Люба, Любушка, ЛЮБОВЬ

Тетка положила меня на кровать, заставила выпить стакан молока и прикрыла пикейным покрывальцем.

Проснулась я вечером. Встала и подошла к зеркалу. Там на меня смотрело какое-то чудовище, почти без глаз и синеватым оттеком лица. О, Господи!!!

Но надо идти домой. Мама пожалеет, может быть, чем-то намажет, чтобы стало легче. И тут я вспомнила, что не убрала свой прутик…

Я поняла, что мама уже дома и ей, глядя на прутик, торчащий из продушины, совсем не трудно догадаться почему осы искусали вчера бабку Матрену, сегодня – меня, а самое главное – кто их это заставил сделать!

Я поняла, что ожидать от мамы ласки и жалости мне совсем не стоит. Надо опасаться как бы еще и не добавили по заднему месту. Домой идти расхотелось.

Тетка Салмонида доила корову. Мама, наверное, тоже доит Зорьку. Я тихой мышкой выскользнула из дома тетки, перелезла через забор за баней, огляделась, прислушалась. Мама доила Зорьку за сараем и разговаривала с ней: «Смотри-ка, чего это наша варначка выдумала! Ос злить и на людей напускать! Вот явится, получит у меня! Будет знать, как осами людей травить!»

Я тихо юркнула за дверь, быстро сбросила мамину кофтенку, платок и шмыгнула на печку. Там лежали тюфячок и старенькое покрывальце. Закрывшись с головой покрывалом, я притаилась.

Мама зашла в дом. Поставила подойник с молоком на стол и сказала:

«Ну, доченька, спускайся – ка давай с печки то. Расскажи маме, чем сегодня помогала мне по дому, по хозяйству… Теленка не загнала, хорошо тетка Салмонида со своим прихватила, а то бы и без молока ужинать пришлось. И грядки сухие. Давай, давай, рассказывай о своих делах.»

Мне стало ужасно стыдно и слезы сами вновь потекли по моему опухшему лицу.

Мама подошла к лежанке, протянула руки: «Иди сюда!»

Я обняла маму за шею, она посадила меня на колени и гладила по голове и щеке своей рукой. Я почувствовала шершавые, но такие теплые руки мамы. Они легко и ласково скользили меня по волосам. В носу у меня защекотало и из глаз тихо полились слезы.

«Эх, ты, глупышка! Сама себе больку нашла, да еще бабке Матрене досталось от твоих проказ. Давай посмотрим, где тебя покусали они»…

Мама намазала мне лицо, руки и ноги чем-то жирным – то ли сметаной, то ли жиром, дала кусок хлеба и кружку теплого парного молока.

– «Ешь, пей и спать. Завтра рано подниму, огород поливать, полоть. Работы на весь день. Некогда будет пакостить и себе и людям».

И хотя у меня все тело болело, я была счастлива!

Мама не наругала меня, а пожалела. Я поняла, что жизнь у ос, мух, пчел и вообще у всех – своя и лезть к ним не надо. А вот маме помогать я обязательно должна больше. Мамочка у меня самая добрая и самая лучшая на всем белом свете! С тем и заснула.

5. «Троица»

Возможно, многие из вас знают, что летом, когда на березах молодые листочки, празднуется церковный праздник – Троица (День Святой Троицы).

Этот праздник – символ единства Бога-отца, Бога-сына и Святого Духа. Троица приходится на пятидесятый день после Пасхи и имеет устоявшиеся церковные и народные традиции празднования.

До войны, в этот день, проходили народные гуляния. Праздник Троицы на деревне соблюдали: в этот день не работали и не занимались тяжелым физическим трудом в домашнем хозяйстве. Хотя в советское время церковные праздники не поощрялись, но Пасха и Троица всегда выпадают на воскресенье, выходной день, поэтому никаких «гонений» не было, все спокойно встречались, гуляли и отдыхали в эти праздничные дни.

Накануне Троицы, в субботу, многие шли на кладбище и в Храм, чтобы поминать своих усопших родных. В домах и во дворах наводили уборку и чисто вымытые полы застилали свежескошенной травой, а дом внутри украшали ветками березы, букетами полевых цветов. В каждом доме пекли вкусные пироги, приглашали в гости родственников и друзей.

В Троицу, после праздничного обеда, шли на реку, в лес, на природу, где пели песни, устраивали игры для взрослых и детей.

Во время войны было не до гуляний и празднований.

Хотя в домах, как положено, прибирались, а утром молились. Молились в своем доме перед образами за здоровье и возвращение родных с фронта, молились за хорошую летнюю погоду для богатого урожая, за скорое окончание войны. А потом шли на работу. Воскресенье уже не было выходным днем. Да и вообще выходных дней не было.

Накануне Троицы я, Фенька и Варька, решили сбегать на речку, чтобы по дороге, на лугу, нарвать цветов и искупаться, если вода будет теплая. Мама еще не разрешала купаться и говорила, что рано, хотя погода была хорошая, даже жаркая. Решили встретиться у меня утром.

Варька и Фенька прибежали, как и договорились, когда мамы наши ушли на работу. Мы, дружной ватагой, помчались на речку. По дороге подхватили Стешку и Маньку-конопушку. Букеты решили нарвать, когда пойдем домой, а то привянут на солнце. Вода была холодная. Визжа, брызгая друг друга, мы все же залезли в речку. Вылезли из нее только тогда, когда тело покрылось мелкими пупурышками, губы стали бледно-синими, а зубы сами по себе стали громко стучать. Набегавшись по берегу, чтобы согреться, пошли к дому, собирая фиолетовые васильки и желтые цветочки, которые мы звали «куриная слепота». Совсем не хотелось расходиться и я сказала подружкам:

«А давайте праздновать Троицу!»

Фенька оживилась: «А как?»

– «Давайте сварим чай в самоваре, накроем стол в ограде и будем пить чай и петь песни»

– «Давайте принесем из дома поесть, что мамка оставила, на наш общий стол»

Так и сделали. Подружки сбегали домой и принесли нехитрые угощения. На столе была картошка вареная, запеченная да черемша соленая. Варька принесла краюшку черного хлеба, а я налила в глиняную крынку молока, достала из погреба чашечку творога. Зорька у нас доилась, молоко было.

Вынесли из сеней старый стол, разложили угощение. В наш ведерный самовар, который поставили прямо на землю в ограде, налили воды. Стешка нащипала смоляных лучинок. В трубу самовара заложили щепки, берестяную кору, которую отодрали от больших поленьев под навесом, подожгли лучину и опустили в трубу на сухие щепочки. Из трубы повалил дым. Наш самовар начал варить. Заварки, конечно, не было никакой. Нарвали молоденькие листочки смородины у нас в огороде, положили в большую алюминиевую кружку. Самовар быстро закипел. Залили листики смородины, закрыли чашкой, чтобы настоялись.

Но вот как-то не интересно и совсем не празднично просто сидеть в ограде, смотреть на огород и скотный двор. Тут мне в голову пришла гениальная мысль: «А давайте поставим стол с самоваром на крышу наших сеней, она дощатая и почти плоская. Зато как все кругом видно! И деревню видно, и кто по дороге идет видно, луг, речку и лес за рекой тоже видно. Красота!»

Идея понравилась всем, сомневалась одна Варька. Боялась, что по лестнице мы не поднимем стол и самовар. Но мы дружно взялись за дело.

Я и Фенька залезли по лестнице вверх на несколько ступенек и стали тянуть край стола на себя, а Стешка и Манька толкали снизу. Варька поддерживала сбоку. Мы, как муравьи, облепили стол. Медленно, пыхтя и кряхтя, затянули стол на крышу.

Хорошо, что стол был совсем не большой и сколоченный из тонких досок, на которые летом раскладывали в сенях травы для просушки.

Следующим этапом был самовар. Решили, что надо кипяток отлить в чугунок, а то уж очень тяжел самовар. К самовару, за ручки, привязали веревки, которые весели в сарае. Тянули на крышу втроем, а двое внизу поднимали и держали, пока доставали руки. Самовар раскачивался из стороны в сторону, но мы все же удержали его, и подхватив за показавшиеся ручки, затянули на крышу. Довольные и уставшие, мы подняли еще две табуретки и скамейку. Я принесла праздничную скатерку, которая лежала у нас в шкафу. Мы накрыли стол и чинно уселись вокруг. День был солнечный, теплый, но на крышу сеней уже не падали его лучи, а легкий ветерок хорошо обдувал наши разгоряченные лица и тела. Мы стали трапезничать и обсуждать деревенские новости.

Быстро уничтожили скромное наше угощение. Налили в блюдца смородиновый чай и на вытянутой руке швыркали его, жалея, что нет у нас ни сахара, ни конфетки. О сладостях уже давным-давно забыли. Даже мед, который мамы берегли с осени для лечения простуды зимой, закончился.

Ну, а что за праздник без песен? Я мигом слетала за отцовской балалайкой. Часто, когда дома никого не было, я перебирала струны, пытаясь подобрать мелодии к песням, частушкам, которые знала наизусть.

Стараясь попадать в такт, я затренькала на балалайке. Мы пели хорошо нам знакомые песни, которые раньше, на празднике, пели наши мамы. Мы спели про дуб, который все не может сойтись с березой и про морячка, который пришел на побывку и запели «Ивушку»: «…ивушка зеленая, над рекой склоненная, ты скажи, скажи не тая, где любовь моя…»

В самом конце песни мы услыхали громкий крик нашей соседки тетки Салмониды:

«Господи, чё же это делается то? Вы поглядите, люди добрые, куды эти мокрохвостки залезли! Да как вы туда затащились то…Ох, варначки, все расскажу матерям то! Ишь чё наделали…Это же надо такое придумать… Это все ты, белобрысая, ты подстрекалка!»

Это она про меня. Фенька хотела как-то успокоить тетку: «Седня, тетка Салмонида, праздник. Чё ругаешься? Чай пьем, песни поем»

«Я вам сейчас покажу такой праздник, вся задница гореть будет!» – с этими словами тетка сорвала, прихватив фартуком, несколько веток молодой крапивы, растущей возле забора, и направилась в наш двор.

Тетка, конечно, сама бы на крышу не залезла – старая уже, да и толстая, а вот если позовет сына Федьку, которому восемнадцатый год уже, то он нас, как котят, мигом сбросит с крыши.

Мы, молча и быстро-быстро, скатились по лестнице на землю, рванули, через огород и покос, на речку. Там мы долго ругали тетку за то, что испортила нам такой хороший праздник.

Вечером, когда уже прошло стадо, я потихоньку кралась домой…

Стола и самовара на крыше сеней не было. Наверное, все Федька снял. Тенью проскользнула из огорода во двор, откуда было хорошо слышно, как тетка Салмонида, смеясь, со всеми подробностями, рассказывает маме и тетке Елене о нашем праздновании: «Так самоё то непонятное, как они не обварились самовар то с кипятком затаскивая? Это все твоя Любка. Она всех подбила праздник отмечать, песни петь на крыше, а эти клуши и рады!»

Я не выдержала: «Я никого не заставляла. Все сами захотели…»