Поветрие

– Ах, нет, нет…

– Не бойтесь, говорите.

– У вас здесь две комнаты?

– Две, или, вернее, полторы: эта да вон спальня, которая вдвое меньше.

– Если вы уже так снисходительны, что хотите оказать помощь бедной девушке, то к чему вам входить еще в лишние расходы? Покуда не сыщется для меня подходящего места, я могла бы пробыть у вас?.. Ластов нетерпеливо повел плечом.

– Да нет, вы не опасайтесь, что я стесню вас! – поспешила она успокоить его. – Вы даже не заметите моего присутствия: я устроюсь в прихожей, спать буду на полу, а при вас и входить сюда не стану. Как же зато будет у вас здесь все чисто, светло – что твое зеркало! Ни пылинки не останется. Понадобится ли вам зачем в лавку, письмо ли снесть – я всегда под рукой, лучше родной матери буду ходить за вами. Ах, г-н Ластов, оставьте меня у себя? Вам же лучше будет!

Учитель угрюмо покачал головою.

– Нет, Мари, вы знаете, что может выйти из такого близкого сожития молодого мужчины и молодой женщины, особенно если они еще неравнодушны друг к другу. Конец всегда один, весьма неутешительный, и именно для вас, женщин.

Девушка сложила с мольбой руки.

– Да чего же вам наконец от меня?.. О, Боже мой! – залилась она вдруг слезами. – Он только представлялся, он ни капельки не любит меня! Куда я денусь, где преклоню свою бедную, одинокую головушку? Нет, вон отсюда, куда-нибудь…

Эксцентричная швейцарка бросилась к выходу, схватила с полу узел и собиралась выбежать опрометью за дверь.

– Мари! – воскликнул Ластов. – Что ты? Куда ж ты пойдешь? Положи вещи!

Девушка послушно опустила узел на пол.

– Подойди сюда! Она подошла.

– Садись!

Она села. Он поместился рядом и взял ее за руку.

– Слушай меня внимательно. Жениться на тебе я не могу – хотя бы уже потому, что ты иностранка, а я женюсь не иначе, как на русской.

– Я это очень хорошо понимаю… Где же мне, простой, необразованной девушке?.. Да ведь я на это никогда и не рассчитывала. Одно было у меня на уме: что я люблю вас, люблю как жизнь, более жизни своей, что без вас мне и быть нельзя. Не убивайте же меня своим небреженьем, Бога ради, голубчик вы мой! Помилосердствуйте…

Она скатилась на пол, на колени и припала лицом к дивану. Ластов хмурился, откашливался, закусывал до крови губу.

– Нет, Мари, этому не бывать, этого нельзя. Он выглянул в окно.

– На дворе совершенно стемнело, квартиры тебе сегодня уже не приискать. Эту ночь ты можешь провести здесь, на диване; за безопасность твою и охранность я ручаюсь своей честью; ты будешь как в отчем доме. Завтра же мы отправимся вместе на поиски квартиры.

Мари не осмелилась возражать. Покровитель ее вышел в переднюю.

– Анна Никитишна, поставьте-ка самовар, да в булочную сходите.

– А хлеба на двоих?

– Да, барышня проведет у нас и ночь, вы постелите ей потом в кабинете.

Старушка и рот раскрыла, не зная, верить ли своими ушам. Жилец уже вошел к себе.

– Чем бы позанять тебя? – говорил он приунывшей гостье, оглядываясь в комнате. Взоры его остановились на пейзаже, представлявшем Интерлакен. – Да! Вот полюбуйся.

Он взял свечу и осветил картину.

– Узнаешь?

– А, наш городок! – радостно воскликнула Мари, вскакивая с дивана. – Наша чудная Юнгфрау, а тут и отель R… Да это кто ж такое, под деревом? Словно я?

– Ты и есть. Значит, схоже?

– Как же не схоже! Такая же круглая… Но как, скажите, я попала сюда?

– Очень просто: я набросал твою фигуру, черты твои в альбом; знакомый мне художник списал тебя, по моей просьбе, с эскиза на картину.

Светлая надежда загорелась в глубоких, темных глазах девушки.

– Так вы меня все же когда-нибудь да любили?

– Теперь веришь?

Он хотел отчески поцеловать ее в лоб; но она глядела на него таким полным взором, с такой сердечною благодарностью и нежностью, что его передернуло, и он не исполнил своего намерения. Присев на корточки перед столом, он выдвинул ящик и достал оттуда пачку тетрадей.

– Мне время заняться, – сказал он, – так вот тебе от скуки несколько альбомов, тут всякие виды: прирейнские, неапольские, есть и ваши швейцарские.

Мари положила тетради себе на колени и, как по заказу, с тупым равнодушием стала перелистывать их. Ластов засветил другую свечу, взял со стола какую-то книгу, карандаш и расположился в противоположном углу дивана. Напрасно поднимала на него молодая девушка свои большие, томные очи, – он, казалось, забыл даже о присутствии ее, по временам делал карандашом пометки на полях книги, потом весь погружался опять в содержание ее.

Анна Никитишна внесла самовар и чайные принадлежности. Мари тихонько встала, тихонько подошла к читающему.

– Виновата, г-н Ластов, я отвлеку вас на секунду. Он очнулся.

– Да? А что вам угодно?

– Позвольте похозяйничать? Пожалуйста! Я буду воображать, что мы опять в Интерлакене.

– Если это развлечет вас, – улыбнулся Ластов, – то сделайте ваше одолжение.

– Благодарю вас.

Швейцарка тщательно разгладила скатерть, заварила чай, аккуратно и аппетитно разложила французские сухари и крендели, принесенные из булочной, в хлебной корзине, привычною рукою нарезала два тонких, как лист, ломтика лимона, потом разлила по стаканам чай (и для нее был подан стакан), причем Ластову положила сахару четыре крупных куска.

– Пожалуйте! – с робкой развязностью пригласила она хозяина.

– Какая вы сладкая! – поморщился он, отведав ложкою чаю.

– Да ведь вы любите сладко? Намазывали себе еще на бутерброд всегда в палец меду.

– А вы разве помните?