, как, мол, это кто-то пришел, а я и не заметила? Заглядывала в комнату, удивленно щелкая глазами. Именно в эти доли секунды необходимо было успеть заскочить в санузел и запереться на замок. Тут Рита обнаруживала обман, и начинались ее бесконечные стенания вплоть до самого моего выхода из туалета. Зато какой каждый раз была встреча! В день по пять раз она меня встречала, словно из дальних странствий И все пять раз одинаково горячо. Все пять раз я видела в ее глазах восхищение, преданность и немое обожание.

На улице она не ходила на поводке, хотя сама его приносила, приглашая гулять. Она бегала вокруг нас с гордо поднятой головой.

– Юрка, сыграй чего-нибудь на гитаре, – так мы коротали рабочие будни.

– Не буду. Чакапули опять подпевать начнет.

– Не начнет. Я ей кормежку положу.

– Начнет, начнет. Я пробовал. Она с полным ртом поет.