Юношеские годы Пушкина

Терялся я в порыве сладких дум;
В глуши лесной, средь муромских пустыней,
Встречал лихих Полканов и Добрыней —
И в вымыслах носился юный ум…

Тогда же пробужденные в памяти молодого поэта забытые нянины сказки зародили в пылком воображении его новые волшебные образы, которые, понемногу воплощаясь, сложились наконец в первую большую поэму – «Руслан и Людмила».

Глава XXIII

Яблочная экспедиция

Не спи, казак: во тьме ночной
Чеченец ходит за рекой.

    «Кавказский пленник»

Ляхи: Победа! победа! Слава царю Димитрию!
Димитрий: Ударить отбой! Мы победили!
Довольно; щадите русскую кровь. Отбой!

    «Борис Годунов»

Теплые, ясные дни, так и манившие к мечтаниям в тенистой чаще дворцового парка, сменились дождевыми осенними полусумерками; перелетные птицы – дачники – покинули Царское; удивительно ли, что «элегическая» полоса у нашего поэта уступила место полосе «гусарской»?

Первый толчок к тому, впрочем, дал опять граф Броглио. Проходя раз на послеобеденной прогулке с товарищами мимо фруктового сада царского садовника Лямина, Броглио выразительно кивнул Пушкину на видневшиеся за высоким забором яблони, густо увешанные прозрачными, как воск, наливными яблоками:

– Вот бы где поживиться!

– Хоть видит око,
Да зуб неймет,

– отозвался Пушкин, немалый тоже охотник до фруктов.

– Это еще бабушка надвое сказала.

Пушкин, недоумевая, оглянулся на говорящего.

– Что такое?

Тот подмигнул ему одним глазом на шедшего впереди гувернера Чирикова.

– Отстанем немножко…

Пропустив вперед всю партию товарищей, он вполголоса продолжал:

– Хоть ты, Пушкин, в последнее время и стал каким-то филистером, однако не разучился же еще играть в чехарду?

– Не думаю.

– Так мудрость ли для таких двух молодцов, как мы, перемахнуть через эдакий забор?

Теперь Пушкин понял искусителя.

– Не большая, пожалуй, мудрость, – сказал он, – но, не говоря уже о том, что чужое добро впрок нейдет…

– Увидишь, как еще пойдет впрок! – усмехнулся Броглио. – Только слюнки потекут.

– Нет, я говорю о праве собственности. Помнишь, что вчера нам еще читал на лекции Куницын…

– Поди ты со своим Куницыным! – А впрочем, и он же ведь рассказывал нам, что за границей: в Швейцарии, в некоторых местах Германии прохожим не запрещается рвать по дороге фрукты, лишь бы в карман не клали.

– То-то вот! А ты, брат, разве ничего тоже в карман себе не положишь?

Броглио расхохотался.

– Если положу, то только из высших политико-экономических видов: чтобы дорогого времени не терять. Ведь, в сущности, все единственно: зараз ли я сорву десять яблок, или же десять раз по одной штуке?

– Как ты хорошо вдруг политическую экономию раскусил!

Науки юношей питают,

а хорошие яблоки тем паче. Ну, а коли уже расчетливые немцы на произрастения природы смотрят как на дар Божий, так как же тебе, русскому человеку, с широкой твоей натурой, иначе смотреть?

Когда кто желает, чтобы его убедили, то он легко поддается и на софизмы. И Пушкин начал сдаваться.

– Но ведь у Лямина, ты знаешь, есть в саду всегда караульщики, – еще возразил он.

– А у нас есть свои орудия защиты, – отвечал Броглио, самодовольно показывая свои здоровенные кулачища.

– Но эти естественные орудия могут не устоять против их искусственных орудий – дубинок.

– Гм… да; это вопрос, требующий серьезных соображений. Э! Да что тут! Надо будет только уравнять силы – если не качеством, то количеством: завербовать в нашу экспедицию еще кой-кого из гоголь-моголистов. Это все тоже будущие военные люди.

– Кроме Дельвига.

– Ну, тот – ночной колпак, прямая штафирка!

– Так его, значит, лучше и не тревожить?

– Господь с ним! Ты переговори с Пущиным, а я с Малиновским и Тырковым. Надо будет нам только еще выбрать начальника экспедиции, атамана.

– И выбирать нечего: кому же, Броглио, быть атаманом, как не тебе, нашей матке?

– А коли так, то я за успех отвечаю. К вечеру отправимся все в город и ровно в половине десятого сберемся под забором; решено?

– И подписано.

«Гусарская» струя подхватила Пушкина и увлекла его с собой. Передавая затем Пущину план предстоящей «кампании», он был очень красноречив. Но даже мнимонаучные доводы Броглио, которые он в заключение повторил ему, не могли вполне убедить его более рассудительного друга.

– Да понимаешь ли, – с сердцем воскликнул Пушкин, – если уже сам Куницын того же мнения!..