Черный Карлик. Легенда о Монтрозе (сборник)

Но прежде, нежели последовал ответ на тот или другой из вопросов, Эллисло подъехал, вложил шпагу в ножны и положил конец объяснениям, ухватив лошадь своей дочери под уздцы.

– Когда я наверное узнаю, – сказал он, – до каких размеров простираются мои обязательства к мистеру Эрнсклифу, он может рассчитывать на соответственную благодарность с моей стороны, а пока я благодарю его за то, что он возвратил мою дочь ее естественному покровителю.

Он угрюмо кивнул головой Эрнсклифу, на что молодой человек ответил ему так же горделиво, после чего Эллисло повернул своего коня и, уезжая рядом с дочерью, вступил с ней в такой серьезный разговор, что остальное общество сочло более приличным отстать от них и предоставить им совещаться на свободе.

Эрнсклиф обратился к партии мистера Вэра и, поклонившись присутствующим, сказал во всеуслышание:

– Не могу себе представить, на каком основании могло возникнуть подобное подозрение, однако вижу, что мистер Вэр считает возможным мое участие в насильственном похищении его дочери. Прошу вас, господа, быть свидетелями, что я положительно отвергаю столь обидное обвинение, и хотя могу снизойти к расстроенным чувствам отца, способного забыться в подобную минуту, но если бы кто из других джентльменов, – тут он взглянул в упор на сэра Фредерика Лэнгли, – счел мое уверение, слова мисс Вэр и свидетельство друзей, меня сопровождающих, недостаточными для моего оправдания, я с удовольствием, с величайшим удовольствием берусь опровергнуть возведенную на меня клевету тем способом, который всего приличнее для человека, дорожащего честью более, чем жизнью!

– А я буду его секундантом, – молвил Саймон из Хэкборна, – и берусь один постоять против двоих из вас, кто бы вы ни были, господа или слуги, мне все едино!

– Это что за грубиян, – сказал сэр Фредерик Лэнгли, – и как он смеет вмешиваться в ссоры джентльменов?

– А я из Верхнего Тевиота, – отвечал Саймон, – и могу ссориться с кем хочу, только бы не с королем да не с тем помещиком, на землях которого живу!

– Ну, ладно, ладно, – сказал Маршал, – не будем поднимать шума из-за пустяков… Мистер Эрнсклиф, хоть мы с вами и различного мнения насчет некоторых пунктов, надеюсь, что, если доведется нам, по воле судеб, стать даже врагами, все-таки мы оба сохраним уважение друг к другу и, если сразимся, то все будет честно и благородно. Я считаю, что вы так же неповинны в этом деле, как и я сам; ручаюсь, что и кузен мой Эллисло, когда оправится от перенесенных волнений и будет в состоянии здраво рассуждать, в полной мере признает, что вы оказали ему сегодня чрезвычайно важную услугу, и постарается выразить вам за это свою признательность.

– С меня довольно и сознания, что я оказал услугу вашей кузине… Доброго вечера, господа, – продолжал Эрнсклиф, – я вижу, что ваши товарищи уже направились в Эллисло!

Он любезно раскланялся с Маршалом, равнодушно кивнул головой остальным, повернул коня и поехал в Хейфут, чтобы условиться с Габби Эллиотом насчет дальнейших мер к отысканию его невесты, о возвращении которой в семью он еще не знал.

– Каким молодцом он сидит на лошади! – молвил Маршал, глядя ему вслед. – Славный юноша, ей-богу, а хотелось бы мне с ним сразиться в чистом поле! В школе мы с ним считались почти одинаковой силы в фехтовании на рапирах; но теперь приятно было бы померяться острым оружием.

– По-моему, мы напрасно так выпустили их из рук, – сказал сэр Фредерик Лэнгли, – следовало обезоружить этого Эрнсклифа и его товарищей, иначе виги[27 - Виги – в XVII в. шотландские пресвитериане, противники Стюартов.] могут наделать нам хлопот под начальством такого молодчика.

– Стыдитесь, сэр Фредерик! – воскликнул Маршал. – Неужели вы думаете, что Эллисло был бы способен согласиться на подобное насилие над Эрнсклифом, когда он только затем и ступил на его землю, чтобы воротить ему дочь? Да если бы и оказалось, что он на этот счет одного мнения с вами, ни я, ни один из этих джентльменов наверное не согласились бы унизиться до содействия вам в этом случае. Нет-нет! Да здравствует старинная шотландская честность! Когда придется обнажить меч на деле, и я сумею действовать им не хуже других; но пока мы не в ратном поле, будем вести себя как джентльмены и добрые соседи.

С такими разговорами приехали они в замок. Эллисло, достигший своего жилища на несколько минут раньше, встретил их на дворе.

– Как себя чувствует мисс Вэр и не узнали ли вы чего насчет поводов к ее похищению? – осведомился Маршал с живостью.

– Она очень утомлена и удалилась в свою комнату; я видел, что нельзя ожидать большого толку от расспросов, пока она несколько не оправится, а потому отложил объяснения до другого раза, – отвечал ее отец, – тем не менее и она и я очень благодарны вам, Маршал, а также и остальным нашим добрым друзьям за ваше любезное содействие. Но я обязан на время подавить в себе родительские чувства и всецело отдаться патриотическим соображениям. Вам известно, что нынешний вечер у нас назначен для принятия окончательного решения. Время не терпит… наши друзья собираются… мои двери для всех открыты, не только для нашей братии, дворян, но и для тех низших деятелей, которых мы по необходимости должны употреблять в дело. Надо поспешить; немного осталось времени на приготовление к приему гостей. Марши (такова была уменьшительная кличка Маршала, сочиненная его приятелями), просмотрите эти списки, а вы, сэр Фредерик, прочтите письма, полученные из Лотиана и западных провинций. Везде жатва поспела, предстоит только собрать жнецов!

– И отлично, – сказал Маршал, – чем больше возни, тем больше веселья.

Сэр Фредерик стоял с недовольным и хмурым лицом.

– Пройдемся немного в сторону, друг мой, – сказал Эллисло омрачившемуся баронету, – мне надо сообщить вам наедине нечто такое, чем, я знаю, вы будете довольны.

Они прошли в дом, а Ратклифф и Маршал остались на дворе.

– Что же это, – сказал Ратклифф, – неужели эти джентльмены, ваши политические единомышленники, считают наше правительство таким непрочным, что уже не стесняясь обнаруживают свои махинации против него?

– По чести, мистер Ратклифф, – отвечал Маршал, – может быть, вашей партии было бы приличнее прикрываться ради благопристойности, а мы пойдем в откровенной наготе.

– Возможно ли, чтобы вы, – продолжал Ратклифф, – не взирая на все ваше легкомыслие и горячность… Вы меня простите за выражение, мистер Маршал, но я человек прямой. Но вы, помимо этих прирожденных недостатков, все-таки человек от природы здравомыслящий, образованный, и при всем том неужели вы настолько слепы, что добровольно впутались в такое отчаянное предприятие? Скажите, как вы себя чувствуете, присутствуя при этих опасных совещаниях?

– Да как вам сказать, – отвечал Маршал, – я действительно чувствую тогда, что моя голова не так крепко сидит на плечах, как если бы я рассуждал об охоте с гончими или с соколами. Но ведь это оттого, что я не так прочно создан, как мой любезный кузен Эллисло: он говорит об измене так бегло и просто, точно читает детскую басенку; дочь у него пропадала, прелестная девушка… потом опять нашлась, и он к этому относится гораздо спокойнее, чем мог бы я отнестись, если бы у меня пропал щенок от охотничьей собаки, а потом отыскался бы снова. У меня, видите ли, нрав не такой непреклонный, да и ненависть моя к существующему правительству не настолько сильна, чтобы я утратил сознание опасности такого предприятия.

– Так зачем же вы в нем участвуете? – спросил Ратклифф.

– Во-первых, я всем сердцем привязан к бедному королю-изгнаннику; во-вторых, мой покойный отец был в числе тех, что дрались под Килликрэнки[28 - …дрались под Килликрэнки… – В этой битве (1689) шотландские горцы, сторонники низложенного короля Иакова II Стюарта, одержали победу над английскими войсками, но их восстание было вскоре подавлено.], а потом… ужасно хочется поколотить тех льстивых юнионистов, что предали и продали нашу королевскую корону и нашу древнюю шотландскую самостоятельность!

– Стало быть, ради этих призраков вы намерены вовлечь свою родину в междоусобную войну, а себя подвергать всяким случайностям? – продолжал разумный старик.

– Я-то, собственно, никого не вовлекаю, а что до случайностей, то чем скорее, тем лучше. Не все ли равно, ведь чему быть, того не миновать, и когда бы ни пришел мой конец, я от того моложе не сделаюсь. Ну а что до виселицы, как говорит сэр Джон Фальстаф[29 - Сэр Джон Фальстаф – персонаж нескольких пьес Шекспира, веселый пьяница и гуляка.], так и мы на это годимся не хуже всякого другого, знаете, как в балладе поется[30 - …как в балладе поется… – Здесь приведена строфа из стихотворения Р. Бёрнса «Макферсон перед казнью».]:

Так бойко он да весело
Всю жизнь свою провел,
Что с пляскою да с присвистом
Под виселицу шел…

– Жалко мне вас, мистер Маршал, – молвил старик серьезно.

– Очень вам благодарен, мистер Ратклифф; но, пожалуйста, по моим речам не судите о нашем предприятии: в этом деле участвуют головы и поумнее моей.

– И умные головы могут свалиться так же низко, как другие, – сказал Ратклифф наставительно.

– Может быть, но никто не пойдет в дело с более легким сердцем, чем я. А вот чтобы оно у меня не отяжелело от ваших увещеваний, я лучше прощусь с вами, мистер Ратклифф. До свиданья, до обеда… Увидите, по крайней мере, что сознание опасности не умерило моего аппетита!

Глава XIII

Наверно, не желаете принять
Участие в кровавом возмущенье,
Которое явилось, как всегда,
В своем обыкновенном, гнусном виде,
С толпой бездомных нищих и мальчишек,
Безумно подстрекаемых враждою…

    Шекспир. «Король Генрих IV»

Великие приготовления делались в замке Эллисло к этому дню в ожидании множества гостей. Здесь должны были собраться сегодня не только соседние дворяне, преданные делу Стюартов, но и всякая мелкота, которую затруднительные обстоятельства, любовь к приключениям, недовольство Англией и мало ли какие другие побуждения, разжигавшие человеческие страсти того времени, склоняли к участию в таком рискованном предприятии. Людей родовитых и богатых тут было немного; почти все крупные землевладельцы держались в стороне от заговора, а из более мелких большинство принадлежали к пресвитерианской церкви и потому хотя и были недовольны воссоединением королевств, однако не желали действовать заодно с якобитами. Впрочем, тут все же было несколько джентльменов с состоянием, которые из политических видов или по религиозному убеждению, а кто и по сочувствию к честолюбивым планам мистера Вэра примкнули к его партии. Было и несколько пылких юношей, которые, подобно Маршалу, пуще всего стремились отличиться чудесами храбрости в надежде отвоевать обратно независимость своей родины. Остальное сборище состояло из простых авантюристов, которые охотно пристали к восстанию в этой области, так же как впоследствии, в 1715 году, встали под знамена Форстера и Дервентуотера[31 - …так же как впоследствии… встали под знамена Форстера и Дервентуотера… – В 1715 г. якобиты подняли очередное восстание с целью возвести на престол высадившегося в Шотландии претендента, Иакова III Стюарта (см. коммент. к с. 68). Их войска были разбиты в сражении при Престоне. Томас Форстер (1675–1738) и граф Джеймс Дервентуотер (1689–1716) – участники этого восстания.] и воевали под начальством пограничного помещика Дугласа; известно, что его отряд состоял почти исключительно из бродяг и разбойников, среди которых особенно отличался и был весьма уважаем вор, по прозвищу Лакин-бэг, то есть Счастливчик. Считаем необходимым коснуться этих подробностей, относящихся только к той местности, где происходила наша повесть, потому что в других областях королевства партия якобитов состояла из гораздо более грозных и несравненно более почтенных личностей.

Один длиннейший стол тянулся вдоль просторного зала в замке Эллисло, остававшемся почти в том же виде, каким был сто лет назад. Этот мрачный зал занимал одну из сторон замка во всю длину: сводчатый потолок его поддерживался рубчатыми колоннами и был покрыт каменными изваяниями всех чудищ и фантастических тварей, какие могло придумать необузданное воображение готического зодчего, и все эти дикие образы усмехались, хмурились и скалили зубы на многочисленное общество, собравшееся под ними. Пиршественный зал с обеих сторон освещался длинными, узкими окнами с цветными стеклами, сквозь которые солнце проливало тусклый и неопределенный свет. Над креслом хозяина возвышалось знамя, по преданию отнятое у англичан в битве под Сарком и будто нарочно поставленное тут, с тем чтобы пробудить отвагу присутствующих, напомнив им о прежних победах над соседями. Сам Эллисло, со своей величавой фигурой, одетый на сей раз с особой изысканностью, и с чертами лица, которые, несмотря на угрюмое и суровое выражение, были все-таки положительно красивы, представлял собой типичный образец старинного феодального барона. По правую руку от него сидел сэр Фредерик Лэнгли, по левую – Маршал-Уэльс. Далее на верхнем конце стола разместились важные гости, более или менее значительные помещики, их сыновья, братья, племянники; тут же сидел и мистер Ратклифф. Посреди стола возвышался массивный серебряный судок с солонкой, а ниже его за столом сидела мелкота sine nomine turba[7 - Без имени (лат.).], то есть люди, считавшие за великую честь занимать хотя бы и низшие места за общей трапезой, между тем как порядок их размещения льстил также и гордости более значительных лиц.

Надо сознаться, что состав этой нижней палаты был далеко не избранный, так как в числе гостей находился и Уилли из Уэстбернфлета. Наглость этого человека, осмелившегося явиться как ни в чем не бывало в дом джентльмена, которого он только что оскорбил чувствительнейшим образом, объясняется тем, что он был заранее убежден в полной безнаказанности и в том, что его участие в похищении мисс Вэр останется тайной между ним и ее отцом.

Роскошный обед, предложенный этому многочисленному и смешанному обществу, состоял не из гастрономических тонкостей, а из множества сытных, обильных и солидных кушаний, под которыми трещали доски стола. Но обед был невеселый и настроение гостей не соответствовало качеству угощения. На нижнем конце довольно долго ощущалось тягостное стеснение, происходившее от сознания столь близкого присутствия важных особ; эти господа чувствовали себя вроде того, как рассказывает про себя приходский псаломщик, которому приходилось в первый раз в жизни возгласить стих перед такими высокочтимыми лицами, каковы были премудрый судья Фримен, добрейшая леди Джонс и сам именитый сэр Томас Трюби. Впрочем, этот церемонный озноб довольно скоро прошел под влиянием возбуждающих напитков, обильно подливаемых гостям и быстро поглощаемых в нижнем конце стола. Пирующие стали сначала разговорчивы, потом несколько шумливы и, наконец, уж просто хохотали и кричали во все горло.

Но ни виски, ни вино не в силах были расшевелить компанию, занимавшую более почетные места за столом. В умах этих людей преобладала теперь та мрачная и леденящая враждебность, которая нередко овладевает человеком в ту минуту, когда его заставляют принять отчаянное решение, а обстоятельства между тем так слагаются, что одинаково рискованно и рвануться вперед, и отступить. По мере того, как они ближе подходили к краю пропасти, она казалась им все глубже, темнее, и вот они стояли теперь на самой окраине, и каждый с внутренней дрожью ожидал, что скажет его сосед и который из единомышленников первый подаст пример и ринется в бездну. Эти интимные чувства ужаса и отвращения различно выражались на лицах, смотря по личному характеру и привычкам каждого. Один был необыкновенно серьезен, другой как будто поглупел, третий опасливо таращил глаза на пустые кресла у верхнего конца стола, оставшиеся незанятыми по той причине, что некоторые из приглашенных магнатов вняли голосу благоразумия и, воздерживаясь от дальнейшего участия в заговоре, вовсе не приехали; наконец, были и такие, что сидели молча и в уме как будто подсчитывали шансы и относительное значение как присутствующих, так и тех, кого тут не было.

Сэр Фредерик Лэнгли был угрюм, сдержан и недоволен. Сам Эллисло своими натянутыми попытками поднять дух сотоварищей явно обличал собственное угнетенное состояние. Ратклифф наблюдал всю эту сцену со спокойствием внимательного, но равнодушного зрителя. Один Маршал, верный беззаботной пылкости своего нрава, пил и ел, смеялся и шутил, и даже как будто забавлялся смущением остальных.

– Что это мы сегодня точно в воду опущенные? – воскликнул он. – Словно на похоронах, где облекшаяся в траур семья разговаривает шепотом, а носильщики и факельщики, – он кивнул головой на нижний конец стола, – тем временем угощаются на кухне. Эллисло, скоро ли вынос начнется? Вы точно уснули, право!.. А вы, благородный рыцарь Лэнглийской долины, что так приуныли?

– Вот сумасшедший человек, – сказал Эллисло, – разве вы не замечаете, скольких из наших недостает?

– Ну, так что же из этого? – сказал Маршал. – Точно вы не знали наперед, что половина людей на свете дела делает, а другая половина только болтает? Что до меня, я нахожу крайне ободряющим то обстоятельство, что по крайности две трети наших друзей явились на собрание, хотя подозреваю, что из них половина больше польстилась на обед, чем на совещание.