Суд

Суд
Василий Иванович Ардаматский

Сделано в СССР. Любимый детектив
Наказание за преступление неотвратимо. Суд народной совести неподкупен. В этом сложном, многоплановом романе Василия Ивановича Ардаматского (1911–1989) раскрывается нравственная природа преступников, посягающих на социалистическую собственность, показан повседневный благородный труд тех, кто стоит на страже народного достояния. Известный писатель-соцреалист, ориентируясь не на фантазию и воображение, а на наблюдение, с беспощадной точностью объясняет, почему развалилась великая страна.

Василий Ардаматский

Суд

© Ардаматский В. И., наследники, 2018

© ООО «Издательство «Вече», 2018

© ООО «Издательство «Вече», электронная версия, 2019

Сайт издательства www.veche.ru

Часть первая

Глава первая

Михаил Борисович Лукьянчик, раздетый до пояса, сидел на жесткой клеенчатой кушетке и настороженно смотрел в туго обтянутую белым халатом спину главного врача больницы Метазова, который, склонясь над белым столиком, почти механически записывал результаты осмотра, думая об итоговом диагнозе. К чему он приговорит сейчас этого всему городу известного человека – Михаила Борисовича Лукьянчика, председателя Первомайского райисполкома? Метазов из окна своего кабинета видел, как он сам приехал в больницу, ловко зарулил своего «москвича» на стоянку и энергично пошел к больничному корпусу. А здесь рассказал, что пригнало его в больницу возникшее еще утром и до сих пор не проходившее жжение в груди, отзывавшееся немой болью в левой руке. Кроме того, он жаловался на одышку и общую слабость. В общем, картина относительно ясна – если не инфаркт, то предынфарктное состояние. Однако только что сделанная электрокардиограмма сердца была спокойной. Но, помнится, вот с такой же кардиограммой год назад из этого же кабинета ушел начальник городской милиции, а ночью его уже не удалось спасти – тяжелейший многосторонний инфаркт. Метазов дольше помнил тех своих больных, которых уже нет в живых. Недавно на утренней оперативке больничных врачей он разъяснял им, что каждый летальный исход в конечном счете отзывается на их врачебном авторитете.

– Так уж и каждый… – угрюмо заметил хирург.

Метазов не ответил, только тревожно посмотрел на него…

– Придется, Михаил Борисович, полежать в постели, – весело сказал Метазов.

– Дома?

– Нет, лучше это сделать у нас, – ответил Метазов, решив, что, если пациент будет настаивать на домашнем режиме, он согласится.

– Это очень печально… – покорно произнес Лукьянчик. – И долго?

– Три недели, не меньше. У вас неважно с сердцем, придется полечиться. К вам в палату сейчас придет лечащий врач, он объяснит, как вы должны себя вести.

Метазов вызвал сестру, распорядился подать каталку и отвезти больного на третий этаж.

– Да зачем, я сам дойду… – запротестовал Лукьянчик.

– Здесь распоряжаюсь я, – назидательно, но с улыбкой сказал Метазов и, шурша свеженакрахмаленным халатом, вышел из кабинета. В комнате померк свет – часть его унес доктор Метазов на своем белоснежном халате.

Лукьянчик встал, подошел к зеркалу и увидел в нем свое крепкое, налитое тело, мягко обозначившиеся выпуклости груди с черными сосками, загорелые по локоть, сильные руки и, как никогда раньше, почувствовал себя крепким и здоровым.

Прибыла каталка – высокая койка на колесиках.

Лукьянчик облачился в тесную больничную одежду и с помощью няньки взгромоздился на каталку. Его повезли сперва по длинному, плохо освещенному коридору, потом на грузовом лифте подняли на третий этаж, привезли в большую светлую комнату и положили на постель. Рядом была еще одна – пустая. «Слава богу», – обрадовался Лукьянчик. Сейчас ему не хотелось никого видеть, надо было без помех сосредоточиться, подумать…

Михаил Борисович Лукьянчик родился в Москве в семье дворника и школьной уборщицы. Отец пропал без вести еще на финской войне, мать погибла во время эвакуации из Москвы, в октябре сорок первого года. Смутно помнит он эту ночь в пути – поезд остановился, все бросились из вагонов. Земля вздрагивала от взрывов. Вагон, из которого только что выпрыгнул Михаил с матерью, загорелся. Мать тащила его за руку подальше от поезда. И вдруг прямо перед ними взметнулся столб огня… Когда Михаил очнулся, вокруг были незнакомые люди, матери не было. А поезд шел дальше… Ему было тогда одиннадцать лет.

Он окончил семилетку в детдоме на Урале и пошел работать на мотоциклетный завод, который был шефом детдома. Учился он с опозданием на год, и, когда стал к станку, ему было уже шестнадцать лет. Увлекся мотоциклетным спортом и весьма в этом преуспел, получил разряд, ездил на соревнования. Спустя несколько лет он как спортсмен-разрядник легко поступил в автодорожный институт, выбрав себе факультет, где изучались дорожно-строительные машины, с расчетом не привязывать себя наглухо к дороге: ему хотелось жить в городе. Уже на втором курсе он спорт бросил, решив утвердиться в институте как комсомольский активист; этот способ виделся ему более надежным и безопасным. Тут он тоже преуспел и еще на третьем курсе был избран в институтский комитет комсомола. Теперь он был уже твердо убежден, что свою судьбу можно и лучше строить по собственным чертежам. В год окончания института он осуществляет следующий важный пункт своего плана жизни женится на дочери проректора института по административно-хозяйственной работе. Это виделось ему грандиозной удачей, красивая девушка Таня, дом – полная чаша, родители, готовые за счастье дочери отдать все.

Свадьбу сыграли на другой день после того, как Лукьянчик получил диплом. Не меньше ста человек до полуночи пировали в лучшем ресторане города. Лукьянчик получил от тестя славный подарок – сберкнижку с записью десяти тысяч рублей.

Прямо из ресторана Лукьянчик отвез молодую жену в комнатку, снятую им недавно. «Мы начинаем самостоятельную жизнь», – объявил он твердо ее родителям накануне.

Договорились, что завтра, когда молодые проснутся, они приедут к родителям завтракать. Приехали поздно, уже после двух. Дверь открыл незнакомый парень.

– Проходите, – как-то странно, будто приказал он.

Они вошли. Квартира была перевернута вверх дном. На кухне в кресле рыдала Танина мама, за столом сидели незнакомые люди, очевидно понятые, а какой-то человек в брезентовой куртке отбивал от стены облицовочные плитки, весь пол был белый, под ногами хрустело.

– Доченька, твоего папу оклеветали… – запричитала мать.

Лукьянчик остановился в дверях. Таня рванулась из кухни, от матери, хватавшей ее за руки:

– Где папа?

Незнакомый молодой человек остановил ее на пороге:

– Туда нельзя.

– Миша, что же ты стоишь? – закричала Таня.

Лукьянчик спросил строго:

– Кто тут у вас главный?

– Что вы хотите?

– Я всего лишь зять проректора, притом только со вчерашнего дня… и я не хотел бы здесь присутствовать…

– Миша, что ты говоришь? – закричала Таня.

Молодой человек исчез за дверью, плотно притворив ее за собой. Через минуту в кухню вошел рослый милицейский майор:

– Кто тут зять со вчерашнего дня?

– Я, – ответил Лукьянчик. – Я заместитель секретаря комитета комсомола института и не нахожу нужным здесь находиться.

Майор внимательно посмотрел на него, потом на Таню и печально вздохнул:

– Берите свою молодую и уходите… Кутахин, выпусти их через черный ход…

Лукьянчик взял жену за плечи и потащил к двери, она подчинялась ему точно во сне, еле переставляла ноги, а выйдя на черную лестницу, где пахло щами и кошками, села на ступеньки и зарыдала в голос:

– Я знала… знала…