Полное собрание сочинений. Том 4. Туманные острова

Водопроводчик поднимает монокль, молча разглядывает сложные астрокомпасы.

– Хорошо. Вечерком заходите…

Проходит геофизик Петя Астахов, ставит на верстачок ящик. В ящике – еще ящик, потом еще. А там – сверхточный хронометр. Надо его перестроить, чтобы замыкал ток один раз в девяносто секунд.

– Хорошо. Посмотрю…

Геофизик облегченно вздыхает:

– Андрей Сергеевич, за эту штуку в Ленинграде мастера не брались…

В мастерской по соседству с пинцетами большие тиски, кузнечная наковальня и какой-то прибор, спрятанный под стеклянный колпак. Полный десяток готовых и еще не готовых заказов: часы, кинокамера, мясорубка, машина для проявления пленки, зажигалка, секундомер, пишущая машинка, объектив, машина для бурения льда. В городе это богатство пришлось бы поместить в пяти мастерских. Тут все делает один человек.

– Водопроводчик… Это что, в шутку?

– Да нет. У него главное дело – вода, отопление. А это так, между прочим…

* * *

И еще один человек за нашим столом – штурман Тихон Михайлович Палиевский. Его комната по соседству с моей в доме под снегом. У штурмана всегда наготове душистый чай. Можно ворошить старые полетные карты и колоть орехи куском песчаника с острова Хасуэлла. Сегодня Тихон Михайлович лежит на кровати, задрав кверху ноги, и, кажется, в пятый раз читает радиограмму от друга, который летает где-то над Северным полюсом. Тихон Михайлович тоже летал над Северным полюсом. Третий год летает у Южного полюса.

Колем орехи. Говорим о житье-бытье в Антарктиде.

– Был у меня полет… Не знаю, седые волосы появляются постепенно у человека, или сразу в какой-нибудь час? Этот полет был два с половиной часа. Самые трудные полтораста минут в моей жизни. Все до мелочи помню. Угол сноса был двадцать четыре градуса, число – 24 марта… Много летали, а в тот раз подумали: конец, будут ребята справлять поминки…

Надо было срочно вывезти людей со станции «Комсомольская». Это по дороге к «Востоку». Километров сто не дошел – вышло горючее. Мороз под семьдесят. Летать нельзя. Но если не вывезти, люди погибнут. Полетели. Пилотом был Яков Яковлевич Дмитриев. Сели около поезда. Быстро посадили людей. Взлетать нельзя – обнаружили неполадку. Представляешь, что за ремонт при таком-то морозе! Целый день провозились. Потом пять часов грели моторы. Бензину осталось – только-только добраться до «Пионерской». Это первая станция между Мирным и «Комсомольской». Вся станция – один домик в снегу.

Ночь. Даем полный газ – машина ни с места. Снег от мороза сделался, как песок, не идут лыжи, и все. Собрали фуфайки, все лохмотья, какие были. Уложили на полосу, облили бензином. По этой полосе и взлетели. А ночь приготовила еще одну «радость» – шторм! Переглянулись с пилотом: да-а… Чернильная темень. Где земля, где небо… Огоньков на крыльях не видно. По радио чувствуем: Мирный волнуется. «Пионерская» тоже волнуется. А нам нельзя волноваться. Собрался в комок, считаю километры, скорость и угол снова. Выйти на станцию – все равно что маковое зерно на полу в темноте разыскать. А на земле уже настоящая буря. В Мирном не чают увидеться с нами. Подбадривают. По этим бодрым словам чувствуем: положение – хуже некуда…

Загораются красные лампочки – горючего остается минут на десять. По всем расчетам станция должна быть где-то внизу. По-прежнему ни огонька. Прибор показал: проходим радиостанцию. Значит, полоса прямо по курсу. Днем бы мы увидели два ряда бочек. Теперь эти бочки для нас страшнее торпед. Берем круто в сторону. Высота – сорок метров… еще меньше… Не видя земли, опускаемся в темноту. Удар. Тряска. Стрелка альтиметра дрожит на нуле. Земля! Никто ни слова. Открываем дверь – сущий ад, снежный ветер с ног валит. Не выключаем прожектор – может, увидят? Сами видим только ревущую темноту. Нас увидели. Подходят люди, держатся за веревку, чтобы не потеряться. Врач Володя Гаврилов первым вскарабкался в самолет: «Живы?!» Обнимают, чуть не плачут от радости. «Мы вам дали шестьдесят восемь ракет…» – «Мы ни одной ракеты не видели…»

– Вот какие бывают минуты… – Тихон Михайлович берет камень, колет пару орехов. Потом опять читает телеграмму от друга из Арктики. С телеграммой и засыпает…

* * *

Шесть людей за нашим столом. Шесть человек, без выбора, из тех, которые зимовали в Антарктике.

Волосан.

Судьба упряжки

В кают-компании зашла речь о собаках.

– А вы знаете историю на станции Сева?..

Японская станция Сева приютилась на антарктическом острове в двух тысячах с лишним километрах от Мирного. Там жили одиннадцать зимовщиков и пятнадцать ездовых собак. На станцию двигалась смена. Но ледокол «Сойя» поломал во льдах винт и запросил по радио помощи. Американский корабль вывел «Сойю» из ледовой ловушки. О высадке смены нельзя было и думать – на станции кончились продукты, а запас аварийный унесло вместе с айсбергом, на который продукты выгрузили. Надо было спасать людей. Портилась погода. Легкий американский вертолет сумел два раза приземлиться на острове. Одиннадцать зимовщиков удалось вывезти на корабль. Третий раз вертолет с корабля не поднялся. Бросили имущество, приборы, и самое главное – на привязи осталось пятнадцать собак.

В японской печати поднялась буря. Общество покровительства животным требовало суда над полярниками. 6 июля 1958 года в городе Осака поставили мраморный памятник: «Пятнадцати лайкам, погибшим от голода в Антарктиде».

Через год японцы вернулись на станцию Сева. Радость и удивление! Навстречу вертолету, приветливо махая хвостами, бежали две лайки. Уцелевшие псы оборвали привязи, питались пингвинами. Ровно год собаки жили в Антарктиде без человека.

* * *

Пять собак живут в Мирном. Характеры разные, как у людей. Пожалуй, только Малыш и Мирный имеют сходство – оба глупы и трусливы. Дерутся по пустяку, а в большой драке ждут, когда окажется слабый, на него и кидаются. Оба ласковы и безобидны. Их терпят и даже любят. Считают: глупость с возрастом у собаки проходит. Ссылаются на Механика, который будто бы тоже не слыл Сократом.

– Механик!

Из-под снега вылетает здоровый пес, крутит хвостом, ждет мяса или хотя бы ласки. Механик не знает: его позвали для того, чтобы новый человек увидел собачью слабость.

– Волосан!

При этом слове Механик кидается в ближайшую щель. Через минуту он понимает, что обманули, – Волосана поблизости нет. Вылезает и понуро идет в домик к механикам. Это лучшее место в поселке. Под лестницей ворох пакли. Лежи, размышляй. Проходят пахнущие соляркой люди, треплют загривок шершавыми пальцами. Тут всегда найдешь защиту от Волосана. Весь поселок души в Волосане не чает.

Сашка Дряхлов, радист с передающей станции, приходит обедать с жестяным ведерком. Ведерко для Волосана. Выйдет, приставит два пальца к губам. Свист. От домика с антеннами отрывается темная точка. Точка растет, растет и превращается в сильного и красивого Волосана. Последний прыжок через яму, и пес упирается в Сашкину грудь передними лапами.

– Волосан. Волосанчик…

Собака падает около ног. Катается по снегу, вьется вьюном от радости, лижет Сашкину драную куртку.

– Волосан! – пес прыгает через Сашкину руку. Прыгает столько раз, сколько Сашка захочет.

– Волосан. А ну покажи, как ораторы…

Прыжок на стул. Передние лапы – на спинку. Заливистый лай под хохот зрителей. Потом кто-то почти шепотом говорит:

– Механик!

Волосан поднимает шерсть на загривке, горящими глазами ищет Механика.

Два пса, непонятно по какой причине, смертельно враждуют. Механик при встречах прячется. А если не успевает: схватка – разнять невозможно. Не меньше как по десятку рубцов носят враги. У Механика сверх того порвано ухо. Вражда между собаками грозила перейти на механиков и радистов. Решили от греха Механика увезти. Его покровители загрустили. Но спорить не стали. С ближайшим самолетом собаку отправили на станцию «Молодежная». Осталось в поселке четыре пса: два молодых глупыша, Волосан и Старик.

* * *

Старика не увидишь в поселке. По причине преклонных лет и плохого здоровья определен сторожем на свинарник. Мудрый пес понимает: должность так, для отвода глаз – кто будет воровать свиней в Антарктиде! Но что делать. Покорно несет службу.

Очень стар. Глаза слезятся, голоса совсем нет. Брехнуть разок для порядка – и то сил не находится. Целый день лежит у двери свинарника. Тепло. Полная чашка еды. Глядит, как носится Волосан, как бегают два глупыша. Эх, сигануть бы по синим сугробам – болят кости… Эти трое, что они знают? Родились тут. В Антарктиде. Снег – он и есть снег. А Старик многое видел. Лобастая голова лежит на сильных когтистых лапах. Многое помнит лохматая голова! Люди вот приезжают и уезжают. Восемь лет – восемь экспедиций. Каждый год новые люди. А он все восемь лет беспрерывно. Такого срока никто в Антарктиде, конечно, не был. Ни собаки, ни люди… И вот теперь в сторожах. А было время… А может, сон, может, такого в собачьей жизни и не было? Но как же не было! Этот рубец на правом бедре – это же в самолете схватка. Да-а… Какие псы были! Один остался от всей упряжки.

* * *

Родился Старик на Чукотке, в домике у охотника. Снег и лед с самого детства. Но там и лес был. Летишь в упряжке мимо темной лесной стены. Выстрелы. Пахучий костер. Оленье мясо. Сон на снегу – в пушистый хвост надо прятать нос от мороза. И снова бег по бугристой снежной земле. Крик: «Улю-лю-лю-лю!..» Он скоро нашел свое место в упряжке. Он был сильным и умным. Охотник быстро понял, кого будет слушать упряжка, и поставил Старика вожаком. Тогда у него было другое имя. Какое? – теперь он не помнит. Он помнит: к охотнику пришел человек. Повесил около двери шубу с чужими и незнакомыми запахами. Долго горела лампа. Охотник не хотел продавать вожака – что охотник без хорошей собаки! Долго горела лампа. Гость положил на стол большую пачку бумажек. Охотник передал ему поводок.

После дороги по незнакомым местам вожак увидел стаю чужих, таких же рослых собак. Он и тут нашел себе место. Это стоило страшной раны около шеи. Но соперник остался лежать на снегу. А потом стаю подсадили по лесенке к двери странного дома с отвратительным запахом. Рев. Первый раз вожак узнал тошноту. Потом прошло. Вся стая робко сидела возле окошек.

Каждый день на стации рабочий.

– Ах, какие умницы, сидят, как всю жизнь летали, – сказал молодой штурман и кинул крайней собаке юколу.

Откуда штурману было знать, что нельзя одной собаке бросать юколу. Полетела шерсть в самолете. Стая свалялась в один ком возле двери летчиков. Если бы не вожак, разметавший зубами озверевшую стаю, штурман не увидел бы больше своей невесты.