Мой цифровой гений. Дьявол

– Об этом позже. Пока заказ обсудим. – В ее глазах доброта и синева разлиты безбрежно, то ли небом, то ли океаном с ветром свежим.

– Я буду то же, что и ты. Прости за неоригинальность…

– Ну хорошо. – Она захлопнула меню, трепетом бумаги больно Василия задев, фигурально. – Взаимность и взаимопонимание сближают. Не находишь?

– Навряд ли… я смогу тебя понять, съев и испив то же что и ты. Лишь после полемизируя о вкусах об их оттенках и ощущениях придаваемыми ими в тех или иных продуктах. Может быть…

Она улыбнулась, глядя Василию в глазах поверх очков и так словно его понимая дословно и досконально. Его и весь этот полу связанный бред.

– Ну так это аксиома… – И она из сумки достав, положила на стол профессиональный с огромным объективом Nikon – таких он еще не видел, – что можешь сказать о нем?

– Ты фотожурналист? – Василий сглотнул слюну, глядя на камеру, заворожено.

– Речь сейчас не обо мне. – Она еще раз на секунду покраснела. – А я нет, простой фотограф. – Любовь озвучила заказ официанту. – Хотя… – Она загадочно взглянула на Василия. – Может и непростой… востребована местным «глянцем», за неординарный взгляд и ракурс на событие. Выставлялась я не раз, но экспозиции – это как то не моё… я как свободный от всего художник с нотой консерватизма в деле, я гот в радужной тошнотворной мишуре, однажды даже отказалась от премии и звания «Мастер коллажа», так кто, же я Василий? А?!

– Любовь Немцова. Фотограф, «Королева черно белых снимков». – Василий вспомнил всю ее. – Классика негатива – вот кажется твоё. На центральном проспекте, рядом с салоном для новобрачных на углу есть ателье, под названием «Черно белое кино»…

Любовь сняла очки, дужку прикусив с новым интересом взглянула на него.

– А ты Василий, можешь удивить…

Вспыхнуло и зашипело на открытой кухне приготовление блюда под восхищенные восклицания публики. Василий отвлекся, с ненавистью на повара взглянув. Но пожарная машина, промчавшись мимо окна и провывшая сиреной, чувства Василия спасительно умиротворила.

– Где то несчастье… Пожар. – Любовь быстро отпила кофе из дымящейся чашки.

– Да пожар. – Василий ответил ей с однозначною тоской. – Пожарные: герои – укротителя огня, уничтожают его, локализируя очаг не давая распространяться бедствию. Завидую я, им, признаться…

Любовь закусила мякоть воздушного эклера, глядя Василию в глаза.

… – так почему ты еще здесь? – Он поднял подбородок словно им собеседницу из-за стола приподымая. – Вот герои достойные восхищения и освещения работы их в полном объеме и мастера творения; и неважно – в каком это будет цвете фотографий. Спеши туда, судя по не затихшим отзвукам сирены это всё здесь, неподалеку!

Любовь задумчиво встает. Хватает за ремень фотоаппарат. Эклер медленно жует. Пишет на салфетке цифры, протыкая стержнем ручки микрон бумаги слоя, болезненно раня Василия действием этим.

– Не вздумай мне не позвонить! Я тебя, тогда, сама найду. Я такая…

Убегает. Сквозняком распахнутой двери чувств Василия разно полярные потоки остужая.

* * *

Он только взглядом скользнул по черным клубам дыма уходящим в голубое небо. По толпе зевак и ротозеев за два квартала от него. Пикет спасательных машин. Инсталляция бедствия в зауженной его взглядом панораме. Чрезвычайности флэшмоб…

Бедствие же самого Василия заключалось в глобальном отказе современного мира от бумаги. Начиная от озвученных Любовью носителей до простых мелочей, без которых ранее тот же самый мир не мог существовать. Прогресс выталкивал из жизни людей, оставляя минимум по необходимости – открытки конверты книги газеты и журналы, убирая из оборота денежные купюры все чаще и чаще прибегая к банковским картам и безналичным платежам. Что уж говорить о переходе всех баз данных картотек и архивов в недра компьютерных систем с, казалось бы вечной и ранее всегда востребованной бумаги.

Он снова вошел в Пассаж, и не заметив сам, свернул в картинный «вернисаж». Постмодернизм сюрреализм кубизм и графика… Василий шел, не замечая мировых шедевров и признанных их написавших мастеров их громких имен, обративший для себя это всё в пустое.

Кроме одного его. Леонардо де Винчи. Портрет Джоконды. Мона Лиза. Он снова сел напротив. Ее улыбка. Взгляд…

Василий сам не знал, почему именно здесь он сидит часами и смотрит на полотно Джоконды. Он все время искал Веру. Его Веру. Вертлявую черноглазую коротко стриженную бестию. Из-за которой он продал самое дорогое для него и общепризнанное для любого – часть человека и его существования. Но Джоконда даже не одной линией лица не была похожа на Веру.

Он стойко выдерживал хамство работников силовых структур возвращающих ему заявление о пропаже человека. О пропаже только ему знакомого человека. Ему не способному дать точные данные Веры, как впрочем, и объяснить степень его родства с человеком известным только ему. Василию в лицо кидали его очередные заявления, выталкивали за двери и сдавали врачам психиатрических заведений… Он стойко выдерживал и снова приходил реабилитированно в музей живописи.

Его здесь знали почти как своего работника. Здоровались и справлялись о делах и о здоровье.

Он видимо не первый был влюблен в этот образ. Поэтому смотрели на него так – «очередной вздыхатель: переболеет, отойдет, забудет и скоро себе новую найдет…»

Василий же был непоколебим и стоек как пресловутый оловянный солдатик из детства. Такой же смелый, но опасающийся огня.

Он почему-то глядя на Джоконду, вспоминал Веру. Их трогательные отношения. Минуты близости. Свершения. В его предположениях она должна была уже родить. Поэтому он так и писал в тех самых объявлениях расклеенных им на столбах. «С грудным ребенком на руках…». При этом описывал искомую как предмет любви, страстной на зависть действующим и популярным поэтам. Ему звонили и писали, уверяли что, если он «ее найдет и замуж вдруг не позовет, то готовы сделать сами ей предложенье о замужестве и венчании священном даже»…

Василий выдохся, устал. Но к портрету все, же приходил. Как будто здесь он не дожил, оставил что-то, какое-то из чувств забыл.

– Здравствуйте, как вы? – билетерша галереи улыбнулась Василию приятно и знакомо.

– Спасибо, все без изменений… Стандартно и стабильно.

– Хорошо вам молодым. Можно влюбиться беззаботно и даже безответно, – она мечтательно взглянула на Джоконду, – главное чувство испытать, забыть про все мирское и земное. А здесь… – она вздохнула глубоко, стойку ограждения поправляя, – одни заботы и проблемы… безработица…

– Что случилось?

– Остаюсь не удел, – женщина, согнувшись под тяжестью проблемы, виновато улыбнулась, – электронные билеты выживают меня, роботизируя процесс прохода в залы вечного, где по определению не должен царствовать прогресс…

– Серьезно? – Василий ёкнул сердцем или сердце ёкнуло его.

– Да… – женщина, махнув рукой, незаметно попыталась стереть слезу, – да я уже и смерилась… давно со всем.

Василий не смерился, забыв о Леонардо и его Джоконде даже на время и о Вере. Он распланировал стратегию защиты бабы Оли – доброй милой пожилой женщины в кругу музея.

Тактика ведения борьбы его радикально колебалась от саботажа и пикетов до порчи электронных пропускных замков на турникетах на входе в галерею.

Он возомнил себя героем битвы, эпопеи, сражения что решал исход войны… его вернул на землю простой повседневный жест – зажжение спички в момент прикуривания сигареты. В его пылающие видимо ненавистью глаза смотрел стоящий в специально отведенном месте курильщик и, в ненависти Василия прочтя страсть к пагубной привычке протянул, к нему, к Василию в руке зажатые атрибуты пагубности этой самой.

Василий отпрянул – в той же руке дымилась сигарета. Снова нашел взглядом огнетушитель и пожарный кран. Вздохнул спокойно.

– Я не курю! Спасибо…

– Извини…

Василий не дослушав, ускорил шаг. Буквально побежал. На выход. На свежий воздух. Только б не было дождя. Он влагой тело промокает, несносно Василия отяжеляя и движения его тела замедляя.

Негатив против цифры

Она поймала его на выходе. Схватив за тот же самый локоть. Больно не порвав едва напополам.

– Ты куда!?

– Дела прости…

– Возьми меня с собой, – Любовь одурманила его запахом гари с пожара едва «перебитым» ароматом дорогих духов, – мы не обо всем поговорили… можно по дороге.