Королева острова

– Как я покину плоть свою?

– Остаться – не значит сохранить ее. У тебя есть старшая сестра, Долли. Ее у меня забрали.

– Что?!

– Да, сестра, Элла. Мой отец продал ее, прежде чем продать меня Кирванам.

Я прижалась лбом ко лбу мами.

– Когда-нибудь я все исправлю.

– Ты все исправишь, просто оставшись в живых. И сохранив жизнь Китти.

Я была дурехой, слишком поздно узнав силу матери. Теперь мне предстояло выживать без нее.

– Мами…

– Китти – мое сердце, но ты – моя душа. В тебе сила женщин-воительниц.

Ма взяла меня за руку и отвела в мою комнату. Она положила Лиззи в колыбель, а потом умыла меня водой из калебаса. Достала свои четки, те самые, с красными и золотистыми бусинами, прошептала молитву и сунула их мне карман.

Плача, я попрощалась со своей комнатой, с окном, откуда светили мне звезды. Затем взяла мою дочь, мою Лиззи, которая сосала десны с режущимися зубами.

– Прощай, малышка. – И посадила ее обратно в колыбель.

Прихватив кошель денег и мешок с пожитками, я убежала.

От меня все еще смердело Николасом. А кровь на одежде я должна была показать единственному человеку, который мог выкупить для меня Китти.

Дойдя до границы плантации, я увидела, что перед входом в дом Келлса стоит повозка. Он снова собирался уезжать.

Я ворвалась в дом и принялась звать снова и снова:

– Пожалуйста! Мистер Келлс! Вы нужны мне!

Он вышел из длинного коридора босой, в халате.

– Долли, рад… Ты… Николас.

– Да. – Бросив свои пожитки, я показала ему синяки. – Купите для меня Китти! Вы – плантатор, вам позволят.

– Даже не знаю…

– Все мои деньги останутся вам, даже если не выйдет, только попробуйте. Это все, что у меня есть. Помогите!

Он пристально смотрел на меня. Казалось, прошел не один час. Келлс оценивал риск, гадал, достаточно ли это для него выгодно?

– Пожалуйста! Вы знаете, что это доброе дело. Вы сами сказали, что должны мне. Помогите же.

Его рука сомкнулась на моей. Он взял монеты и убрал в карман.

– Идем.

На сей раз мне понравилось, что он не задал вопросов. Когда Келлс вернулся, одетый в свои белые бриджи, я поняла: все будет хорошо.

Он дал мне одеяло – одно из одеял мами, которые купил. Келлс набросил его поверх моего разорванного платья. Забираться в повозку и садиться на жесткое сиденье было больно, но требовалось ехать побыстрее. В мгновение ока мы очутились в городе.

На рыночной площади толпился и гудел народ. В гавани в тот день причалило громадное судно с красно-сине-белым английским флагом, и я знала, что сегодня рабов продадут больше обычного. Было горько оттого, что причиной отсрочки для нас стал невольничий корабль.

Келл остановил повозку в поле у широкой дороги и бросил вожжи в мои влажные от пота пальцы.

– Сиди здесь. Если ничего не выйдет, поезжай ко мне на плантацию.

– Я не уеду без вас и Китти.

Он бросил на меня взгляд, затем пробормотал то ли молитву, то ли проклятие.

– Тогда жди здесь.

Келлс сдвинул назад черную шляпу-треуголку с высокими полями и кокардой из кожаных лент, переплетенных в узел, расправил складки на рыжевато-коричневом кафтане – модник эдакий – и удалился по гравийной дорожке к дамам и господам на площади.

Вскоре Келлс растворился в толпе плантаторов и зевак, что пришли посмеяться и поглазеть на забаву.

В воздухе веял грибной запах. Так пахло ужасное пальмовое масло, которым обмазывали невольников. Прекрасные черные, коричневые и бронзовые тела блестели на солнце, ожидая своей очереди на каменном постаменте. Смазанные маслом, сияющие будто звезды или осколки стекла, один за другим выставлялись они напоказ и продавались.

Я потеряла счет после двадцати. Издевки толпы застревали в груди, все глубже проваливаясь в яму боли, что зияла у меня в душе. Я и дышать-то не могла.

Уткнув голову в колени, я всхлипывала в истерзанные руки. И перестала плакать и вспоминать прошлую ночь, только когда пришел черед сестры.

Она казалась такой маленькой. Ее развернули, проталкивая вперед, будто скотину.

Все мои раны вскрылись снова.

– Двадцать! – выкрикнул голос, похожий на Келлса.

Посыпались новые ставки. Он уже не был главным претендентом.

Неужто сдастся?

В глубине души я цеплялась за надежду. Я достала четки мами из кармана и принялась молиться, чтобы хоть раз доверилась Келлсу не зря.

Монтсеррат, 1770. Одолжение

Ветерок, тихий полуденный ветерок пронесся над рыночной площадью. Сердце колотилось у меня в горле, пока я смотрела, как продают мою сестру.

– Пятьдесят фунтов!

Голос принадлежал Келлсу. Он не сдался.