Злое дыхание древней гробницы

Мыльников был уже рядом. Он лихорадочно рылся в другом ящичке – в том самом, который он прихватил после последних слов командира терпящего бедствие космолета. На свет тут же появились длинные разноцветные провода. Получив молчаливое согласие охотника, Володя ловко присоединил два конца проводки к шлему; ее начало терялось в костюме космолетчика – в нагрудной панели управления.

На Света явственно потянуло приятным холодком – чудесный костюм снова стал работоспособным. Бортинженер нажал на другую кнопку; охотник уже ничему не удивился. Даже тому, что откуда-то (а именно из-за плеча парня) выползла трубка, к которой Володя тут же присосался. Впрочем, он тут же спохватился, и достал еще одну трубку – для Света. Тот сосать из трубки не стал; подставил под нее кружку, в которую полилась жидкость оранжевого цвета. На вкус этот прохладный напиток напоминал те плоды, что частенько попадались в продуктовых наборах. Тех самых, что ждали их с Волком в переметных сумах лошадей и так помогли им беспрепятственно добраться до сердца Караханы.

Теперь настала Анютина очередь удивлять и себя, и других. Почти так же ловко она присоединила к шлему анализатор. Брови космобиолога поехали вверх, когда чуткий прибор показал, что меч охотника не несет на своей поверхности ни одного микроорганизма!

– Не может быть, – воскликнула девушка, – этот меч стерильней, чем скальпель хирурга!

Датчик тут же переместился на одежду охотника, и показал, что отличия от Земной биосферы несущественны – здесь тоже все было заселено микробами. А сам Свет… Он не стал препятствовать, когда анализатор пополз по его руке, срезая тончайший слой органической материи. Теперь удивление Кондуровой стало беспредельным.

– Да у него тот же генный набор, что и у нас!

– И это значит, – протянул Владимир.

– Это значит, – перебила его Анюта, – что если ты соблазнишь туземочку, у нее родятся нормальные детки… Ну как нормальные – пожалуй, немного страшноватые…

– Это почему? – набычился Мыльников.

– Потому что будут похожи на папочку, – не выдержав прыснула в кулак Кондурова.

Суриков с Мыльниковым, совсем не обидившимся, тоже захохотали.

В разговор неожиданно вмешался комиссар

– Для такого эксперимента совсем не обязательно куда-то ходить, – прошепелявил он, не замечая, как нахмурил брови командир.

Свет с Анютой действительно могли составить красивую пару – только нужно ли было это им? Свету – точно нет. Ведь его ждала самая красивая девушка в подлунном мире. И сын!

Но Кондурова никогда не оставляла без ответа таких выпадов в свой адрес:

– А что, – воскликнула она, поворачиваясь к охотнику, – красивый парень. И зубы все на месте.

Михаил с Мыльниковым опять захохотали, а Бонго зашептал что-то злобное себе под нос. К собственному удивлению Свет разобрал эту скабрезную фразу. Не полностью, конечно – может потому, что сам не любил ругаться, и другим не позволял. Этот удивительный факт молодой охотник отложил в памяти. Его сейчас больше интересовал другой язык – тот, на котором общались вызывавшая симпатию тройка пришельцев. В их речи, будто бы тоже проскальзывали знакомые слова и он даже понял фразу Володи:

– Я почему-то думал, что ты неравнодушна к командиру.

– А я и сейчас.., – начала Анюта и осеклась, взглянув на Михаила.

Тот стремительно покраснел и отошел по несуществующему делу. Теперь негромко засмеялись лишь Мыльников и Свет. Пауза оказалась недолгой. Михаил быстро справился со смущением.

– Володя, – позвал он друга, – не пора доставать твой чудо-комп?

– И как я мог забыть? – хлопнул себя по лбу бортинженер, извлекая из сумки еще одну коробочку. Это была его гордость – маленький, но чудовищно емкий компьютер, в программе которого была вся земная цивилизация – имена, даты, открытия. Вплоть до того дня, когда «Белка» отправилась в злополучный полет. Программа автоматически обновлялась; а предназначалась она первому представителю внеземной цивилизации. Мыльников верил, что настанет тот миг, когда он вытащит комп и торжественно вручит его…

Обстановка была не столь торжественной, как ожидал Володя, но тем не менее он всучил коробочку в руки охотника, не подозревавшего, что первым по очереди среди бесконечной череды файлов в ней стоит самоучитель русского языка. Руки бортинженера сноровисто прикрепили провода к шлему, и готовы были начать первый в этом мире урок русского, когда воздух вокруг них задрожал и на ровном каменном участке совсем рядом с ними появилась картинка внутреннего двора старинного замка. Посреди него замер космолет.

– Толька! – вскрикнули Михаил и Анюта одновременно.

– «Белка», – удивленно вскинул руки Мыльников.

– Такамура, – прорычал комиссар, забывший о ноющей боли во рту.

Но все звуки перекрыл мощный голос Света:

– Весна! – он рванулся вперед, отбрасывая в сторону Володьку, так и не успевшего подсоединить волшебный шлем к компу.

Охотник отметил рывок в руке, но отсоединять провода не было времени. Он лишь откинул их назад, надевая шлем на голову. А его меч уже тянулся к высокому старцу в черном одеянии, закрывшем от него Весну с ребенком. Меч тут же поднялся, чтобы поразить чародея, который раньше вторгался в мозг Света.

– Да, – усмехнулся прямо ему в лицо Горн, – это был я. Четыреста лет я ждал этого мгновения.

Он протянул вперед невооруженную руку, которая, казалось, была готова ухватиться за лезвие меча.

– Этого мгновения? – не понял Свет.

– Да, именно этого, – чародей был наполнен веселым нетерпением, – теперь ты готов открыть мне тайну заклятия Тагора?

– Нет, – отрезал охотник.

– Ну что ж, – вздохнул притворно Горн, – придется отдать Весну с дитем им.

Он шагнул в сторону, и перед молодым охотником предстали братья Рагоны, походившие сейчас на побитых собак. Однако при виде заклятого врага в их глазах стал разгораться огонек. Казалось еще немного, и заклятье, сковавшее их волю, разлетится в эфире на мелкие куски, но чародей опять шагнул вперед, каким-то образом закрыв своим худым телом сразу всех четверых. Свет лишь успел заметить, как на голове старшего из Рагонов тускло блеснула корона Гельма.

В следующий момент он сделал стремительный выпад вперед. Меч пронзил живот чародея, но тот лишь рассмеялся. Острое орудие бешено кромсало плоть, но та не менее успешно зарастала на глазах. Длинный удар разрезал чародея надвое, но и он не нанес Горну никакого урона. И тогда Свет, оставив в чреве противника меч, прикоснулся к лезвию свисавшим от шлема проводом.

Чародей страшно закричал; его туловище затряслось как в падучей, а сквозь темное одеяние и плоть проступили кости скелета. Горн судорожно рванулся назад, и упал на камни. Свет не подозревал, что этим движением чародей быть может спас себе жизнь. Потому что за мгновение до удара электрическим током последний защитник крепости – тот самый франский командир – спустил скобу арбалета. Мощный болт полетел вперед, а фран упал головой замертво на камень, уверенный, что забрал за собой за грань жизни хоть одного врага.

Увы – острый болт пролетел над корчащимся в судорогах чародеем и пробил незащищенную шею Анатолия Лазаренко. Опомнившийся чародей был в ярости – его колотила дрожь и при воспоминании о страшном оружии Света, и понимание того, что единственный человек, способный поднять в небо стальную птицу, лежал при смерти. Он даже не обратил внимания на топот копыт. Это Нажуддин, принявший раньше страшный удар болта в нагрудник кольчуги, отполз незаметно к лошадям, и сейчас исчезал в заснеженном лесу.

Между тем Горн наложил руку на пробитую насквозь шею Лазаренко и остановил кровь. Но Анатолий не открыл глаз, и чародей понял – организм землянина, чья воля долгое время была подавлена чарами, не хочет сопротивляться смерти. С глубоким вздохом Горн освободил Анатолия от воздействия своей силы. Щеки Лазаренко тут же порозовели, и он погрузился в долгий целебный сон. Его чувства, смертельно уставшие от гипноза Такамуры, а потом и чар Горна, даже не отреагировали на грубые прикосновения воинов, которые перенесли его в замок – на кровать, еще помнящую тепло Весны.

А несколько успокоившийся Горн подступил к Весне с ребенком и Би Рослану, опять попытавшемуся закрыть девушку своим телом. Он совсем не зло усмехнулся и заговорил с рагистанцем.

– Кто ты?

– Мое имя Би Рослан, – с достоинством склонил голову старик, – я изучаю историю минувших дней и пишу о событиях нынешних.

– Хорошо, – решил чародей, – теперь ты будешь писать мою историю.

Би Рослан промолчал, и Горн принял это за согласие. Он даже не стал подчинять старого историка своей воле, поскольку считал, что его подвиги достойны восхваления в летописях без всяких прикрас.

Иное дело Весна. Вместо матери, готовой ради ребенка порвать любого голыми руками, и любящей женщины ему нужна была послушная кукла. Черный пронзительный взгляд вонзился в глаза Весны, и та побледнела, прижав к груди спокойно воспринявшего этот взгляд ребенка. Казалось, малышу совсем не было страшно видеть рядом лицо похожего на лысого грифа чародея. Рука Весны под завернутым в шелковое одеяло малышом поползла за ворот, и нащупала там ожерелье. Бесчисленные поколения Предводительниц парсов закружились перед ней, невидимые никем иным, и позвали ее за собой – туда, где не мог достать никакой чародей.

И Весна решительно шагнула в страну Ургиляй, где ее и ребенка ждал Свет. Би Рослан едва успел подхватить два бесчувственных тела. Он не ощутил дыхания ни матери, ни ребенка и обратил взгляд, полный отчаяния, к чародею.

– Жива, – успокоил своего летописца Горн, – и проснется, когда захочет, или…

Он не стал признаваться старому историку, что не в состоянии прервать волшебного сна матери и дитя. Что это может сделать кто-то, наделенный гораздо большей силой. Но этот человек очень далеко…

Два бывших воина Рагона – ныне рабы чародея – приняли тела у Би Рослана, и унесли их в космолет. Там Весна, все так же прижимавшая к себе сына, непроизвольно приняла удобное положение в кресле. А Горн, бросивший на нее мрачный взгляд, вышел из корабля. В этом кресле Весна и ребенок должны были дожидаться возлюбленного и отца. Сколько? Даже Горн не мог сказать этого. Его силы не иссякли, и чародей мог заглянуть за полмира, что бы узнать – как быстро спешит на помощь охотник. Но он – впервые в жизни – до судорог боялся того ощущения, что принес ему волшебный меч Света. Он не мог забыть унижения и беспомощности, которые испытывал, когда дергался на лезвии меча, словно поросенок, живьем нанизанный на вертел.