Юношеские годы Пушкина

Пушкин, слушая их, вместе с тем не переставал все время прислушиваться и в сторону своих сообщников. Хотя порывистый осенний ветер то и дело шумел и гудел в окружающих яблонях, но одно какое-то дерево в отдалении по временам сотрясалось от корней до последней ветки, как от сильной бури, и вслед за тем наземь слышно сыпался яблочный град, сопровождаемый сдержанными криками и смехом.

– Ой, прямо в спину!

– А мне в физию!

– Вольно же подставлять!

Крики-то эти, должно быть, и достигли слуха караульщиков.

– Никак грабят? – смекнул дядя Пахом. – Вылезай-ка живо, глянь.

– Батюшка угодник, выручи! – бормотал Митька. – Может, леший пошучивает…

– Да есть на тебе крест?

– Есть.

– Так никакой леший тебя пальцем не тронет. Ну да пусти меня вперед, что ли.

– Спасайтесь, братцы! – успел только крикнуть своим Пушкин, как на него с дубиной нагрянул уже Пахом.

– Один попался! Не уйдешь, брат… – говорил мужик-геркулес, сгребая своими жилистыми, словно медвежьими, лапами нашего тоненького лицеиста, как цыпленка, в охапку. – На, Митька, держи его… Вишь, мелюзга какая, а туда же – воровать! Мне бы других не упустить…

Митька оказался на деле также коренастым и крепким малым. Но, уступая ему в мышечной силе, Пушкин был несравненно ловче его. Плотно схватившись, они, как два опытных кулачных бойца, водили друг друга взад и вперед по площадке позади сторожки. Неизвестно, кто бы кого еще одолел, но тут долетел до них сдавленный вопль Пахома: «Митька, выручай!» – и Митька, насильно оттолкнув от себя Пушкина, бросился в потемках на выручку дяди. Пушкин не замедлил, разумеется, последовать за ним и поспел как раз вовремя, чтобы в свою очередь выручить одного из товарищей, с которым уже сцепился Митька. Но как храбро ни отбивался последний, как он ни брыкался, а был-таки уложен наземь рядом с дядей Пахомом, которого должны были держать остальные три лицеиста.

– Не замай! – ворчал Пахом. – Навалили все разом, черти…

– Так ты, стало быть, признаешь, что наша взяла? – спросил его атаман Броглио.

– Вестимо… чего уж тут… все бока намяли…

– Не троньте их, господа! Они ведь только свой долг исполняли. Но слушайте вы оба, – повелительно обратился атаман к двум пленным. – Вы не тронетесь с места, покуда мы не будем за забором. Понимаете?

– Понимаем, барин, понимаем…

– А мы на всякий случай заберем ваши дубины с собой. За забором найдете их. Это – раз. Второе: отнюдь не приносить никому жалобы.

– Уж этого, ваша милость, как вам угодно-с, не обещаем, – возразил Пахом. – Сучья-то на дереве, чай, все переломали, яблоки все порастрясли, а нам за то быть в ответе!

– Это верно, Броглио, – заметил Пущин, – за что же им и нравственно еще отвечать?

– Не мешайся, пожалуйста, не в свое дело! – коротко отрезал Броглио. – Вы выбрали меня, господа, атаманом – и извольте слушаться. Жалуйтесь, братцы, коли хотите, – отнесся он опять к караульщикам, – но предупреждаю вас: если с нас за это взыщут, то и вашим бокам несдобровать. Так и зарубите себе на носу. А теперь, господа, стройся! Налево кругом, марш!

Так блистательно окончилась знаменитая в летописях лицея «яблочная экспедиция». Остается только прибавить, что хотя Пушкин и не имел случая поживиться военной добычей – наливными яблоками, зато верный друг его Пущин братски поделился с ним своей долей.

Побежденные, однако, не убоялись сделанной им победителями угрозы. В следующее же утро Броглио был вызван на квартиру директора. Здесь его попросили в кабинет.

Перед Энгельгардтом, сидевшим в кресле за письменным столом, стояли два мужика: старик и молодой парень. Хотя накануне за темнотою Броглио и не разглядел своих двух противников, но теперь сразу понял, что это они.

– Стойте там, погодите, – сказал ему Егор Антонович, вполоборота делая ему знак рукой. – Ну, и потом что же, друг мой?

– Потом-с… – откашлянувшись, начал дядя Пахом и бросил исподлобья испытующий, сумрачный взгляд на молодого графа. – Зачал я их только этак дубасить, как с яблони-то, ровно леший, прыг мне на шею четвертый! Ошалел я; так под сердце у меня и подкатило… А он меня кулаком по башке еще здорово хлясь!..

– Ну хорошо, – с оттенком уже нетерпения перебил слишком обстоятельного рассказчика Энгельгардт. – Они вас обоих осилили?

– Как же, ваше превосходительство, не осилить, сами посудите…

– Хорошо. И чем же они кончили?

– Да кончили тем, что слово с нас взяли не вставать, доколе не выберутся, мол, из саду; а напоследок еще пообещали: коли жалиться станем – бока нам намять.

Егор Антонович обернулся к Броглио.

– Подойдите сюда, граф.

Слегка прихрамывая, тот подошел к столу. Директор взглянул на его ногу и спросил только:

– Вы узнаете, конечно, этих людей? Что вы скажете?

Броглио искоса окинул жалобщиков надменным взглядом и затем с холодною вежливостью ответил:

– Я не слышал начала, Егор Антоныч, и потому не понимаю даже вашего вопроса.

– Он! Он самый! – злорадно вскричал тут дядя Пахом.

– Он! Он! – как эхо загорланил за ним Митька.

– Какой он? – спросил Энгельгардт.

– Да атаман их, ваше превосходительство, – отвечал Пахом. – По голосу сейчас признал. Сам себя атаманом называл; да он же и мне тогда чертом на шею вскочил. Ну, сударь, кулаки же у тебя! Что наши мужицкие… Да не ты ли, батюшка, и соловьем-то щелкал?

– Я полагаю, граф, что вы не станете теперь напрасно отпираться? – заговорил Энгельгардт по-французски. – Вас узнали по голосу и по соловьиному свисту; вы и в играх с товарищами всегда бываете атаманом; вы со вчерашнего дня храмлете; вы вчера отлучались в город; ваш мундир, наконец, только что чинится портным Малыгиным, потому что на нем с вечера почему-то лопнуло несколько швов. Видите, сколько явных улик; довольно, я думаю, с вас?

– Вполне, – с поклоном отвечал граф-атаман. – Но далее, пожалуйста, не допрашивайте: сообщников своих я все равно не выдам.

– Я и не требую. В городе вас было вчера 9 человек. Все девятеро в течение недели не сделают ни шагу из стен лицея.

– Но нас было менее, Егор Антоныч.

– Я не прошу вас выдавать, сколько вас всех было; вы сами расквитаетесь меж собой. Вас же, граф, я попрошу спуститься на время в карцер. Я полагаю, что вы не найдете наказание слишком строгим?

Графу оставалось только опять учтиво шаркнуть.

– С своей стороны я постараюсь по возможности выгородить вас перед его величеством, которому Лямин, без сомнения, донесет о вашем подвиге, – продолжал Энгельгардт. – Но надеюсь, граф, что это был последний ваш подвиг в этом роде?

Броглио тщетно старался не выказать директору, как его смутила снисходительность последнего.

– Вы, вероятно, не ошибетесь… – пробормотал он, бегая глазами по сторонам.